.
Анна Павловская

Многоэтажное одиночество* 

     Тимченов Андрей Анатольевич (род. в 1967 г.р.)** живет в поселке Тыреть Заларинского 
р-на, Иркутской области.
     Печатался в сборнике «Авантюра по имени Новая жизнь» (1994), альманахах «Иркутское время», «Зеленая лампа» (2002 г.)
     Автор книги «Игры в домино с Чингисханом» (2001г.).
     Как сказано в аннотации книги, «сложно было бы предположить, что в том безъязыком пространстве, в котором выпало ему жить и работать, так свободно может дышать 
метафорически многосложный и метафизически перенасыщенный русский стих».
     Первоначально я задумала эссе о Тимченове в виде сравнения его стихотворений с 
поэмой Вен.Ерофеева «Москва-Петушки». Это было обусловлено неким общим 
«реквизитом»: стройки, пьянство, электричка и пр. Я и сейчас не могу отвязаться от этого двойственного ощущения Тимченова, как мрачного двойника Венички. Стихотворения Тимченова воспринимаются, как отдельные главы/отрывки одной большой поэмы. 
Несмотря на то, что поэма насыщена именами и бытовыми подробностями, она все же не описывает земную жизнь. Мы находимся в некой матрице, где все вещи и события только обозначены. Мир еще не создан или уже разрушен. Будто взгляд умершего на прожитую 
жизнь. Душа проходит по любимым местам и, смутно вспоминая, мучается былой 
любовью.
     Создается впечатление, что лирический герой один остался на целом свете, а все 
остальные — только призраки — мама, Чингисхан, медведь, ангел-очкарик, Санчо, 
Дульсинея, Ленка, Роза, Лилия. С одной и той же нотой он обращается к теням и 
литературным персонажам. И только присутствующие в его стихах животные — медведь 
и суслик (брат Суслик) — единственно живые существа, «свидетели» сотворения мира, мыслящегося, как песня.
     Стихотворения Тимченова связаны общей кровеносной системой повторяющихся тем, образов, имен, и самое главное — общего состояния — отчаяния, крайнего отчаяния и одиночества. Даже если сказано о любви, то впоследствии оказывается, что адресат уже 
давно ушел, состарился или умер. Не говоря уже о том, что темой смерти пропитаны даже 
самые радостные моменты, и они в конце концов сводятся к афористичным 
«многоэтажному одиночеству» в «городах для совместной смерти». (В представлении 
автора, город — это будущее кладбище; как у Ильи Тюрина кладбище — это опрокинутый 
город.)
     Мир Тимченова — это вопящий, кровоточащий мир Иова, в безумии соскребающего с 
себя черепками гной незаслуженной проказы. Какая-то поистине библейская внутренняя невиновность чувствуется за всеми его вопросами-вопрошаниями, обращенными мимо недоумевающей публики — прямо к Богу.
     Причем, сам текст и есть ответ Бога Иову — торжественная песнь, из которой 
появляется мир: города, дороги, поля. Интересна градация: степь — город — вокзал — 
поезд — мама у кроватки больного ребенка — крещение — скитание («пошел я по свету с 
лицом Иуды»). На наших глазах на пустыре появляется город. В этом появлении есть 
инерция движения — так прорастает растение.
     Поэзия Тимченова вся пронизана токами европейской [и более широко — мировой, продолжающей ту же традицию — Ред.] литературы. Это Рильке 
(«Орфей.Эвридика. Гермес»), Уолт Уитмен («Книга травы»), Элиот («Четыре квартала», «Пустошь»), Сервантес и Данте, античная мифология. Это всего лишь то, что открывается 
на первый взгляд. Тексты пронизаны реминисценциями и самим духом европейской 
культуры. Перед ними возвышенная строгая готика со всеми химерами и чудищами собора Парижской Богоматери.

     У Тимченова в начале мироздания стоит не слово, а плач, причем образ этот усложнен: 

Ангел 
Начертал в кругу застолья
Голос мирозданья…
…две руки с гвоздем
в небосвод текли пустынный
плача, что стоит в начале…
(«День сотворения», 1994 г.)

     Т.е. вначале был плач. Причем тема сотворения начинается в более раннем 
стихотворении 1990 года — «Игры в домино с Чингисханом»:

Мы строили дом или даже больше
Нечто подобное мирозданью…
Каждый в ладони принес по пространству
По разноцветному стеклышку склянки
А крановщик их укладывал в стансы
И Чингисхану читал по пьянке… 

     Мандельштам называл это «гераклитовой метафорой, — с такой силой подчеркивающей текучесть явления и такими росчерками перечеркивающей его, что прямому созерцанию, 
после того как дело метафоры сделано, в сущности, уже нечем поживиться» («Разговор о 
Данте»). 

     По Тимчинову, у которого в стихотворении день создания накладывается на 
сегодняшний день и у Ангела-очкарика праотцом оказывается Медведь — человек еще не 
создан, еще создается.

Стать человеком может быть его конечная цель,
Цель мироздания

Человек уподобляется, вернее, этот медведь и является человеком.
А когда непонятый ангел улетает:

…я песню запел…
Из этой песни выросла степь
города
вокзалы
и поезда
В этой песне мать меня лечила от простуды

Поп окунал в крестильную купель

Откуда пошел я по свету с лицом Иуды
С отчаянным желанием полюбить и поверить.

