И. Орен
Владимир (Зеев) Жаботинский
(сокращено)

     В 1965 году Корней Чуковский писал Рахиль Павловне Марголинои в Иерусалим: 
     «... Он ввел меня в литературу... От всей личности Владимира Евгеньевича шла какая-то духовная радиация. В нем было что-то от пушкинского Моцарта да, пожалуй, и от самого Пушкина... Меня восхищало в нем все: и его голос, и его смех, и его густые черные волосы, свисавшие чубом над высоким лбом, и его широкие пушистые брови, и африканские губы, и подбородок, выдающийся вперед... Теперь это покажется странным, но главные наши разговоры тогда были об эстетике. В.Е. писал тогда много стихов, - и я, живший в неинтеллигентной среде, впервые увидел, что люди могут взволнованно говорить о ритмике, об ассонансах, о рифмоидах... Он казался мне лучезарным, жизнерадостным, я гордился его дружбой и был уверен, что перед ним широкая литературная дорога. Но вот прогремел в Кишиневе погром. Володя Жаботинский изменился совершенно. Он стал изучать родной язык, порвал со своей прежней средой, вскоре перестал участвовать в общей прессе. Я и прежде смотрел на него снизу вверх: он был самый образованный, самый талантливый из моих знакомых, но теперь я привязался к нему еще сильнее... 
     Что человек может так измениться, я не знал до тех пор. 
     Если за год до этого он писал: 

                                        Жди меня, гитана. 
                                        Ловкие колена 
                                        Об утесы склона 
                                        Я изранил в кровь. 
                                        Не страшна мне рана, 
                                        Не страшна измена, 
                                        Я умру без стона 
                                        За твою любовь. 

     А теперь стал проповедовать: 

                       Но боюсь до крика, до безумной боли 
                       Жизни без надежды, без огня и доли. 

     Прежде мне импонировало то, что он отлично знал английский язык и блистательно перевел «Ворона» Эдгара По, но теперь он посвятил себя родной литературе - и стал переводить Бялика. Вот тогда он стал часто посещать Равницкого, который, если я не ошибаюсь, помогал ему изучать и старинные книги, и древний язык, и разъяснял трудные места в поэзии Бялика...» 
     И на основании именно этих переводов Максим Горький назвал Бялика «великим поэтом, редким и совершенным воплощением духа своего народа». 
     А в 1930 году, отмечая пятидесятилетие В.Жаботинского, бывший редактор «Московских Ведомостей» писатель Михаил Осоргин писал в парижском «Рассвете»: «В русской литературе и публицистике очень много талантливых евреев, живущих - и пламенно живущих - только российскими интересами. При моем полном к ним уважении, я все-таки большой процент пламенных связал бы веревочкой и отдал вам в обмен на одного холодно-любезного к нам Жаботинского». 
     Такого обмена не произошло. Жаботинский вошел в историю не как русский поэт и писатель, а как один из выдающихся вождей еврейского народа в двадцатом веке. 
     Владимир Жаботинский родился в Одессе в 1880 году. Он получил русское образование и воспитывался на русской культуре. С ранних лет проявились у него лингвистистические способности, и впоследствии он свободно владел семью языками. Склонность к литературе у Жаботинского также проявилась очень рано. Перевод на русский язык знаменитой поэмы Эдгара По «Ворон» был сделан им в семнадцатилетнем возрасте. В свое время этот перевод был признан классическим и включен даже в школьные учебники. 25 лет спустя Жаботинский перевел «Ворона» на иврит, и перевод этот до сих пор считается лучшим. 
     Способности Жаботинского были замечены, и, еще юношей, он уезжает из России в Берн, а затем в Рим в качестве иностранного корреспондента газеты «Одесский листок». 
     Жаботинский быстро впитывал в себя европейский быт и культуру, подмечая все окружающее. Он писал талантливые, пронизанные юмором репортажи, очерки, фельетоны и мало интересовался общественными и национальными проблемами. 
     По возвращении в Одессу в 1901 году Жаботинский под псевдонимом Альталена (итал., букв. «качели») стал ведущим фельетонистом «Одесских новостей». Его драмы «Кровь» и «Ладно» ставятся Одесским городским театром, а поэма «Бедная Шарлотта» об убийце Марата - Шарлотте Корде - восторженно встречена ценителями. 
