. Владимир Тарасов

Это вот сразувозникающие стихи...

Давид Авидан по-русски

     На днях вышла книга Авидана. Большой сборник. Наконец-то.
     Имя Давида Авидана, крупнейшего израильского поэта современности, знакомо 
русскому читателю скорее понаслышке. По счастью, не всем. Савелий Гринберг, 
замечательный поэт, блестящий палиндромист, свидетель заката русского футуризма и один 
из активных сотрудников “Бригады Маяковского”, усилиями которой в начале тридцатых 
был основан музей Маяковского в Москве, не так давно ушедший в мир иной Савелий 
Гринберг занимался Авиданом около тридцати лет – фактически всё время пребывания в 
нашей Щели. 
     Первая попытка подать виднейшего новатора ивритской поэзии по-русски была 
предпринята Савелием Гринбергом в 1976 году. Речь идёт о небольшой книге 
“Криптограммы с борта разведспутника”. Когда она мне попалась в одном из тель-авивских букинистических – лет так 15–16 назад, – я к великому своему удивлению узнал, что 
Авидан – признанный на Западе лидер новой поэтической волны, лауреат международных премий и т.д и т.п., а вот в Израиле – о чём было известно всем, – хотя и высоко котируется 
в среде литературных критиков, но в ситуацию не вписан, сторонятся его, он изгой, и разве 
что не страшно бедствует. Через несколько лет, правда, эти позорники – отутюженный истеблишмент – опомнились и при-с-судили Авидану какую-то премию к 60-летию (если 
не ошибаюсь) с опозданием в две декады, что прочитывалось как “награда за удой”, подачка 
за выслугу лет. Он был трудноперевариваем для причёсанного либерала, во всех смыслах неудобен левоориентированной (мода обязывает!) литературной интеллигенции – ей 
подавай диетического Амихая, – худосочные агностики шарахались от его оккультных 
увлечений, он был слишком экстравагантен для “образованных” – сплошной выпад и 
выпадание за рамки. Авидан “вышел” не по зубам аудитории, серая консервативная аура 
которой, так уж случилось, оказалась неспособна, не готова аккумулировать яркий, 
лучистый, динамичный спектр авидановского индивидуализма. Вот один из его 
великолепных пассажей, касающихся собственного творчества: “Эти стихи, какими бы они 
ни были, ни в коем случае не духовная пища. Они призваны не насытить тебя, а 
опустошить”. В заключение, чтобы разделаться с оскоминной темой “поэт и общество”, 
рискну напомнить читателю старый “русский” трюизм: страна, в которой слово (занятие) 
поэт, означает меньше, чем врач или повар, не говоря уже о выбритом члене очередной 
комиссии (не важно какой), обречена на культурное прозябание. Что мы и наблюдаем в 
целом. Возможно, здесь и кроется ответ на вопрос почему Авидан “ушёл добровольно”, 
решил не просыпаться, наглотавшись сверхмеры сонников. 
     Тем не менее, Авидану повезло. Хотя бы в одном: нашёлся прекрасный поэт, способный адекватно переплавить авидановские стихи, учитывая особенности  русского русла. Поэт 
этот в совершенстве владеет футуристским арсеналом средств, отчего инструментовка 
переводов только выиграла – факт авидановской новизны обозначен тем самым ещё более выпукло. Так что повезло и нам вместе с автором.
     Поэтому вернёмся непосредственно к книге. Выпущена она издательством “Мосты 
культуры”, оно же “Гешарим”. Издание довольно занятное – с рисунками поэта-переводчика, публикуемыми впервые, с его же аннотациями и предисловием, с комментариями (не 
понятно чьими, небрежными и вносящими путаницу) и отличной статьёй Некода Зингера, обнаружившего тонкое понимание культурной ситуации в стране последних десятилетий 
и немалую проницательность в отношении творчества и имиджа Давида Авидана, а также, 
что не менее любопытно, с письмом-предисловием Андрея Вознесенского, выполненным 
с любовью и почтением к автору и его переводчику в жанре поэтического послания. Качественного послания, пускай даже и имитирующего слегка самого Авидана. Сборник получился солидный, сюда включены вещи, созданные за двадцатилетний период. 
Впрочем, название “сборник стихотворений” сбивает с толку, это не сборник, это 
избранное, крепкое многослойное избранное, дающее достаточно полное представление о 
пути, точнее, о взлёте и орбите развития. 
     Вот что писал С.Гринберг, предваряя свою первую к тому времени книгу переводов: “Возникновение и поступательная эволюция поэтического творчества Давида Авидана взаимосвязаны с нарастающей драматизацией восприятий – языковых, информационных, семантических... Сплав разножанровых отрывков, личностная проблематика, соединённая 
с проблематикой технологии слова... Языкотворческое отражение возникающих 
контроверсий времени... Поэзия – лингводраматизированное времяпроникновение”. Здесь подмечено многое. Авидан, подчас, словно наматывает на катушку провод оголённого 
смысла, и повторяющиеся слова в строчках создают магнитное поле вникания, 
эмоционального напряжения, сопереживания, драматизируя тем самым наше восприятие. Скажем, кусочек из РАЗГОВОРОВ, ставших классическими: 

