.
Мутация
(поэма)
За обеденным столом
тесно словно в ложке супа -
у отца язык веслом:
он меня толчит во ступе
за плохую успеваемость,
за безделье, шлянки по двору,
за прогулы в запиваемостъ
для бездельников и лодырей.
А для будущих преступников
истин место за решёткой,
им не за народной супницей -
граблями, метлой и щёткой!
День типичный - не открытие
ни под небом, ни над магмою.
Мне тринадцать лет покрытия
сердца штукатурки прагною.
Дома потолки высокие
в рамке из лепных карнизов.
Убежать б косой осокою
к мысу крёстных арамисов!
О, хотя б развилкой дупельной
на вершину ветра хлёсткого,
словно Климтом или Врубелем
и над плесенью и плёсами.
Вся преступность начинается
с грубиянства и компании.
Прекращу с тобою няньчиться -
позабудешь о шатании!
Прекращу с тобою чикаться -
позабудешь о качании
на коленях своих щиколоток!
Прочь с подводы в обнищание!
Сёмга с маком дыбом в глотке.
Бабушка глядит в половник.
Не в рубашке, а в пилотке
я рожден как уголовник
и полковник по призванию
десять лет играл в солдатики
честью воинского звания
и почетной маразматики,
а когда послал всё к пропаду
вынырнул отец всей рослостью
наставлять меня на проводы
самого себя во взрослости,
с коррективами, что здравые,
с коллективами, что трезвые.
Инженер-хирург в заздравие
упокоя в знанье пресное.
Мать поглядывала косо
на меня, а на отца
прямо, сидючи раскосо
во последствиях венца.
Я, плюясь крошками с варевом,
всё шипел на скуку скока
школьной атмосферы зарева
от директорского бока,
от учительским подмышек.
Повторять занудство праздное!
Позвонком и кочерыжкой
презираю их подрясие,
дрязги, розги и подряды
на октавы верноподданности.
Мама причитает к ляду.
Я с отцом уже в разодранности.
Всеми четырьмя мизинцами
ненавижу всю сивуховость
трезвости их вровень с плинтусом,
здравостъ их ползучей сухости
и браваду от политики
с жестами апокалиптики,
хвастовство стальными мышцами
и лазёрными мотыжцами,
и варениками с бомбами,
лимфатическими помпами,
генетическими кодами,
социальными погодами.
Был я сослан на деревню,
победнее и погаже,
поболоче и похлевнее,
на кизиловую кашу.
Был отправлен на деревню,
и не мог уснуть под радио,
что то квакает, то дремлет
над башкой моей украденной.
Скучно от окошка дует.
Потолки прогнулись возрастом,
И от леса сабантуи
в пляс идут, играя посвистом.
Сплю на кухне, и топчан
мне под бренность как кочан
В комнате под звуки эльфов
спят мои сестра и тётка,
как оракулы из Делъфов
прочищая носоглотку.
Быстро подтянув трусы,
я вскочил к щиту вещания,
задушив как знак грозы
игры в гимны обещания -
дикторский лже-баритон
вкупе с кукольным сопрано
оступился о притон -
было рано.
И уже на рельсах в тишь
я постиг, что в мире веры
на упрямстве не сторчишь:
надо удиратъ за сферы,
но куда - из жизни в дух,
что политикой протух
и смердит идеологией
прямо в ноздри экологии?
Так куда - из духа в тело?
Свить гнездо, хоть неказисто.
И пока не поредела
мысль ощущеньем иглистым.
Шесть часов. На газ кофейник
ставит тётка, руки моет,
из сеней выносит веник,
и себя из чашки поит,
не садясь и свет прикрыв
старым платьем цвета грив.
Двери отходной хлопок.
Я в кузинино заморство,
где раскинувшисъ как скок
спит она в немом танцорстве.
Её волосы - колосья
с дружкой друг переборолись.
Их пшеницей на ветру
я глаза свои протру.
Розовой пыльцою щёк
будто по носу мне щёлк,
она спит как поглощает
выдыханий своих тщанья
и коленом указуя
тупики для рукосуя.
И бугрится простыня
от перстня.
Возвращаюсь на кочан,
словно в ножны плеть меча.
И лишь в десятъ, в солнца тучах
меня будит пестрозвучно
и лукава и востра
моя старшая сестра!