     Волна погромов, прокатившаяся по России в 1903-1904 годах, пробудила в Жаботинском еврейское самосознание. Он сразу вступает в ряды еврейской самообороны в Одессе и примыкает к сионистскому движению, которому целиком посвящает жизнь: свою творческую энергию, литературный и ораторский талант, свою необыкновенную способность увлекать массы. 
     Он изучил иврит и перевел на русский язык «Сказание о погроме» Бялика. Через несколько лет в его переводе вышел сборник стихов и поэм уже признанного к тому времени еврейского национального поэта Бялика. В своей новой пьесе «Чужбина» Жаботинский призывает еврейскую молодежь оставить русское революционное движение и вернуться к своему народу, который нуждается в ней больше, чем русские. По мнению Жаботинского, русские массы никогда не примут евреев за своих и раньше или позже отвергнут их. 
     Публицистика Жаботинского звала еврейский народ к возрождению. Он высмеивает стремление  евреев-интеллигентов ассимилироваться в русской культуре, указывает на творческое богатство многовекового еврейского гения, доказывает, что только сознание принадлежности к своему народу может избавить евреев от комплекса неполноценности, дать им чувство гордости и удовлетворения. 
     «Для меня все народы равноценны и равно хороши. Конечно, свой народ я люблю больше всех других народов. Но не считаю его выше. Но если начать мериться, то все зависит от мерки, и я тогда буду настаивать между прочим и на своей мерке: выше тот, который непреклоннее, тот, кого можно истребить, но нельзя «проучить», тот, который, даже в угнетении, не отдает своей внутренней независимости. Наша история начинается со слов «народ жестоковыйный» - и теперь, через столько веков, мы еще боремся, мы еще бунтуем, мы еще не сдались. Мы - раса неукротимая во веки веков, и я не знаю высшей аристократичности, чем эта». 
     Иронизируя над евреями, которые пытаются стать виднейшими представителями русской литературы и лидерами русских масс, Жаботинский противопоставляет им тех, кто посвящает свое творчество родному народу. 
     «Поле нашего творчества, - говорит он, - внутри еврейства. Мы служили еврейскому народу и не желаем другого служения. Здесь мы не слепы. Здесь не ведем народ в безвестную темноту на добрую волю союзников, которых не знаем, за которых не вправе ручаться. Здесь мы даем народу цель и говорим: у тебя нет союзников - или сам за себя, или нет спасения. Никто на свете не поддержит твою борьбу за твою свободу. Верь только в себя, сосчитай свои силы, измерь свою волю, и тогда - или иди за нами, или - да свершится над тобой судьба побежденных». 
     Когда во время дела Бейлиса евреи, борясь с кровавым наветом, отчаянно старались доказать, что еврейский ритуал не требует употребления христианской крови, Жаботинский выступил против такой апологетики, считая ее ниже «нашего национального достоинства». «Нам не в чем извиняться. Ритуального убийства у нас нет и никогда не было. С какой же радости лезть на скамью подсудимых нам, которые давным-давно слышали всю эту клевету, когда нынешних культурных народов еще не было на свете, и знаем цену ей, себе и им. Никому мы не обязаны отчетом, ни перед кем не держим экзамена и никто не дорос звать нас к ответу. Раньше их мы пришли и позже уйдем. Мы такие как есть, для себя хороши, иными не будем и быть не хотим», - такими словами заканчивает он свой фельетон «Вместо апологии». 
     Фельетоны Жаботинского, написанные в начале века на злободневные тогда темы, по сей день служат источником вдохновения и в некоторой мере идейным руководством для еврейской молодежи в СССР, у которой пробуждается национальное самосознание. 
     Еще до Первой мировой войны молодой Жаботинский становится одним из руководителей еврейского национального движения в России. Он борется за признание евреев Российской империи одним из народов национальных меньшинств; проповедует «гебраизацию» еврейского воспитания, т. е. создание еврейских школ с преподаванием всех предметов на иврите; ратует за основание Еврейского университета в Иерусалиме; объезжает города и местечки черты оседлости, пропагандируя там свои идеи. Его пламенные речи вызывали энтузиазм, а его лекции о еврействе и сионизме - глубокий интерес слушателей. 
    

Большое участие принимал он в еврейской печати на русском языке в Петербурге. 
     В начале войны Жаботинский выезжает в Западную Европу в качестве корреспондента московской либеральной газеты «Московские Ведомости» и тут же, по вступлении Турции в войну, разворачивает кампанию за создание особых еврейских подразделений в армиях союзных держав. По плану Жаботинского эти подразделения должны были участвовать в освобождении Эрец-Исраэль от владычества Турецкой империи, враждебно относившейся к сионизму и к еврейскому населению Палестины. 
