/ Глава 8. Бытожители или жилибытели.

                                                                                                                            Этот житейский домёк, знающий два
                                                                                                                            мнения, бесхитростная самозащита и
                                                                                                                            часто подленькая, не мудрость; в 
                                                                                                                            мудрости, знающей не два, а двадцать
                                                                                                                            два мнения, - знание и пощада.
                                                                                                                                     А. Ремизов (Крестовые сестры)

                                                                                                                           Каждый считал для пользы дела
                                                                                                                           другого дураком...
                                                                                                                                     А. Платонов (Бедняцкая хроника)

     В этой главе мы сосредоточим внимание главным образом на - «большинстве» третьей эмиграции. Это, в основном, люди, которые жили в СССР или «не хуже других» или даже немного лучше. Это те, кто поддакивал или кивал на партсобраниях и политинформациях 
(и если высказывался, то кратко и общё). Это те, кто хоть и бегло, но прочитывал газетные передовицы, чтобы «быть в курсе дела». Это люди, никогда не сбивавшиеся с «курса дела», осторожно клавшие друг на друга кирпичи дней, делая кладку житейского благополучия.
     Среди них нет ни рабочих, ни крестьян, и вей же только часть их может быть отнесена к пресловутой «прослойке». Это обладатели костюмов (хотя иногда и не первой новшести), 
мебели (хотя иногда и потёртой), квартир (хотя подчас и с душком прогорклости). Это 
владельцы хозяйств, яств., больших жён, полных детей, спидол, советского шампанского, распорядка дня, пафоса веселости типа «гоп со смаком». Это носители взгляда с прищуром, 
еле заметной усмешки и самоуважения. На Западе к списку атрибутов бытожителя быстро присовокупляется машина, цветной телевизор, а также ещё больше самоуважения. Герои 
данной главы делятся на две подкатегории: просто бытожители, и бытожители с 
технической специальностью.
     Просто жилибытель был в СССР администратором-лилипутом, начальником в 
миниатюре, клерком на галёрке или пажем бельэтажа жизни. Он стоял в очередях, смотрел телевизор, откладывая по лоскутку к скатёртке, по штопке к
пробке, протискивался с обоями по обочине. Он был незаметен до прозрачности, и силовые линии сверху, от начальства, проходили сквозь него вниз, к подчинённым, хоть иногда и 
не усиленными его энтузиазмом, но зато и никогда не ослабленными пассивным сопротивлением. В основной своей массе, бытожители, видит бог, никогда не 
сопротивлялись. И только когда решили эмигрировать...Собственно, только это решение и 
было единственным «коленцем» в их судьбе, осуществленным ими самими вопреки 
окружающим силовым линиям, да и то, когда они уже знали, что риск сравнительно невелик 
по сравнению с вероятным выигрышем житья «заграницей».
     Жилибытели - это, говоря языком русским - обыватели, советским - мещане, 
религиозным - миряне, а используя язык универсальный - просто люди. В этом нет никакого 
греха - быть просто человеком. Человек - это звучит... Однако, быть просто человеком в нацистской Германии или в СССР - это во многих случаях или всегда в какой-то степени - 
быть просто не человеком. Я не хочу идти за этим мрачным публицистическим каламбуром слишком далеко и становиться в позу морального обвинителя. Все мы - кто оттуда, из
СССР - замараны, хоть и в разной степени. Но разве дело в степени? Я хочу только 
подчеркнуть, что прагматическая ориентация, если она осуществляется в тоталитарной 
стране - всегда дурно пахнет. Пекари своего маленького каравая, раздувающие свой утлый 
очаг посреди разбойничьих-дорог, те, кто вершат свой скромный пир во время тоталитарной чумы - не только «попутчики советской власти». Они спутники будничной жестокости тоталитарного образа жизни, изничтожающей непохожесть, нетипичность. Они те «равнодушные», на глазах которых четвертовали всех, не умещающихся в прокрустов образ «советского человека». И они сами изо всех сил старались мимикрировать под этот
образ, старались уверить тоталитарную власть, что они не чужие, а свои, что им «можно доверять». С прагматической пеной у губ старались они доказать сильным мира того, что 
они достойны жить при тоталитарном обозе. Они справно повторяли идеологические 
молитвы, иные скороговоркой и тараторкой, но подчас при нарочито преданном выражении лица.