Разбитнее на ява года,
чем мои тринадцать сплинов,
она с чаем и погодой
приглашает на малину,
все мои колец тринадцать
приглашает искупаться,
все мои тринадцать ран
на крыжовник, на просушку,
на лужайку как под кран,
что разверзт на всю катушку,
на картёжные эксцессы,
что разбавят все процессы
и залечат все абсцессы,
на скаканье по корням
как девчонки по парням:
Иногда не понимал я сестру -
как плюнь в пенал.
Ну, да это всё не важно
перед вишнями из шашней.
За отсутствием песка
загорали мы на торфе.
Мимо нас журчал с горчинкой
ручеёк в размер носка.
Я смотрел на дамбы дали,
где дымами заплутали
человеческие нужды
в башнях фабрики и службы.
Я смотрел на наши ноги,
что торчали как пороги,
замечая разность спада
от коленей по покату -
кожа чистотой сравнима,
но моя нога узка,
а её - словно клонима
на отсутствие песка.
Ты пришёл ко мне под утро? -
улыбались её щёки.
Без трусов, а я без пудры?
О, ночные экивоки!
Ты притронулся к перине,
словно к спящей балерине,
обнимавшей на подушке
своих кукол и игрушки?
Ты отбросил мне простынку?
Я была во всей рассаде!
Ты сказал, что видеть стыдно
всё, что спереди и сзади
и унёс со всем собой
всех своих противоречий,
что ни силы-ни увечья
не-единство вразнобой.
Положительно не петрил,
что кузина говорила,
будто лицезрел с ай-петри
сани адские горнила.
Я не помнил ночи пядей,
может, переслал ей сон
по каналам телепатий
в восприятия резон?
Как она при агрономе
в роли матери - могла
шпарить столько антиномий
как пельмени из котла,
деревенская девчонка,
восьмиклассница при плавках,
что и ростом с три печонки -
меня в пояс как булавку.
Впрочем, разговоры с толком
для неё игла, не гвоздь,
в её сумке и кошёлке
вскоре появился гость.
Конопатый, молчаливый,
с бицепсами под гантели,
он спокойно, не драчливо
посадил меня на мели
в первой нашей схватке брассом
за пятью досками сразу.
Проиграл все пять не с треском,
но с плутаньем по пролескам,
с завязанием в болотах
и с потерей во всех квотах.
Я сицел - горели уши.
Я боролся как со стужей
по рукам и по ногам.
Но признанье пораженья
есть урок без приложенья,
просто дача по мозгам.
Я остался в кухне мяться,
сделав вид, что сел читать.
Они стали целоваться
в её спальне, чёт-чета -
из-за двери, что и ночью
остается нараспашку.
Я сидел, набравши мочи
на клочок от промокашки,
чем закладывал страницы
своей книжной власяницы.
Я молчал, елозя в строчках,
и пытал тиши бурьян,
что из комнаты врассрочку
был не слаб, но и не рьян.
Следующий день был - карты
с
перерывами в кормёжку
с опирешенной картошкой
в помидорные цукаты,
всё в пахучем масле постном
и без мяса, и без кости,
но ценней всех шницелей,
краше терпких вырезок,
на которых уцелей
средь отцовских вымыслов,
что назначились на правду
по веленим из главка,
за которые плати
послушаньем с музыкой
на загон перипетий
в ранг товарных грузов,
за которые отдай,
что тебе важнее быта -
под упавшие года
словно яблоки в корыто,
за которые продай
перелётное упрямство
самовольного дворянства -
лишь резоны уплетай.
Но отложим власть семьи
до поры до времени -
время карт под соловьи:
резаться по темени.
Не хочу вас затруднять
плясками с шанайкой.
Скачет джокера родня
всею лейкой-шайкой,
что включает агронома -
тётку, в водке экономной,
но не чуждой вкусу в рези
под душевные залесья
и не чуждой по рассвету
под азартности куплеты.
Две недели проскочили
как одно ку-ка-ре-ку.
Настроения перчили
предвкушения на боку,
сдавши жизнь на перочистку
патриарху с суфражисткой.
Инженером иль врачом,
а ещё лучше - учёным
нужно стать как калачом
в жизни разумов печёных
на парах из пересудов
над костром святых абсурдов.
Было время возвращаться
в урбанистские пенаты
и в трущобы и в трещабы
фарисеев и пилатов
и в гитарные повозки
без нарезки и загвоздки
и в потливый зал спортивный
школы в быт сепаративный.
Я считал проезжих станций
ярлыки для спешки в танцах
и платформы и перроны
патриарха и матроны.
Просчитался в облаках,
обманулся в ярлыках,
заплутав промежду звёзд,
куда глобус не довёз.