     Сионистское руководство отвергло этот проект, считая его опасным для движения и предпочитая соблюдать нейтралитет. Но Жаботинский был уверен в победе союзников. Он неутомимо продолжал свою кампанию, считая, что участие в освобождении Эрец-Исраэль закрепит право еврейского народа на его историческую родину. После долгой и упорной борьбы, красочно описанной им в книге «Слово о полку», Жаботинскому удалось пробить брешь в недоверии правительственных кругов Англии и увлечь многих молодых сионистов идеей создания еврейского легиона. В 1917 году военное министерство Британии объявляет о формировании еврейского полка в британской армии. Это было, пожалуй, первое за многие столетия еврейское подразделение, воевавшее за свою родину. Сам Жаботинский стал одним из офицеров легиона. На смену враждебности и опасениям приходит энтузиазм. Еврейская молодежь Англии, Америки и отвоеванной у турок части Эрец-Исраэль записывается в еврейские полки. 
     Однако война закончилась до того, как эти полки, кроме первого, в котором служил Жаботинский, смогли принять участие в боях. Пришло время разочарования. Британская военная администрация в Эрец-Исраэль с первых дней начала проводить антиеврейскую политику. Она делала все, чтобы сорвать выполнение обещаний, торжественно данных британским правительством сионистскому движению. 
     Жаботинский, еще так недавно ратовавший за проанглийскую линию, сразу же стал на путь борьбы с британскими властями. Вскоре после демобилизации он создает в Иерусалиме первые отряды еврейской самообороны. На Пасху 1920 года, когда толпа арабов учинила погром в Иерусалиме, Жаботинский пытался во главе одного из отрядов пробиться в Старый город для защиты проживавших там евреев. Попытка закончилась арестом. Жаботинского и девятнадцать его соратников обвинили в нарушении общественного порядка. Жаботинский был приговорен к 15 годам каторги и заключен в крепость Акко. Но протесты во всем мире по поводу несправедливого приговора английского военного суда привели к смягчению, а через некоторое время и к полной отмене приговора. 
     После освобождения Жаботинский становится членом правления Всемирной сионистской организации, президентом которой был в то время Хаим Вейцман. Однако чуть ли не с первых дней, между Жаботинским и сионистским руководством выявляются разногласия по целому ряду вопросов. Расхождения углублялись по мере того, как английское правительство, вопреки своим обязательствам, урезывало права евреев на репатриацию, на заселение земель и, наконец, изъяло из территории, предназначенной по мандату Лиги Наций для еврейского национального очага, все Заиорданье, считавшееся до тех пор неотъемлемой частью Эрец-Исраэль. Жаботинский требовал твердой линии по отношению к Англии, а умеренное руководство опасалось последствий борьбы с империей. В 1923 году Жаботинский вышел из состава Правления Сионистской организации и занялся литературно-издательской деятельностью, направленной главным образом на национальное воспитание молодежи. Из его работ этого периода следует отметить первый географический атлас мира на иврите. 
     Объезжая еврейские центры Восточной Европы, Жаботинский по-прежнему пропагандировал свои взгляды, и в результате в 1925 году было создано оппозиционное течение в Сионистской организации - Всемирный союз сионистов-ревизионистов с молодежным движением при нем - Союзом имени Иосифа Трумпельдора - Бетар. Жаботинский был его вождем и идеологом. 
     В своем обращении к руководителю Бетара в Эрец-Исраэль он писал: «Большей части молодежи в наше время недостаточно просто служить Сиону. Ей нужно еще что-то, какой-то дополнительный идеал, который оправдывает сионизм, какая-то расцветка, которая приукрасит эгоистическое национальное стремление. А я ищу молодежь, в Храме которой будет одна вера, единственная, и той веры будет довольно с нее... Я ищу молодежь, цельную как природа, как Десять Заповедей. Она осознает все трудности, но верить будет уметь, и дерзать до конца-края горизонта. Да, именно Еврейское Государство. И страна наша - вся в пределах, способных вместить всех, кто еще придет». 
     В статье «Сион и коммунизм» Жаботинский пишет:«Сионизм - это воплощение национальной гордости и суверенного самоуважения, органически несовместимых с тем, чтобы судьба евреев была менее важна, чем другие вопросы мирового значения. Для каждого, кто так чувствует, всякое «спасение мира» - позорная ложь, пока нет у евреев своей страны, как у других народов. Мир, в котором у еврейского народа нет своего государства, - это мир воров и разбойников, дом разврата - и нет у него права на существование». 