     Здесь автор еще и культурный герой, принесший людям природу и цивилизацию (ср. у В.Проппа культурный герой бросает за спину гребешок, зеркало и камушек, из которых 
вырастают леса, горы, появляются озера и реки). Т.е. человек, еще не отошедший от своего 
тотема, песня которого и есть еще обряд, часть обряда, описывающая сотворение мира, 
человека, культуры. Песня — еще часть жизни и судьбы.
     Наверное, для того, чтобы четче представить творчество Тимченова, нужно 

насильственно выбрать и придерживаться одной-двух тем. Но все образы и явления у 
Тимченова многозначны, текучи, гераклитовы, идут параллельно с другими явлениями и образами. Написать «тема смерти» и привести вырванные из контекста строки, связанные 
с основным текстом ассоциативно-метафорическим подтекстом — это ничего не сказать. Показать маскарад тех одеяний, за которыми она (тема смерти) прячется у Тимченова, если 
она присутствует в каждом облике и явлении.
     Это же касается всех тем, затрагиваемых им. Так электричка является симулякром, 
множащимся до бесконечности: электричка-ладья, электричка-флейта, 
электричка-кинопленка, прокручивающегося в обратную сторону фильма и т.д.
     Поэтому предлагаю вам самим отправиться в путешествие по собственным генетически древним озарениям, сновидениям на пароме стихов Тимченова, где прошлое, настоящее 
и будущее — равны и неделимы.
     Стихи его отчасти иррациональны, вернее, сюрреалистичны, как «Автоматические 
цветы» Поплавского — построены на неком сновидческом, возможно, методе. Но лишь 
отчасти. Поток сознания в данном случае не выдает разрозненных элементов, понятных 
только автору, как это у Поплавского (именно в «Автоматических стихах»), а движется в 
русле заданной темы, с подбором ассоциаций, с варьированием ассоциаций от архетипов 
(из этой песни выросла степь, праотец Медведь и пр.) до виртуозных стилистических 
нюансов, стилистических, метафорических и пр.

Сошествие в ад
И когда
внезапно бог ее остановил
и с горечью сказал: «Он обернулся!»,
она спросила вчуже тихо: «Кто?»
(Р.М.Рильке «Орфей.Эвридика.Гермес»)

     «Электричка» — прекрасное продолжение классической темы «Заблудившегося трамвая» («Заблудившийся трамвай» Н.Гумилева, «Алый трамвай» Р.Мандельштама, «поезд» 
Н. Рубцова, «Москва-Петушки» Вен.Ерофеева, «Последний трамвай» Б.Окуджавы и т.д.).
     Здесь поезд-призрак, наполненный одинокими мертвецами едет одновременно в 
настоящем и прошлом, «пленка» прокручивается в обратную сторону. Лирический герой — единственная живая душа. Его провожатый — проводник с белым вороном.
     Приехав в прошлое, герой говорит с Орфеем и вскоре видит остановку со своим именем. 
Здесь оказывается, что никто никуда не едет, и сам поезд исчезает. Над головой 
простирается Океан, а внизу располагается «звездный стан», охраняемый Солнцем и 
Луной.

     Электричка — это и дудочка, и ткань, в которую «ночь, как обезумевший портной», 
вшивает электричку, и пленка в «медленном повторе./Словно жизнь, прошедшую давно,
/кто-то крутит заново».
     Путешествие начинается с дождя:

У вокзала ходит дождь цепной…

     Затем ливень становится паутиной. Дождь вообще — один из главных героев поэмы, 
т.к. указывает:

И куда ни глянь, везде столбы,
Словно псы стоят сторожевые, (цербер)
Чтоб никто не поменял судьбы
На ее потоки дождевые.

     Вода — это хаос, смерть. Все всхлипывает, мокнет и набухает — от воды, от крови, от одиночества.
     Электричка остановилась,

Всхлипнули раскрывшиеся двери
И цепочкой мертвые сошли
С мертвым одиночеством на берег,
на котором дождь идет внутри.

     Разговор с проводником и вороном ассоциативно отсылает к Рильковскому 
«Орфей. Эвридика. Гермес».

-— Зачем? —
Не вопрос, и смысл слова «скоро»
Здесь утрачен.
Впрочем, «навсегда» —
Та же скорлупа.
(Тимченов)

     В Аиде Рильке то же искаженное понимание пространства и времени.

Она ушла в себя, где смерть, как плод, ее переполняла.
Как плод, что полон сладостью и тьмою, она была полна великой смертью, ей чуждой столь своею новизной. (Рильке)

     К Рильке отсылает и дождь-ливень. У Рильке «ливневое небо».
     Далее мы встречаем более четкое указание:

Рельсы пролегали по воде
И кругом был океан.

     Потом появляется Орфей с умолкшей лирой. Он идет впереди других музыкантов. Т.е. 
образ Орфея ассоциируется с выступающими в электричках музыкантами. Вспомним также, 
что голова Орфея была брошена в воду. У Тимченова Орфей говорит, что убит женщиной, родившей его (в мифе Орфея родила менада, и убит он был менадами; они разорвали его, 
а голову бросили в реку).
     Наступает утро. Солнце родит кровавые злаки, которые корнями пьют плоть мертвых.
     Лирический герой видит свое имя, и выходит из поезда.

А над головой был океан,
Перевернутой шумел волною.

     У Рильке «серый пруд над своим далеким дном повис». Поэтому же в начале 
стихотворения Тимченов называет пассажиров утопленниками.
     В поэзии Тимченова, как в немецком языке — все существительные с большой буквы — 
не буквально, а по ощущению, как бы каждое явление и существо — это имя и матрица одновременно, личное и общее. 
______________
   * Статья Анны Павловской перенесена в Библиотеку из ИнтерЛита  — см. ЗДЕСЬ.
** А.Тимченов умер в Иркутске 25 февраля 2007 года.