     Бытожители явно не из тех, кто «активно строил коммунизм», кто пылко созидал 
государство контроля над друговостью и изничтожения его. Они из тех, кто хотел 
«устроиться» в этом государстве, и они делали многое, чтобы получить это право на 
беспалочно благополучную жизнь «при тюрьме». На глазах советских жилибытелей
забирали и сажали в сталинские кутузки. При их соучастии происходит жестокая 
психологическая борьба тоталитарной кристаллизации 60-70-80-х гг. В бытожителях нет фанатизма, нет склонности воздувать алтарь какого бы то ни было «идеалистического» 
абсолюта. Они склонны абсолютизировать только быт, только житейское благополучие. 
В них меньше раздражения на непохожих на них людей, чем в тоталитарном правдоистце. Однако, трудно представить себе более благоприятную среду, в которой нетерпимость тоталитарного фанатика может размахнуться на амплитуду всех тяжких. Бытожители всегда поддакнут сильному, подхихикнут наглому. Они из тех, кто подберет падаль за крупным 
хищником, «раз уж все равно произошло» и полувздохнув при этом. Они даже в 
нестерпимо нетерпимой среде создадут «жизненный слой», социальное сало. Они из тех, 
кто на кладбище сварит похлёбку - «не голодать же»; из тех, кто стоя вокруг лобного места - запахнёт пальто и поднимет воротник, чтобы не продуло. Они всегда помогут сильному - 
не потому, что почитают его за силу, а из беспафосной услужливости, основанной даже не 
на страхе, а из такого «естественного» нежелания терять благополучие! Они пассивно 
поддержат любое «начинание» тоталитарных властей, чтобы это благополучие не 
обязательно приумножить даже,
а сделать более надёжным.
     Жилибытели в глазах тоталитарных лидеров, как и для всех фанатиков тотальных, 
групповых и частных алтарей - «быдло», гибрид овцы со свиньей, существо бесплодное 
и никчёмное, но выделяющее то хлевное тепло, в котором даже нетерпимцы и нарциссы тоталитарного образца нуждаются. Можно сказать, что они - питательная среда для любого выскочки с претензией на воительство. Поэтому им позволяли существовать даже во 
времена сталинских перестраховочных садок и хваток, когда «брали» «на всякий случай». 
После же того, как тот грузин задохся в злобе, величья кость застряла в зобе - их даже 
просто поощряют. На их фоне сразу же различимы «чужие», носители друговости. Теперь, 
когда «берут» не огульно, а селективно, жилибытели - та тьма, среди которой шарящий 
прожектор может легко отыскать мечущуюся друговость. Понятно, что жилибытели вполне 
люди тоталитарного континуума, хотя и без тоталитарной нетерпимости. Они тоталитарны 
в своей ориентации на единообразие, в своей готовности стать под намыленно 
нивелирующую верёвку. Они ориентированы на уподобление образцу, на отсекание и растаптывание в себе самих всякой нетипичности. В этом смысле они сделаны из липкого пластилина. Не будучи верноподданными по страсти, они таковые по растительному 
рефлексу существования. Они не живут, а прозябают, но это прозябание гарантирует им неистребимость, вечное присутствие на задах и дворах мира, там, где играют в шахматы и 
шашки, снайперски щурясь, там, где щебечут детишки, где ворчат и кудахчат 
старухи-матери, и где жёны всегда напоминают, что после того, как выпил, надо 
закусить.
     Когда грузин в мундире окорячил, после того, как всё спортачил – у жилибытелей 
появились новые шансы. Они всегда были не внутри, а около идеологии. А тут эта сфера 
«около идеологии» стала расширяться, застраиваться, да ещё и с мадерой по-модерному. Научно-техническая революция, индустриализация , автоматизация, прагматизация - 
открыла бытожителям просторы и жилые комплексы немыслимые по старым стандартам. Жизненная жила жилибытелей - способность цепляться, подтягиваться, перехватывать 
выше, подтягиваться снова, и так до бесконечности.Они зацепились за кручи технологии, инженерии, технической науки и ... поползли. Они способны ко всему, талантливы на всё, 
цепки и гибки. И без неуклюжих чаяний и мук, присущих людям с обострённым чутьём к проблемности. Жилибытели с электронными протезами технического образования – это мышление - как оружие приспособления, идеи - как рычаги.
Это не просто «ум без сердца» (и потому «сердце без ума), но ум без сердца ума, ум без 
сердца в самом уме, это ум, изъятый из человека, хотя и служащий целям человеческого приспособления и физического выживания. Короче - у жилибытелей-технократов - неодушевлённый ум, и хотя конечно же - не механический, однако и не более, чем - растительный. Воистину, жилибытели - чехол, надеваемый на любую форму.
