.
Петя Якир, мой школьный товарищ

Первый класс я закончила в Одессе. А затем мои родители переехали и я продолжала учебу в 36-ой школе города Харькова. Одним из первых ребят из этой школы, с которым я сдружилась, был Петя Якир. А произошло это так. На перемене ко мне подошел мальчик – полный крепыш, руки в брюках. «В каком кармане интерес?» – спросил он. Я такие штучки-дрючки на себе уже испытала. В левом скажешь или в правом значения не имеет. Вытащит, сволочуга, руку и врежет за любопытство. Поэтому я промолчала и попыталась быстро-быстро обойти назойливого шутника.
– Боишься? – спросил он, презрительно сощурившись, – а я тебе вот что хотел показать, – сказал с обидой в голосе и, вытащив руку из кармана, протянул мне на ладони марки с портретными картинками.
С этого дня мы стали друзьями. Вскоре я поняла, что он сын знаменитого командира Красной Армии Ионы Эммануиловича Якира. Жили они как раз напротив школы, в охранявшемся милицией доме-особняке.
Со школы домой, я почти ни разу не шла одна – меня сопровождала веселая и боевая тройка – Женька Пакуль, Римка Поплавский и Петька Якир. Я жила в районе, который обобщенно именовался «За Госпромом». Но что такое Госпром? Это было высокое, длинное здание с огромными открытыми пролетами типа ворот. За ним начинался наш неблагополучный район. Здесь господствовали воспитанники Антона Семеновича Макаренко. Они могли не только ограбить, но и ни за что ни про что садистически избить и поиздеваться. Именно поэтому меня сопровождали мои друзья, хотя само собой разумеется, что эта «защита» со стороны малышей-второклашек было совершенно иллюзорной.
В 1934 году город Харьков, как столица, уступил лидерство Киеву. Начали переезжать в новую столицу и руководящие административные структуры, к которым принадлежал и мой отец. В итоге я продолжала учебу в Киеве. Якиры тоже переехали в Киев, только теперь я и Петька учились в разных школах.
Хорошо помню побледневшее лицо отца в тот момент, когда он, прочитав газету, подозвал меня и провел пальцем по тем строчкам в газете, где было опубликовано, что И. Э. Якир расстрелян, как предатель народа и даже помню, что отец читал газету возле открытого окна – это случилось во время моих летних каникул. И, как мне стало вскоре известно, жену Якира и сына, Петьку, отправили в ссылку.
Мой отец был арестован вслед за Ионой Якиром и расстрелян. Нас выбросили из квартиры, в которой мы жили, лишили доброго имени и вся наша дальнейшая жизнь была сплошной борьбой за выживание...
Мы переехали жить в Москву, потому что там жили наши родственники и здесь, в Москве, у нас была хоть какая-то надежда на помощь и возможность жизненно определиться. И здесь, в многолюдной столице, через несколько лет после нашего болезненного переселения, в день, когда я слушала оперетту «Сильва», я столкнулась во время антракта с Петькой Якиром и не узнала его, потому что он сильно изменился после выпавших на его долю испытаний. Антракт кончился, я сидела в кресле абсолютно отключенная от происходящего на сцене, из головы не выходило измученное, исхудавшее лицо, чем-то напоминавшее мне моего лучшего школьного товарища – он это был, или не он? – неужели Петька!... Оперетта закончилась. Люди повалили
из театра. Я в толпе высматривала его и не нашла... Но я уже была уверенна, что в антракте видела именно его – ощущение, что это был он, не могло меня обмануть.. И, конечно же, решила разыскать Петьку, подумав, что это вполне возможно, поскольку репрессивная столица втянула в свой круговорот множество наших общих знакомых.
Расспросы оказались безрезультатными, но я не успокаивалась. Моя настойчивость привела меня пред очи Григория Ивановича Петровского – бывшего «всеукраинского старосты» (для справки сообщаю, что в честь Петровского город Екатеринослав был переименован в Днепропетровск). К этому времени Григорий Иванович уже сошел с пьедестала высоких должностей – был расстрелян его сын и сам он чудом остался жив и даже работал – директором Музея Революции в Москве. Я приехала в этот музей и попросилась на прием к директору. Зашла. Назвал свою фамилию. Не имеете ли вы какое-либо отношение к Венгеру из Киева? – спросил и виновато опустил глаза, потому что хорошо знал моего папу и что его уже нет в живых. Знала, – сказала я с горечью и болью, – я его дочь! Петровский встал с кресла, обошел большой полированный стол, и обнял меня с молчаливым горестным сочувствием. И я сказала ему:
– Помогите мне найти Петю Якира.
Он тут же стал совершенно чужим, и даже более того – ледяным. И совершенно равнодушным голосом сказал, что ничего о судьбе сына Якира не знает и никакой связи с ним все эти годы не имел.
– Может хоть кто-нибудь знает из тех кого вы знаете? – спросила я с ожесточенной надеждой и осторожно добавила, – Микоян, например... Петровский посмотрел на меня с еще большей отчужденностью. – Разрешите мне оставить вам, на всякий случай мой телефон и адрес, – сказала я в ответ на его молчание.