 ...я говорил с тобой о кинематографе а ты говорила со мной о ребёнке
 я говорил с тобой о беременности а ты говорила со мной о таблетках
 я говорил с тобой о таблетках а ты говорила со мной о сексе
 я говорил с тобой о сексе а ты говорила со мной о красоте
 я говорил с тобой о красоте а ты говорила со мной о косметике

     В “Криптограммах”, которые не мешает перечитать спустя много лет, – чтоб открыть 
для себя заново ЛАБОРАТОРНЫЙ ПОКАЗ... (десятую передачу с разведспутника) хотя 
бы, – найдутся на этот счёт и другие примеры. Что же касается упомянутой 010 
ПЕРЕДАЧИ, поэт в ней подчёркивает “переменность чередований”, разномастность 
отрывков, легших в основу единого сплава крепкой, вызывающей поэмы:

Строки последующие подобно предыдущим
не что иное как случайная подборка 
отрывков замыслов заметок фонограмм 
двухлетнего периода и дольше 

Благодаря продуманной “случайности” этой подборки, Авидан договаривается в ней до 
самых крайних положений. Я не уверен, что его прямота придётся всем по вкусу, поэт беспощаден и точен:

 Вежливость в коммуникациях и вежливость в играх 
отменяет коммуникацию и отменяет игру

<....>

Иудаизм погружен непоправимо в прошлое
Все писатели еврейства живут на чествованиях
Самые великие минуты их жизни это праздничные приложения

<....>

В среде иудаизма нету особой тяги к делу имя которому будущее

Возможно что вообще нету будущего для иудаизма
Ведь даже Творец мира представляется нам Божеством 
лишённым будущего в-некоторой-степени

Вслед за этим хлёстким, энергично нанесённым ударом-высказыванием, наносится тут же 
ещё один – не менее денотативный, как сказал бы Лиотар, требующий, в силу своей 
“вопиющей субъективности”, мгновенной реакции:

Его сын мазохист преуспел гораздо больше
Боже мой Отче мой для чего Ты оставил меня
Это ещё большой вопрос кто кого оставил

     Да, всё это задевает – кого одно, кого другое. Многие и впрямь могли невзлюбить его 
или относиться к нему с опасливой оглядкой – он “достаёт”, провоцирует, потешается, 
берётся судить, сознательно раздражает, изгаляется направо и налево, что-то доказывает, 
с чем-то воюет всю дорогу – да он сошёл с ума, в конце концов!.. Не надейтесь, не сошёл. 
Авидан был одержим, но не бесноват. Остаётся добавить, что впечатление будто перед 
нами разъярённый атеист, наверное, возникающее при таком подборе цитат, вполне 
обманчиво. Оно развеется, стоит лишь обратиться к чудесному “отрывку канто
песнопений…” СКОЛЬКО СВЕРХДОБРЫХ ДЕЛ ОТ ВЕЗДЕСУЩЕГО ИНАКОМУДРОГО 
ДЛЯ НАС. К тому же проскочить мимо следующего комментария “Авидан постоянно 
устраивал спиритические сеансы у себя и в домах своих друзей” просто невозможно. 
Признаться, это был приятнейший из сюрпризов, поджидавших меня при ознакомлении с 
книгой. Кстати, Авидан не скрывал “мракобесного” факта биографии, в стихах у него то и 