     Напяливая себя на инженерно-технические функции бытожители двигают вперёд 
советскую науку и технику. Степень их «молчаливого» внеидеологического соучастия в тоталитаризме фантастически, хотя и незаметно возросла в 70-80-е гг. по сравнению со 
временем грузина с кантом на портах и с орденами на бортах, кто зрил с картин в злачённых рамах и возбуждал экстаз в баранах. Накрытые корытом быта жилибытели никогда не примеривали ответственности за положение вещей. Они никогда не идентифицировались 
с теми, кто страдает - настолько, чтобы соразмерять с их страданием свою бытожизнь. 
Теперь же, с помощью науки, техники, увеличивающихся зарплат, эстетических украшений повседневности (включая западные поп-пластинки), они окончательно завязли в 
благополучии своей личной 6ытосудьбы.
     Благодаря жилибытелям с научно-техническими дарованиями и караваями тоталитарный варвар СССР приобрёл изощрённые технические средства осуществлять в мире свои 
мессианские замашки, свою нетерпимость к непохожим на его собственный образам жизни. 
О, советские физики, инженеры, математики не посыпают голову пеплом коммунистической идеологии, не обмазывают тело и душу идеологическими благовониями. Да этого от них 
сейчас и не требуется. Работали бы только!
     Вот история одной семьи жилибытелей-бытожителей, иллюстрирующая силу их выживательско-приспособительского рефлекса - к любому политическому режиму; как 
лишайник к скале, как травинка к асфальту, как песчинка к тракту, как пылинка к земле.
     Жилибытельские навыки отца семейства заложены в нём крутой школой Кацо с медовым табаком, кто жизнь держал под каблуком. Иммануил Репейков - эстрадный актёр, чтец, поставленный вещать идеологические псалмы в непросвещённые массы. Всю жизнь он 
читал

с эстрады гранёного Маяковского, задымленного Багрицкого, букварного Светлова, шлифованного Долматовского, бросая в гущу паствы зажигательные бомбы их стихов. Но 
главной его идеологически-эстрадной проповедью была при всех правителях
неизменная чтецкая программа: коммунисты вперёд! Программа эта, читаемая его обволакивающим и в то же время пронзающим басом - по всей стране - представляет собой эссенцию советского идеологического идеализма. В ней на все лады варьируется и расчвечивается одна «архетипическая» для религиозно-советского сознания тема: Когда 
«народ», измученный врагами: наймитами и термитами - белогвардейцами, немцами, 
кулаками, стяжателями, шпионами, подрывниками, саботажниками, паразитами, индивидуалистами-стилягами, - изнурённый, опускал «жилистые», с пульсирующими 
венами руки и терял Веру в коммунизм, - коммунисты! Вперёд! - слышался призыв, словно взывание к Богу. И поднятые неизвестно откуда силы - вздымались в надорвавшихся людях. 
Не смотря на дрожь в коленях от истощения коммунисты поднимались и выходили вперёд (подразумевалось - на передовую войны или «героических будней»), за ними шли 
«остальные». И борьба «за коммунизм» продолжалась. Эта программа полой и звонкой пропагандистской публицистики, низвергаемая Иммануилом Репейковым с эстрады 
40 лет его жизни – принесла ему немалое пасьянсово-финансовое благополучие.

     Своевременно сказать, что коммунистом сам Иммануил Репейков не был. Не потому, 
что был (боже упаси) против коммунизма или «внутренне воздержавшимся». Верный своей природе жилибытеля он был не за и не против. Он был вне коммунизма, но - рядом и 
«всегда готов». Это не призвание бытожителя - что-то отстаивать в жизни, за что-то 
бороться, против чего-то восставать и т.п. Иммануил жил, просто жил. Зарабатывал 
деньги. И нуждался для этого в своём актёрском таланте. Он должен быть эффективен на 
эстраде, обязан добиться, чтобы зрители были заражены запускаемыми им эмоциями - 
если он хороший актёр, если он хороший профессионал.
     В послесталинскую эпоху Иммануил Репейков начал новую эстрадную страду, 
ориентируясь на обновляющуюся аудиторию. Он по-прежнему разъезжал по всей стране 
с коммунистами вперёд. Но этого было уже недостаточно в новую эру с расширившимся 
спросом на культуру. В библиотеке Иммануила были почти все подписные издания, напечатанные в СССР (среди них полная подборка Герценовского «Колокола», изысканные миниатюры вроде Камю, Гамсуна, Анри Мишо, академические издания таких редкостей как Людвиг Тиг и т.д.) Иммануил много читал и из многого выбирал для модернизирующейся с эпохой эстрады. 