* * *
Жила я тогда и одновременно работала в базовом детском саду, заведующим которого был известный психолог Александр Владимирович Запорожец. Комната была небольшая – раскладушка помещалась точь-в-точь в пространстве, которое оставалось свободным между стеной и столом со всеми нашими экспериментальными «установками». Именно в эту комнату я вернулась после моего разговора с Григорием Ивановичем Петровским. И вечером того же
дня, когда расставляла раскладушку, в дверь просунулась голова завхоза:
– Александра Абрамовна! – там вас спрашивают!
– Кто спрашивает?
– Какой-то молодой человек.
Я зная хорошо о том, что и за мной могут прийти опричники, направилась с тревогой ко входной двери детского сада – моего бесприютного убежища. В дверях стоял Петька Якир.

* * *
Через два-три дня после встречи с Петей Якиром меня навестил Володя Постышев, также прошедший тернии сталинских лагерей. Володя узнал мой адрес у Пети, а Петя, как я догадывалась, пришел ко мне благодаря усилиям Григория Ивановича Петровского. Все это с очевидностью говорило о том, что в стране назревали какие-то существенные перемены – хотя бы потому, что Петя Якир неожиданно получил квартиру в Москве на Автозаводской и я без опасений стала там появляться наряду с остальными. И точно – в структурах власти после смерти Сталина обозначилась быстрая смена декораций.
В итоге наступил период «оттепели» – на вершине грозного Олимпа оказался добряк – Никита Сергеевич Хрущев. И начал он с того, что решил восстановить в правах детей безжалостно расстрелянных коммунистов и руководителей. Он искренне опекал Петю Якира, Володю Постышева, Светлану Тухачевскую и многих других. Желая вывести своих подопечных на правильную жизненную дорогу, как ее понимал Хрущев, он пригласил их на заседание Политбюро, в состав которого входили известные сталинские палачи – Молотов, Каганович, Маленков и прочая... Наиболее эмоционального, Петю Якира, Хрущев посадил рядом с собой и, когда Петя начинал гнуть «не в ту степь», Никита наступал ему на ногу и немедленно менял русло беседы – направление вопросов-ответов. Заседание это закончилось в общем-то обнадеживающе – было принято решение помочь нам полноценно включиться в жизнь, получить образование и работу.
Сразу же после этого заседания, мы, бывшие отщепенцы, собрались у Пети на Автозаводской – обрадованные и приподнято взволнованные. Обсуждались результаты наших кремлевских посиделок. Петя Якир выразил надежду на реальную возможность положительно наметившихся сдвигов.
– Хорошего не жди, – со злобной убежденности выпалил Володя Постышев и, глядя Пете Якиру в глаза, сказал, – ты жидом родился, жидом и останешься! – Да! – с жестокой твердостью пояснил Володя, – как твой отец, который в момент расстрела кричал «да здравствует товарищ Сталин!».
Все угрюмо замолкли и поспешили разойтись. Я осталась – я не хотела после случившегося оставлять Петю с матерью одних и я сказала, имея ввиду Володю Постышева.
– Какой он ожесточенный и страшный!
И мой Петька, как в былые времена, похлопал меня дружески по плечу со словами:
– Не дрейфь, Александра Абрамовна – переживем и это!

* * *
Жизненные вехи этого Петькиного «переживем» носили диссидентствующий характер и растянулись на долгие годы и достигли своего пика в брежневские времена. В итоге за ним была организована усиленная слежка и в результате он оказался в Лефортовской тюрьме. А еще мне удалось узнать, что там он подвергается инъекциям психотропного характера. Но
я не могла ему ничем помочь, да и никто бы не смог. По выходе на свободу он был уже совершенно другим – болезненно и невосстановимо отчужденным от реальности – человеком
с искалеченной психикой.

_____________________________________________________________________________________________

п