дело проскальзывает намёк на причастность к оккультному знанию. А его друг вспоминает, 
как Д.А. однажды вызывал самого Всевышнего! Я же в свою очередь приведу несколько 
строк из МОЛИТВЫ ОТ СЕРДЦА К СЕРДЦУ (четвёртой передачи с разведспутника), 
несмотря на то, что “величина букв не определяет величины значимости”:

ГОСПОДИ БОЖЕ НАШ ГОСПОДИ ТЫ ЗНАЛ
ЧТО МЫ НЕ ЗНАЕМ НИ СТОЛЬКО НИ ПОЛ-СТОЛЬКА
СОТВОРИ ДЛЯ ЧУДО ТЕПЕРЬ ЧТОБЫ МЫ УЗНАЛИ ВСЁ ЧТО ТЫ ЗНАЛ 
<...>
СДЕЛАЙ ДЛЯ НАС ЧУДО ТЕПЕРЬ ЧТОБЫ МЫ СМОГЛИ ДЕЛАТЬ ЧУДЕСА
ДЛЯ НАС САМИХ И ДЛЯ-РАДИ ДРУГИХ И ДЛЯ ГОСПОДАБОГАНАШЕГО
И НЕ ОГРАНИЧИВАЙ ГОСПОДИ-БОЖЕ-НАШ ВОЗМОЖНОСТИ НАШИ
БОЛЬШЕ ЧЕМ ТЫ ОГРАНИЧИЛ ВОЗМОЖНОСТИ ТВОИ

“Величину букв” выбрал автор. Как бы невзначай. А предыдущая передача, третья по счёту, представляет собой карикатурное, на первый взгляд, собрание бодрящих и язвительных 
сценок:

Иди Амин белый в субботу утром
верхом на японском крокодиле новый мотор 
Ищет при свечах обыкновенный молитвенник 
чтобы извлечь из него отрывки ещё до вечера 
на пользу всем неверующим всех цветов

Всего не процитируешь, к сожалению, но должен доложить, что в результате этот 
прошедший “сухую химчистку ангелов” и “большую космическую прачешную” тип (а мы 
помним о ком речь!), объявляется эскимосом, который “когда сто ниже нуля / растапливает 
льды полюса / молитвами от сердца к сердцу”. Презабавное зрелище. Нечего сказать. Но если успокоиться, надеть подобие серьёза, нельзя не заметить: границы между образом и 
оригиналом (а сделано это уже 30 лет тому!) стираются, происходит “замещение” имиджа, представлений о, если угодно – деконструкция исторического портрета Иди Амина. Хорошо 
оно или плохо пусть решит читатель, у меня тут другой интерес. 
     В одном из интервью Авидан говорит: “История, поскольку она выражена в языке, 
поскольку она семантична, – тоже часть языка... Вот почему в истории я считаю законными только те путешествия в прошлое, которые ставят себе цель трансформировать его элементы 
в материал для строительства будущего... Многие поступают прямо противоположным 
образом – тащат из прошлого объекты такими, какими они были, воздвигают каменные 
завалы на пути к будущему, учиняют коммуникационные помехи, короткие замыкания в 
языке и в повседневности”. Или ещё один пример. В стихах посвящённых событиям Первой войны в заливе (1991), Авидан резко настаивает:

Мы политики потому что мы знаем 
что язык это политика, а политика это язык, 
и одновременно с этим язык заякорен вне всяких сфер политики
и вне всяких сфер языка. 

