Геннадий Вальдберг
ЧЕЛОВЕК ПРОХОДИТ КАК ХОЗЯИН...
(рассказ)
Вместо ужина Мишка приперся в клуб. Саданул
ногой дверь, так что петли взвизгнули, бухнулся на скамейку и по-чувствовал,
как зубы в мелкой дрожи зашлись.
Вот ведь как получается! Надули его, значит!...
«Ты с этой бумажкой можешь в гальюн. А сейчас
в би-блиотеку катись! Стены расписывать!»
А это вот видел?! - чуть не заорал Мишка.
Но врет. «Заорал» - это он сейчас придумал.
И как огрыза-ется, и как кукиш Мартынову тычет. А там, на ковре, как са-лага
последний, только глазами хлопал. А чего, спрашивается, хлопал? Чему удивлялся?
Будто здесь хоть когда-то иначе что делалось?...
На сцене сидел Гриша Каз. Округлый, ухоженный.
Полоска усов над припухлой губой. И такие же пухлые лычки на ка-ждом погоне.
Блестят будто воском надраенные. На коленях у Гришы аккордеон, но держал
он его с какой-то брезгливостью, мол, не тот инструмент, и клавиши перебирал
также нехотя, как будто одолжение делал. А у микрофона два салажонка. Руки
по швам, и дружно так, дрожащими голосами:
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!...
Один из салажат не дотягивал, словно боялся
чего-то, и Гриша его подгонял:
- Здесь ля, дурачье! Надбавь-ка немного!
И салажата старались надбавить. Этакие крольчата
на задних лапках.
А Гриша опять:
- Бемоль я, что ли, брать буду?! - и снова
по клавишам с той же брезгливостью.
От Москвы до самых до окраин,
С Южных гор до Северных морей...
Но моря как-то плохо виделись, хотя до них
и рукой по-дать можно. Зато рыхлая рожа Мартынова с бородавкой на обочине
носа и желтой слезой на провисшем веке... Мишке казалось: это у него желчь
глазами выходит.
- Хитрить вздумал? - поигрывал карандашом
Мартынов, то тупым, то острым концом в бумажку его воткнет. - Ду-маешь,
служил - всех дурачил, так и дембельнуться на ду-рака выйдет? А вот врешь,
служивый. На хитрую жопу у нас кой-чего с нарезкой имеется. Враз резьбу
всю попортим! - и бумажка как-то сама в корзину слетела.
А слеза хоть бы что: туда-сюда по веку катается.
- Уговор-то какой у нас был? Чтоб домой-то
поехать - заслужить еще надо. Вон бригада Гунько - забор новый ста-вит.
Мамедовцы - теплотрассу кладут. А ваше благородие - пальчики, небось, отморозит?
- Я тоже работал, - сказал Мишка. Но гнусно
сказал. Тут кулаками об стол, чтобы стекла вдребезги. А он - будто милости
просит. - Вы сказали: аккорд - и я копировальный станок для Управления
сделал. Вот и капитан Загородников записку прислал...
- Какую записку? Не вижу никакой я записки...
Человек проходит как хозяин!...
- надрывались салажата. Этот «человек» им уже поперек горла стоял. Но
на первой скамейке сидел сержант, и под его грозным взглядом они тянули
снова и снова.
«Хозяин чего? - почему-то подумал Мишка. -
Мартынов
- понятно. А мы?...»
Надо было уйти. Но что-то удерживало. Вообще-то,
он с Гришей пришел посоветоваться. Нельзя все в себе лишь но-сить. Весь
гной в душу вытечет. Но чем ему Гриша поможет? Да и есть ли вообще чем
помочь? Терпи, скажет. Немного осталось. Недели какие-то... А дело же тут
не в неделях. Он раньше ведь как рассуждал: лишь конец замаячь - что было,
что не было - все разом спишется... А теперь получалось - не списывается.
Смерзлось как в нужнике. И носить - силы нет, и оттаивать - мерзость...
