.
Александр Верник
* * *
Далёкая птица кричит в синеве,
далёкая, глупая, злая.
Мой пост затерялся в высокой траве,
и, толстую книгу листая
о гадах и птицах, жуках и траве,
разнежился я и ищу в синеве
далёкую, глупую птицу –
не курицу, а девицу,
горбатую, злую, о синих зрачках,
приспущенных крыльях, коротких руках,
наколка на бедрах, цигарка в зубах.
Пускай накудахчет, накличет
судьбу мою глупую, птичью,
без птицы прекрасной, а с люлькой в дому.
Я книгу листаю – слова не пойму.
* * *
Булату Окуджаве
Кричали кошки тяжело,
как будто ухали бичами,
как будто время подошло
кричать. И вот они кричали.
Они кричали, как могли,
как не могли, как не умели.
В упор разбойные угли
из ничего в ничто смотрели.
Они кричали, словно бы
не на живот – на смерть.
Очами визжащими прочь от судьбы!
Навстречу ей они кричали.
Так воют бабы пред войной
ещё без страха и печали.
Так задыхаются виной –
и в крик: «Из дому! Нет, домой!»
Ещё сильней они кричали.
– Ну, звери! Загубили сон. –
И вот, откинув одеяло,
я встал, я вышел на балкон,
плеснул водой.– и всё пропало.
Дом
...а мы такие зимы знали,
вжились в такие холода...
Илья Эренбург
Не по холоду плачь, не по холоду,
а
по молодому голосу своему.
Ах, не честь поберечь бы смолоду,
а по льду, по чистому голоду –
дом найти. И осесть в дому.
Спотыкался снегирёк, кувыркался
по перильцам аварийного балкона.
Дожидался, жил я – дождался
над долиной летящего дома.
Нету в доме ни крыльца, ни светёлок.
На ноге я сыночка качаю.
Вот заглянет соглядатай-бесёнок,
вот предложит изумрудного чаю –
откажусь. Чертёнка поглажу.
А наскучит играть забаву –
я на царство сына помажу:
голос дам – голубиную славу.
Возвращение
Олегу и Алене, с любовью
Я живу так, как меня несёт,
поднимаю слово, что плохо лежит.
Мне известно – никто не спасёт,
даже если красный зверёк мимо не пробежит.
А (и если) спасётся кто,
какой-никакой:
– Вишь ты, жить захотел, –
какой-никакой спасётся
и вернётся домой
(он не помнит домашних дел),
и домашний кот
не узнает и отвернётся, не улыбнётся.
И отвалит он, куда глаза не глядят
(никуда не глядят),
точно зомби какой,
будто долбаный голем из Праги, –
а умеет что? – Сочинять лексикон щенят,
оставляя значки на закапанной чаем бумаге.
А куда он пойдёт? – он чужой, и креста на нём нет.
Он захочет на остров, где вереск на красном граните, –
лишь минувшего след. А над Ладогой дождик и свет.
Ничего не сумеет. А вы всё равно не гоните.
Потому что не время надежд, потому что закончилось время,
и рассвет упырём обратился в последний закат.
Остаются печаль и тепло – только горечи дивное бремя
прежних лет,
уходящих разумно назад.