     Когда стали говорить и писать о «несправедливых» при Сталине арестах, 
т.е. арестах «истинных коммунистов, преданнейших делу партии», Репейков оперативно 
сделал программу и об этом и читал её столь же пламенно и басово, как и всё другое.
     Был ли он циничным в своей сценичной всеядности? Он был бытожителем, в новую 
эпоху - бытожителем с хорошей библиотекой. Он имел кооперативную квартиру в 
уникальном по благоустройству доме с круглосуточно дежурящими привратницами, доме, 
сплошь заполненном жилибытелями из артистическо-аристократической среды. Это был 
один из немногих домов, построенных на частные деньги, который фешенебельностью 
своей мог соперничать с домами, возводимыми государством для своих суставов - партийно-административной бюрократии.
     Всякая политическая конъюнктура находила в Иммануиле Репейкове свой эстрадный эквивалент. Всякий поворот «генеральной линии» обретал в нём своё эстрадное выражение. Когда Никита - новый босс - с политбюровского овина был столкнут, хоть навек прирос, и пенсионностью задвинут, - наш Иммануил начал читать со сцены и явно внеидеологические вещи, и столь же пламенно и столь же артистично!
     Репейковы одевали голого короля любой эпохи советской жизни в сценично 
интригующие, искусно завораживающие одежды. Не из-за «служения...», а ради 
бытожизни. Жена Иммануила имела возможность никогда не работать, будучи в этом 
отношении редкой женщиной в СССР. Вдвоём они объездили (на собственные деньги) все страны «народной демократии» (в страны ненародной недемократии их, на всякий случай, 
не пустили). Везде они производили впечатление: советские интеллигенты. Он - 
начитанный до румяной корочки, в убранстве импортнокостюмного благополучия; она - 
среди бордюра фиолетовых ногтей и длинных американских сигарет (купленных на чёрном рынке). В этой импозантной и культурной паре сгармонизировались - советская идеология 
и лакированный быт, соответствие советским идеям и буржуазная респектабельность.И это пропагандистски действует на иностранцев сильнее, чем узкий идеологический фанатизм.
     Сын Репейкова - новый, технизированный тип жилибытеля, который распочковался 
начиная с Хрущёвских времён. Будучи талантливым физиком он, презирая советскую 
идеологию - легко и лихо вступил в компартию (и в этом, безусловно, развил 
жилибытельскую тактику отца). Он стал коммунистом как осуществляют бессмысленную бюрократическую процедуру, оправданность коей заключается в её косвенном влиянии на положение дел. - Я не успокоюсь, пока не получу от этой власти бидэ с фонтанчиком! -
роняет Сима Репейков с заглушенным остервенением. Первый взгляд различает в нём сразу кристаллизацию цинизма. Но, кажется, что и это не цинизм, а просто «деловое» презрение 
к помехам. - Мой Симуля основал научно-исследовательский институт... - с нарочитой невзначайностью упоминает его мать. Презирая советскую власть Сима Репейков делает 
для неё куда больше, чем советский партийный бюрократ, чем способен сделать в 
современных условиях даже идеологический фанатик: он снабжает тоталитаризм 
технической оснащённостью. И власть всё менее скупится на вознаграждение.
     Элита технических учёных и инженеров по уровню материальной обеспеченности 
отрывается от «простых людей» по мере своего количественного расширения. У неё 
«особые» отношения с идеологией и с властью вообще. Бытожителям с технической специальностью позволяется куда больше, чем другим: будучи лучше обеспечены благами 
быта они связаны с властью и статус кво более прочными узами, чем узы идеологической 
веры и верноподданности. Им позволяется не верить и даже «иногда» говорить против 
(при условии, конечно, что говоримое остаётся в упаковке алкогольной
застольности) - если они хорошо работают.
     Технократическим двойником Симы Репейкова является столь же презрительно 
относящийся к советской идеологии и столь же равнодушно ко всему, что вне его карьерных 
троп - математик Миша Свирцер. Что может быть естественнее и невиннее его желания 
жить, иметь жену, детей, собаку, кулебяку. Он образован, талантлив, умен. Он понимает, что идеология и «моральный кодекс строителя коммунизма» - белибердовая дробь из берданки. 