А еще ведь вчера себя уговаривал. Мол, ничего,
перемелется. Письмо домой написал. Чтобы елку купили. Только не наря-жайте,
я сам. И Лене обязательно звякнмте. Плевать, что не ждет. Я ее уж простил.
Но этот Новый год все равно пусть уступит. Отпразднуем - и разбежимся.
Будто не было этих трех лет. Ничего не было.
И Мишка представил свой дом. Столько раз представлял...
Две ступеньки, обмерзшие льдом, и дворничка Клава снег у подъезда раскидывает.
А в подъезде тепло, кошатиной пахнет... И Мишка бежит по лестничным маршам,
наверх и наверх; давит кнопку звонка...
Мишка - дурак!
- это Лена, когда еще в школе учились и Мишка с ее братом, Вовкой, подрался,
гвоздиком выцарапала.
...а на звонок не откликаются. Он звенит и
звенит в пустоте, ошалелый, испуганный. Пока, наконец, - Мишка слышит,
- щелкает выключатель - и золотистая лужица света вытекает под дверью.
Потом мамины шлепанцы - щ-шик, щ-щик - как кошачьи коготки по линолеуму.
И замочный язык, в два приема, гильотиной выходит из паза...
Но дальше, почему-то, ничего нет. Мама и брат...
Но их уже Мишка не видит. Только себя, как стоит в пустоте и будто в замедленном
фильме срывает погоны. Трещат лоскуты, расползаются нитки, и невесомая
кувыркается в воздухе пуговица. И все ложится как будто в песок. Ни единого
звука.
- Завтра еще попоем, - выпустил воздух их
мехов Гриша.
- После завтрака приводи.
Салажата спрыгнули в зал, и сержант повел
их на выход.
- Чего там сидишь? - щелкнул замками.
Но Мишка не ответил. Прошел по проходу и сел
поближе.
- Ну и дал он тебе «обходной»?
- Вот он что дал!
- И чего говорит?
- А все то ж. В библиотеку иди. Ленина, говорит,
во всю стену малюй. Чтобы как во Дворце Съездов было.
- А ты?
- Ничего. Как мудак, вот, сижу. Вперед чтоб
не рыпался.
- Без аккорда все равно б не уехал.
- А вот ты и врешь! В «Приказе» о том не написано.
- Да видел ты этот «Приказ»?
- В газете печатали!
И тут Мишку вдруг повело:
- А знаешь, я к прокурору пойду!
- Какому еще прокурору?
- Военному. В комендатуре бывал - так соседняя
дверь. Своими глазами читал: «Военная прокуратура». Для чего-то ж написано?
Но Гриша только усы разгладил, пальцем туда
и сюда:
- Может, того, в Кремль сразу?
- А хоть бы и в Кремль! Тычут тебя тут «Уставами»,
так и эдак выкручивают. А ты - будто грамоте не учили.
- Зря обижаешься, - слез со сцены Гриша. -
Но сам посуди: как ты в эту прокуратуру пойдешь? Ведь она, небось, только
днем работает. Значит, в служебное увольнение надо, чтобы маршрут был указан.
А кто тебе такое увольнение даст? Мартынов? Своей же рукой «Прокуратура»
напишет? Мол, я на вас жаловаться иду. Подмахните, пожалуйста.
- Дай сигарету, - порылся в кармане Мишка.
- Свои куда-то девал.
Гриша - холодная голова. Верно всегда рассуждает. Но именно это и злило.
- Чего ж предлагаешь?
- Сначала поспи, - выпустил колечко Гриша
(лихо у него получается, одно в одно, будто круги по воде). - А утром еще
денек из календаря вымараешь, все к дембелю ближе. Время теперь на тебя
работает. А там и в библиотеку можно...
- Не-ет! - опять набычился Мишка. Но Гриша
не слушал:
- Мартынова, один черт, не объедешь. Только измором взять можно. Слыхал
про итальянские забастовки? Вроде, работаешь, а дело так, между пальцев
течет... Ведь как получается: в Управлении ты больше не числишься. И как
наряд закрывать - где денечки достанешь? Один-два, положим, не станут связываться.