     Ревизионизм и Бетар, охватывая все более широкие массы, вызывали острое сопротивление в умеренных кругах сионистского руководства и вражду рабочего движения в Эрец-Исраэль. Требование Жаботинского, чтобы Сионистская организация официально объявила, что конечная цель сионизма - создание еврейского государства по обеим сторонам Иордана, было отвергнуто большинством голосов на 15-м и 17-м сионистских конгрессах. Большинство опасалось, что резолюция усилит вражду арабов и поставит под угрозу заселение и развитие Эрец-Исраэль. Примат идеи государства над социальными идеалами резко оспаривали видные лидеры социалистических партий сионистской организации и рабочего движения в стране. Для них важнейшей целью сионизма было создание в Эрец-Исраэль идеального общества на основах социальной справедливости, выраженных в идеологии социализма или коммунизма. 
     Значение, которое Жаботинский придавал легионизму, то есть легальному восстановлению еврейского легиона, руководство ишува рассматривало как милитаризм. Оно предпочитало и считало более целесообразным организацию полулегальной самообороны. Внутренняя борьба в сионизме и в ишуве все обострялась: разногласия распространились почти на все сферы деятельности сионистского движения. 
     Опасаясь междоусобной войны в ишуве, Жаботинский и Бен-Гурион пришли к соглашению о нормализации отношений между Гистадрутом и ревизионистами, но оно было отклонено большинством голосов на плебисците, проведенном среди членов Гистадрута. После кровавых событий 1929 года в Иерусалиме и Хевроне, наряду с уже существовавшей организацией самообороны Хаганой, была основана национальная военная организация Эцел, командующим которой впоследствии стал Жаботинский, хотя с 1928 года английское правительство запретило ему въезд в Палестину. Разногласия углубились во время арабских беспорядков 1936-1939 годов, в особенности по вопросу об ответных действиях на террористические акты, убийства и нападения арабских банд на еврейские поселения. 
     В 1935 году Союз сионистов-ревизионистов вышел из Сионистской организации и основал Новую сионистскую организацию, президентом которой стал Жаботинский. 
Разрыв между ревизионистами и Федерацией трудящихся (Гистадрутом) произошел еще раньше. Убийство заведующего политическим департаментом Еврейского агентства Хаима Арлозорова, в котором лидеры рабочего движения обвиняли ревизионистов, еще более разожгло страсти. 
     В 1938 году перед сионистским движением встала новая проблема. Королевская комиссия, посланная в Палестину, чтобы установить причины беспорядков, рекомендовала раздел страны на арабское и еврейское государства. Евреям предлагали отвести Галилею, Изреельскую долину и Шаронскую прибрежную полосу, 20-й Сионистский конгресс уполномочил правление Сионистской организации вести переговоры с английским правительством на базе этого плана. Жаботинский был одним из тех, кто резко выступил против раздела и начал кампанию протеста. Накануне Второй мировой войны, в период нацистского триумфа в Европе, он предчувствовал катастрофу, надвигающуюся на восточноевропейское еврейство, и выдвинул лозунг полной эвакуации евреев из Польши в Эрец-Исраэль. Он был готов стать во главе нелегального флота, чтобы привезти сотни тысяч польских евреев к берегам родины и, в случае необходимости, оказать английским войскам вооруженное сопротивление. Этот план тоже не нашел сочувствия: он казался тогда нереальным и даже вредным. 
     Вспыхнувшая в 1939 году война оторвала Жаботинского от множества приверженцев в странах Восточной Европы, особенно в Польше. 
     Жаботинский уехал в Америку. Он умер в Нью-Йорке 4 августа 1940 года. В его завещании говорится: «Я хочу быть похороненным там, где меня настигнет смерть. Мои останки будут перевезены в Эрец-Исраэль только по приказу правительства будущего еврейского государства». 
     Желание Жаботинского было исполнено в 1964 году. Его прах покоится на горе Герцля в Иерусалиме. Завещание было написано еще в 1935 году, когда еврейское государство казалось далекой мечтой. Но для Жаботинского мечта и действительность всегда были неотделимы. Его взгляд был обращен в будущее, которое его кипучий темперамент стремился превратить в настоящее. Многие из его предсказаний о ближайшей судьбе не только еврейского, но и западноевропейских народов исполнились, но лишь много лет спустя.