Он понимает, что советские власти будут приносить в жертву всё, что будет им 
противоречить. Он хочет жить, а для этого нужно обезопасить себя, сделать так, чтобы ни 
при каких условиях не оказаться в роли жертвы. Что он стал членом партии - не даёт 
гарантии спасения, лишь способствует продвижению. А вот что он хороший математик, в котором нуждаются - вот это его, Миши Свирцера, ставка в игре с властями. - Диссертацию 
я напишу быстро, - прикидывает он, - всё, что для этого требуется, это пишущая машинка, 
а она у меня есть. И он защитит диссертацию . Он станет кадетом-кандидатом. А что вокруг 
него уничтожается всё, что сопротивляется, крошится всё, что не приспосабливается, это - 
«не могу же я страдать за весь мир». - Надо уметь обвести власть вокруг мочки уха - так он называет своё приспособленчество, которое не является конформизмом в его глазах, а 
только тактикой. Умный в гору... и т.д. А советская власть заинтересована в умных. С ними можно не только сосуществовать, но и сотрудничать, не только вместе охотиться, хотя и на разную дичь, но и корытничать. А кругом пусть падают жертвы, ведь «они сами выбрали 
свой путь».
     Появившаяся в 70-х гг. возможность эмигрировать затронула бытожителей вплотную. 
Они жили в СССР лучше многих, но ... почему бы не жить ещё лучше? Рыба ищет, где 
глубже, а человек... В стремлении жить лучше как мотиве к эмиграции нет ничего 
греховного. Курьёзно лишь воздувание политических и национальных мифов - для 
морального обоснования жилибытельской эмиграции и для создания благоприятной 
атмосферы на Западе для устройства. Конечно, эти «бытовые» резоны для раздувания эмиграционных мифов не осознаются; жилибытели творят идеологию и мифологию 
собственной эмиграции почти инстинктивно.движимые растительной жаждой 
разрастаться к лучшему.
     Никогда ответственно не интересуясь судьбой ближнего своего,   приносимого в жертву   тоталитарной нетерпимостью, они внушают Западу миф о собственном, де мол, 
противостоянии тоталитарной системе во все годы сожительства с нею, о собственной, де 
мол, внутренней эмиграции. Они убеждают Запад в том, что будучи в СССР страдали от 
своего протеста и от своей чуждости окружающей их советской жизни. В действительности 
же вся их «внутренняя эмиграция» заключалась в идеологической и социально-политической мимикрии и в том, что они не были идеологическими фанатиками, а лишь идеологическими подпевалами.
     Растительный консерватизм бытожителей проявляется в их органической 
приверженности константам быта, в их увязанности в стереотипные до бюрократичности процедуры существования, в поведенческие привычки. Бытожители смотрят в мир через 
бытовые вообще и ориентированныемеркантильно в частности процедуры. Они мастера оформлять документы, выгодно представить себя в бумажных проекциях. Они формалисты 
даже в простой повседневности: из их формализма их бытоориентации. Они из тех, кто
«знает, что ему нужно», из тех, кто знает, «с какими людьми водить знакомства», из тех, кто 
«не будет тратить время зря». Жилибытели передвигаются по жизни по мосткам и 
перекладинам «устройств и продвижений». Они - бюрократы быта, бытократы.
     Если идеологизм есть бюрократизм в понимании мира, то бюрократизм в жизни - меркантилизм и расчётливость, ориентация на процедурность бытового благополучия - есть поведенческий идеологизм. Жилибытели столь же «формальны» в поведении, как идеологический фанатик в представлении о мире. Жилибытели столь же замкнуты на своём 
быте, житейском или профессиональном, как фанатик мировоззрения/веры - на своих 
взглядах. Вот этот имманентный бюрократизм бытожителей оказывается весьма кстати заграницей, в эмиграции. Чем дальше фокус бытия человека от гуманитарных проблем, чем 
ближе он к (процедурированной) техноструктуре жизни, тем больше шансов у него 
зарабатывать хорошие деньги. Такой человек искушён и эффективен в социальной игре меркантильных процедур. Однако, кон жилибытелей никогда не включает политически-карьеристских чаяний, жизнь в СССР навсегда отучила их идти в этом направлении.
    Все советские жилибытели преуспевают на Западе, но преуспевают с плюсом 
бытожители с техническим образованием. С тою же кроткой готовностью, с какой в 
тоталитарной стране они выполняли предписания начальства, они демонстрируют теперь 
свою преданность новым боссам. Однако, как было указано, жилибытельский ритуал расшаркивания перед хозяевами никогда не занимает много времени и не требует особых 
усилий. Главное - они делают своё дело сгребания собственной кучи преуспеяния.