А вокруг меня в вагоне
дети, кошки, сумки, снеди -
люд кочевный в перегоне
из сетей в другие сети.
Телеграфные столбы
прошивали неба лбы.
Ореолы географий
взору клончивому трафят,
а потом пугнут помойкой
как отпетых дел попойкой.
О, по склонам геошара
обдувая шаровары
мы несёмся невзирая
и заминки презирая.
Вот осинные пролески -
нищеты осенней всплески,
меж заборов свежекрашенных
по просёлкам вдолъ загаженных.
Протухали в вечер площади
в электрических эффектов
барахло, что впляс полощется
на витринах и в кюветах
и на башнях и на вывесках,
что как лозунги вдоль вывихов
улиц, в переулки ломаных
и по тёмному заплёванных.
Вечер залезал на крыши
иль соскальзывал с карнизов.
Ниши, шины, жовы, мыши -
фоном звучных вокализов.
О зализы урбанизма,
горы городского отсвета,
угловатые абрисы
жизни купы розовой,
приблизительные пятна
роскоши и бросовости,
где всегда и всем приятно
с балыками просовости.
На вокзале глад насильщиков.
Полицейские танкетки
штурмовали кокаинщиков,
как присевших табуретки -
из-под низа, из-под бока,
из-под обода и блока,
из-под зуда, из-под зада:
в легализм шехерезада.
По проулку как по шестерни,
вокруг урны как колёсико -
просыхай в обёртке жестевой
босиком в асфальта просеке.
Все секретные агенты -
в джинсах, майках, мышцах, кедах,
с залихватскостью и кентом,
с профдушою табурета.
На кварталов быль - с облавами,
и за вдох марихуанны
кэгэбэгестапо - лавами
на репьи и хулиганов.
На работах как в аптеке -
лишь пакеты для потехи.
Ты уставам из инструкций
следуй словно козырям -
будешь награжден коррупцией,
будто сам перекирял.
А работа дело грозное -
что не так: на безработицы
кучу-тучу купоросную,
на пособье беспородицы.
О, работа дело тряское.
Эффективность - аффектация.
Бюрократия подрясников -
вот стабильность флюктуации!
В университетах паи
на паях во урожаи
знанийпроф и профумений
на идее построений,
позитивов и продукций,
ощутимых результатов -
патентованных редукций
плоти жизни - в плед и в паты.
Нам тотальные учебники -
словно нашим дедам требники!
Нам тотальные экзамены -
как солцатам плески знамени!
О, для нас инструкций ария,
и для нас характеристика -
что прощение для пария,
что трель стрельбищ и шaгиcтика!
И подача заявления
на работу - как прошение
в высочайшую инстанцию,
награждающую танцами!
Послужного послушания
ген - во все эпохи ценится!
О, полезность прилежания!
Гений - кто не ерепенится!
Тоталитарианизм -
политичья подоплёка,
и профессионализм -
всех, кто здесь шагает в ногу,
надзирая друг за дружкой
от профессий ни на ушко,
ни на ночку, ни на ноготь:
экзистенциальный дёготь -
на одном горбе сидят
и при скарбе не скорбят,
части одного копыта,
что подковано и мыто.
Заводи свой мотопед.
Секс размером с туалет.
Продевай деньгу в петельку -
жизнь на фигурных стельках.
Не рискуй - есть, что терять:
специальность пядью пядь.
Зарабатывай на жисъ
и божись,
а критиковать систему
позабудъ философему!
Будь локален в спектре мнений
и черпай из уравнений
мощь мышиных лабиринтов,
что решают жизни пинту.
Зрелость здравостъ! Чисть судьбину
в выживания резину.
А кругом плодятся тросы
правил жизни не курносой,
набухают паутины
процедур необратимых,
размножаются по сводам
циркуляры как азоты.
Проституция с поличным.
Проститутка - офицер.
Клиентура дела личного
по суду в тюрьмы торце.
Проституция с поличным.
Под клиента полисмен,
и принятье денег - кличем:
проститутка на косьбе
на харчах вполне казённых,
и с нехваткою озона.
Скрытые агенты схвата -
социальные герои,
выборов призванья сваты
для подростков в марши строя.
Посетитель ресторана
тоже подставной агент:
наблюдает караваны
поведения как стенд.
И прохожие-проезжие,
что попросят закурить -
агентура справной слежки,
так что лучше не дурить
и подать им весь бумажник
с удостоверевереньем.
Будущее наше бражно
знанья жить веленьем.
июнь 1989.
>
.