А больше - за тунеядство притянут. А в библиотеке все же тепло. Малюй по-маленьку...
- Зачем же тогда я копировальный станок для
них делал?
- А Новый год хотел дома встретить. Думаешь,
не понимаю? И они понимают. И пока у тебя шанс еще есть на этот Новый год
до дома добраться - будут как танки давить. А как только поймут, что проехали,
и тебе уж теперь все равно - без всяких аккордов отпустят. Ведь тут, за
денечками вырученными, можно похуже в историю вляпаться.
- Не в денечках дело! Он мне душу изгадил.
Всю как есть дерьмом вымазал. И теперь промолчу - вроде как спасибо сказал.
- А ты как хотел? Чтоб тебе? Мол, спасибо,
Мишенька Манфред, что своим беззаветным трудом Север помог нам освоить.
Так сказать, приблизил светлое завтра всего человечества... Да ты на них
помолись-ка сперва, что вообще домой отпускают, что в три года укладываются,
а десять-пятнадцать не сделали. А потом рассуждай.
Но Мишка не хотел рассуждать. И молиться на них и не думал.
- Я тебе очень просто скажу, - тем временем
продолжил Гриша, - рыбка где глубже любит, даже если в вонючую лужу пустили.
Вот пристроился в Управление, чертил там чего-то, станок какой-то выдумывал
- худо, тоска, а все траншеи не нюхал. Ну а что с дембелем промахнулся
- так не все же выгадывать. Это даже честности ради, пусть хоть по-мелочи
отыграются. Потрафят, так сказать, ущемленному чувству. Гегемоны, все-таки.
А то какой-то без рода без племени...
- А если все же пожаловаться? - не хотелось
отступать Мишке. Хотя уже чувствовал, уступает. И даже если сейчас Гриша
перестанет его отговаривать - он уж и сам по мудрому... Столько раз уже
было.
- Кому? - раздавил окурок и затолкал под скамейку
Гриша. - Ну, положим, доберешься ты до этого прокурора. Если прежде патруль
не накроет. И что ты ему расскажешь? Что Мартынов слово офицера давал и
теперь мундир свой позорит? Да он только со смеху лопнет.
- А может, к Окулову, начальнику Управления?...
Однако Окулова Гриша меж ушей пропустил, но как-то вдруг посерьезнел и
огляделся: никто ль не подслушивает? - и сразу же тихо, совсем другим голосом:
- Если уж совсем невтерпеж, - и еще раз в
углы посмотрел, - то я бы с лейтенантиком, ну-у, из Особого, потолковал...
Но Мишка только головою затряс. Не-ет, в Особый
он сам не пойдет.
- Тогда не ропщи, - развел ладонями Гриша,
и даже как-то повеселел, будто камень с плечей уронил. - Лучше часика через
два приходи. Мы тут репетировать будем.
- «Человек проходит как хозяин»? - огрызнулся
Мишка.
- Нет. Это для самодеятельности. А мы рок-н-рольчик
вчера один сбацали! Джон Ленон от зависти лопнет!
- «В нашем доме поселился замечательный сосед»?
- все же хотелось побольней уколоть Гришу Мишке.
- Да что ты заладил? «Соседа» замполит любит.
А мы «Желтую подводную лодку» разучиваем. А Генка Жуков - знаешь, как он
«Гел» поет? Слезу прошибает. Эх, ничего ты не слышал!
Но Мишке уже и не хотелось слушать. Прошел
по проходу, постоял в дверях:
- А рыбка-то, знаешь, с головы вонь пускает.
Но сказал тихо.
- Чего-чего? - не разобрал Гриша.
- А так, ничего! - не захотел повторять Мишка.
Посмотрел только, как Гриша аккордеон в чехол убирает, распахнул дверь
и со злостью захлопнул.
Ришон-Ле-Цион (Израиль)
1985-1996
__________________________________________________________________________________________
|