     А гораздо раньше, в 1963 году, на вопрос интервьюера о поэзии протеста, Авидан даёт 
ответ сколь непредсказуемый, столь и весомый: “Если говорить о настоящем протесте, то я 
думаю, что подлинное литературное произведение может быть протестом лишь против 
смерти <...> Все сокровища человеческой культуры – протест против смерти”. Ему же принадлежит и следующая бескомпромиссная фраза: “Эстетика, будучи главным оружием 
в войне со смертью, отменяет необходимость существования второстепенных 
гуманистических критериев”. 
     Именно эти и подобные им декларативные высказывания позволяют сделать вывод, сформулированный Н.Зингером в статье “Авиданиум Гринберг”: “Он (Авидан) 
интересуется не суммой накопившихся готовых форм, не важно – материальных или 
духовных, а энергетическим зарядом, то есть тем, что устремлено в будущее, тем, что в 
конечном итоге, единственно может противостоять смерти, остановке, окаменению. 
Никакие национальные формы, кроме языковых, его не интересуют…”. Надо сказать, что 
автор этих слов не ограничивается такого рода наблюдениями, он идёт гораздо дальше, справедливо замечая: “Постмодернизм Авидана проявился настолько своевременно, что 
оказался на израильском фронте не просто преждевременным, а совершенно 
неуместным”. Что обескураживает, на самом-то деле. Соотечественники Авидана не 
рассмотрели его толком, лишь в 90-е годы зашёл робкий разговор о постмодернистских тенденциях авидановской поэзии. Некод Зингер (а вместе с ним и мы) недоумевает: “Но 
ведь все эти наблюдения могли быть сделаны и лет на тридцать раньше. Общая 
тенденция, не осознанная не только критиками, но и, возможно, самим поэтом, бросается 
в глаза уже в текстах шестидесятых”. Ни добавить, ни убавить. Всё абсолютно верно. И, 
повторяю, не радует. 
     Однако в мои цели не входит задача углубления культурологического анализа, формат обзорной статьи не приемлет практики “теоретического” увязания в подробностях. Я 
попросту пытаюсь заинтересовать читателя явлением, имя которому Давид Авидан. И дабы 
не перегружать, – а то шины лопнут – ограничусь двумя замечаниями. В первую очередь, на 
мой взгляд, любопытно обозначить границы окоёма авидановского мировосприятия – это, нравится оно или нет, ярко выраженный просвещённый мистицизм. Ознакомившись с 
книгой, каждый внимательный читатель найдёт тому подтверждения. И второе, куда 
более присущее т.н. постмодернистскому перекраиванию реалий, это неокиническая 
позиция – взгляд навыворот, дискредитация ценностей, демонстрация условности этих ценностей. Впрочем, и здесь у читателя возникнет возможность убедиться в 
справедливости данного посыла. 
     Завершая наш короткий, но небесполезный экскурс в область современной ивритской 
поэзии, хотелось бы привести ряд въедливых авидановских наблюдений, рассыпанных на страницах его стихов. Из “Прояснения терминологии”:

Юмор расхаживает по коридору, словно тюремный стражник, 
после того как заключённые сами себя заключили 
и выбросили ключ наружу.

     А вот и пара строф (с чудным рефреном) из замечательной поэмы “Когэлэт молодой 
(Юный Экклезиаст)”:

Но навалом навалов но, сказал Когэлэт, 
навалом навалов но, всё – повальное но.

Быть заинтересованным женщиной значит – 
быть заинтересованным самим собой, но, впрочем, 
хорошая женщина способна 
возвратить мне способность, временами исчезающую, 
быть заинтересованным самим собой 
в такой степени, что ни одна женщина 
не сможет соперничать с этой способностью.

Но навалом навалов но, сказал Когэлэт, 
навалом навалов но, всё – повальное но.

Подход большинства женщин к сексу способен 
отрезвить любого мужчину, но 
обновлённая трезвость мужчины способна 
посеять грёзы во много раз острейшие 
для некоторых женщин.

Но навалом навалов но, сказал Когэлэт, 
навалом навалов но, всё – повальное но.

     Остаётся только поблагодарить Савелия Гринберга за многолетний труд. Пускай даже с некоторым опозданием. 

                                                                                                                                     2004 
           (вышло в “Окнах” – приложении “Вестей”)