     Тоталитарная система предполагает два типа людей: нарцистических абсолютистов и нетерпимцев к друговости с одной стороны, и жилибытелей с другой.Когда ставишь перед мысленным взором фаланги эмигрантов из СССР, то становится очевидным, что и 
эмиграция почти исключительно состоит из этих же двух типов людей: одних со жреческим комплексом и нетерпимостью ко всему, что не их (светский или религиозный) культ, и 
других с инстинктивной ориентацией на бытоблага. (Мы не говорим здесь о немногих тех, 
кого можно назвать незаконными детьми Демократии, случайностью рождения оказавшихся 
в советской среде и теперь с помощью эмиграции возвращающихся к своей законной 
Матери).
     Те, кто эмигрируют из СССР, и те, кто остаются там - один и тот же тип людей! 
Эмигрируют такие же люди, что и остаются! Жилибытели ищут посредством эмиграции - 
где глубже - более богатой и питательной почвы. Самовлюблённые нетерпимцы ищут 
свободы проявления самопревознесения и желания ниспровергать всё на них непохожее. 
Оба рода тоталитарных людей эмигрируют для более эффективного удовлетворения своих 
вполне тоталитарных потребностей, каждый в своём ключе, в соответствии со своей
породой.
     При сопоставлении с «простым» американцем эмигрантский бытожитель спазматически 
алчен на социальный успех. В связи с этим один из эпизодов, когда удавалось наблюдать 
сборную американо-эмигрантскую компанию.
     На свадьбе американца и эмигрантки с американской стороны были простые американцы, работающие и живущие, с советско-же-эмигрантской - бытожители не только с техническим образованием, но и схлёстнутые карьеристским ражем. Бахвалясь собственными 
достижениями в Америке на компютерном поприще эмигранты быстро разогнали а
мериканцев по углам, курейного и питейного отмалчивания.
     Оказалось, что любой из свеже-эмигрантов зарабатывает больше, чем присутствующие американцы, но дело было даже не в этом. В свадебной обстановке у советских эмигрантов выкатили на лыжню застольной возбуждённости и стали разгоняться дешёвая 
амбициозность и самоупоение. Они стали поучать американцев американскому уму-разуму. 
На алкогольном ветру заклокотала всегдашняя убеждённость жилибытеля в том, что высокая зарплата и социальный статус свидетельствует о полноценности человека как человеческого существа вообще. И эта ощущаемая ими собственная онтологическая полноценность, словно, всегда носимый с собой генератор добродетели, давала им верховное право снисходительно похлопывать по американским спинам. Те покряхтывали, переглядывались загнанно-молчаливо и... терпели. Получалось, что собственно американцы – народ спокойный до вялости, вялый до несостоятельности, в то время как ещё не посоленные американским опытом эмигранты - являются истинными, изначальными американцами, призванными влить в декадентские 
артерии Америки сильную, буйную кровь.
     Эмигрантские бытожители - народ псориазно-сурьёзный, в лучшем случае - со скептико-трезвым юморком, в худшем - с казарменно-катартическим. Их мировосприятие - 
на глубоких сваях здраво-прагматических основ бытия. Они не понимают, что можно 
дурачиться всерьёз, что можно в какие-то минуты ощущать мир, соскальзывающим с 
постамента рассудочности. Они кариозно-серьёзно воспринимают себя и собственные 
суждения и бдения. Их мир стационарен и непрерывен. Они люди тихой сапы и снайперских прицелов. Они никогда не отпускают вожжи, и их кони никуда их не несут. Они считают 
прыжки и взлёты без подстраховки и страховки - безрассудством недооперённости. Они 
всегда помнят, что склоненную голову меч не рубит. И они могут делать «великие маленькие дела» по устройству «в мире сём», торопливо обнажая шею перед клыком начальства и 
шепча ему подобострастные молитвы.
      Советско-эмигрантские бытожители с их растительным консерватизмом, с их прагматизированной беспринципностью, с их всегдаготовностью на жизнь, отчуждённую 
от гуманитарных чаяний, с их подхалиманской склоняемостью под любым скипетром - 
страшная, инертно-давящая сила. В СССР они способствовали укоренению и процветанию тоталитаризма, на Западе они утяжеляют, загромождают все попытки дальнейших демократических преобразований, являясь штрейкбрехерами демократических тенденций. 

>