.
.
     АЛУПКА 

     Солнце только что скрылось, еще светло, но в жарком меркнущем воздухе, в синеватой неопределенности неба, над кипарисами Алупки, уже реют и дрожат чуть видные, как паутина, летучие мыши. Закрывая на ходу плоский цветной зонтик, которым все вертела на плече, спускаясь по пыльному переулку к пансиону, быстро вошла в жидкий садик, усыпанный галькой, и взбегает на террасу, где доктор один полулежит в качалке в ожидании обеда: в пансионе еще пусто, кто в парке, кто на берегу под парком, кто встречает вечерний почтовый дилижанс из Ялты. 
     - Слышал? - возбужденно говорит она, входя. - В Ялту приехали артисты Малого театра! Не играть, конечно, а так... Чуть не вся труппа, Лешковская с Южиным... 
     - От кого же я мог это слышать? Ты, конечно, как всегда, почему-то бегала встречать дилижанс? 
     - Да, и встретила доктора Никитина, его вызвали к старухе Крестовниковой, он мне и рассказал это... 
     - Очень рад, только не понимаю, почему ты объявляешь мне об этом приезде так, словно случилось не весть что? Вбегаешь вне себя, вся красная, в поту, завитушки на лбу растрепаны... 
     - Будешь вне себя, когда в этой милой Алупке день и ночь задыхаешься от жары и духоты! Но дело вовсе не в моей наружности, а в том, что я хотела тебе сказать, что ты как хочешь, а я больше не могу сидеть тут! 
     - А где же ты хочешь сидеть? В Ялте? 
     - Да, хотя бы в Ялте. 
     - И все потому, что туда приехали артисты Малого театра? Да ты что - из Чухломы, что ли? И почему вдруг стала такой театралкой? В Москве бываешь в этом Малом театре раз в два года, а тут вдруг так поражена этим приездом! 
     - Ничем я не поражена, но как ты наконец не понимаешь... 
     - Что не понимаешь? 
     - То, что мне твоя Алупка и этот «семейный» пансион осточертели! В Ялте... 
     - В Ялте, разумеется, совсем не то! В Ялте проводники, набережная, а теперь еще хромая Лешковская с Южиным. Какое же сравнение! Но мы, мой друг, приехали в Крым не ради проводников, а ради отдыха. 
     - Мы, мы! Слышать не могу этого мы! Мы ведь все-таки не сиамские близнецы, Алексей Николаевич! 
     Доктор приподнимается и садится, удивленно глядя на нее, в первый раз заметив вдруг, до чего она изменилась за последнее время и особенно за эти три недели в Крыму, чуть не с утра до вечера лежа на гальке у моря под парком и по пяти раз в день купаясь: загорелое лицо окрепло и округлилось, глаза налились блеском, плечи, груди, бедра расширились, что особенно явно под легким платьем из сарпинки, вся горячо пахнет этой сарпинкой и загорелым телом, обнаженные коричневые круглые руки точно отполированы... Доктор пожимает плечами, стараясь быть спокойным и строгим: 
    

- При чем тут сиамские близнецы? 
     - При том, что я прекрасно предвидела всю эту сцену и дорогой твердо решила переехать одна, если ты не переедешь. И перееду, а ты как знаешь. 
     - Постой. Да ты в своем уме? Что с тобою? Внезапно острое помешательство? «Приехали артисты Малого театра, переезжаю в Ялту, а ты как знаешь...» 
     - Разумеется, как знаешь, раз ты... 
     - Что я? 
     - Раз ты вот настолько не думаешь обо мне! Ты, за все пять лет нашего милого супружества, которое все величают «идеальным»... 
     - Помилуй Бог, какая адская ирония! 
     - Да, для тебя оно, разумеется, «идеальное»! Сиди себе в кабинете да раздевай своих несчастных идиотов - вздохните - не дышите, вздохните - не дышите, а я... И вот-вот опять Мерзляковский переулок и опять ты будешь месяца два рассказывать всем знакомым, как «чудно» отдохнули «мы» летом! В прошлом году расписывал Волгу, в позапрошлом Евпаторию, в нынешнем будешь расписывать Алупку... Довольно с меня этих отдыхов! 
     - Да ты что? Сбежать от меня решила? 
     - Я ничего не решила, только я больше не могу! Не могу и не 
могу! 
     - Все это прекрасно, но, во первых, надо решить, куда именно и с кем и с чем бежать, а во вторых, все-таки не кричать на весь дом. 
     - Хочу и кричу! И буду кричать! Нарочно буду! 
     В их комнате на втором этаже, очень тесной от двух кроватей, двух кресел, гардероба со скрипучими, рассохшимися дверками, умывальника и чемоданов под вешалкой, воздух горяч и неподвижен, в окно, открытое на совсем уже померкшее небо, нет ни малейшего дуновения. Вбежав туда, она падает в кресло, на спинку которого брошен купальный халат, еще не высохший, противно пахнущий теплой сыростью, и с бьющимся сердцем, зло и решительно смотрит перед собой, не выпуская из рук зонтика. 

     21.4.49