Григорий Ярок

Мать Каина
(рассказ)

Она приехала к нему на свидание в тюрьму, нагруженная сумками, набитыми вкусными гостинцами, сигаретами и чаем. Он был отделен от нее толстым стеклом и двадцатью пятью годами. Пока он освободится, она скорее всего уже умрет.

- Здравствуй, мама.

- Здравствуй, сыночек, - она попыталась вспомнить, как он звал ее маленьким, но его детский голос был похоронен под соракалетней хрипотцой.

- Как ты тут?

- Так же, как ты там, - ему захотелось дотронуться до ее вспухшей венами руки:

- Зачем ты тащишь такую тяжесть в такую даль? Не надо, я же просил.
Она подумала, что от настоящей тяжести, которую она несет каждый день и час, ей не избавиться никогда.

- Как отец?

- Нормально.

- А он...?

- Нет...
Это значило, что отец не хочет его ни видеть, ни слышать.

- Малыш звонит?

- Нет.

- Интересно, какой он сейчас?

- Думаю, большой. Твоя бывшая считает, что мы вроде прокаженных. Она и к нам его не пускает, - седой усталой женщине было бы легче, будь сейчас рядом ее непреклонный муж или скрываемый бывшей невесткой внук. Но в целом мире больше не было человека, простившего угрюмого братоубийцу. «Сколько можно скорбеть о мертвом? Пора пожалеть живого», - убеждала она отца убитого. Младший был поэт, лишенный практической хватки. У него были нездешние огромные синие глаза. И мать, и отец были к нему снисходительней, чем к старшему. Теперь она так же относится к своему первенцу – надо же быть снисходительной к кому-то?

- Я привезла тебе книги, которые ты просил. Ты увлекся философией?

- Здесь или становишься философом, или превращаешься в животное. Пока я мыслю, я существую. Точнее, пока я мыслю свободно, я – вне этих стен.

«Теперь он разговаривает, как младший. Странно слышать от него то, что он раньше называл умничаньем и интеллигентским бредом», - она стряхнула с себя болезненное наваждение.

- Ты выглядишь утомленным. Плохо спишь? – ей втайне хотелось почувствовать тень раскаяния в его голосе. Он уловил ее желание, завуалированное заботой.

- Бессонница меня не мучает, если ты это хотела услышать, - прозвучал жесткий, понятный обоим ответ.

- Вот и хорошо! – улыбнулась она одними губами. Все мужчины в их семье были упрямы, но она надеялась, что однажды сын откроет ей «почему?» - ведь рассказал же он в суде «как».

Неопределенность была в ее глазах хоть каким-то оправданием сыну, для остальных – свидетельством беспричинной жестокости.

В заключении он начал писать, даже издал небольшой сборник стихов. По иронии судьбы книги убитого поэта продолжали пылиться в магазинах, а тюремное творчество его убийцы смели с полок за пару месяцев.

- Мое дерево еще не засохло? – вместо последнего слова он попросил дать ему возможность посадить саженец.

- Что ему сделается? Ты бы ее сейчас не узнал, свою акацию: вся в цвету.

- Мы еще посидим вдвоем в ее тени, - полуутвердительно-полувопросительно сказал сын матери.

- Втроем, - с печальной нежностью она заглянула в его ставшие на секунду синими глаза.

- Малышу будет уже тридцать три. Может он уже придет со своим сыном. Тогда мы все вместе...

- Фантазер, - перебила она и отвернулась, чтобы сын не увидел ее слез. Кроме нее на всем белом свете не найдется ни одного человека, готового коснуться его руки, впитавшей кровь брата.

..

._______________________________________________________________________________________

п