..
«…нежно вспоминая…» о Вертинском
Он пел своё – про Запад и Восток,
так тонко зная, что – грешно, что – свято.
Иных столиц на нём был белый смокинг.
Стоял рояль причаленным фрегатом.
Как будто сцена – это океан.
По затуханьи лампочек и сплетен
он проповедовал в размере танго
свой лунный взгляд на вещи на планете.
Был вечер. Май. Послевоенный. Злой.
Любовь из опрокинутого века
переметнулась в никуда, собой
не занимая больше человека.
Он пел своё… Да кто же он такой
под нашим небом, дымным до безлунья,
чтоб наставлять Любовь на путь домой,
как из дому сбежавшую шалунью?
Зачем же, публику прибрав к рукам,
как даму, приглашённую на танец
(обряженную, впрочем, в старый хлам),
седой лазурноокий иностранец
свой тонный Запад, томный свой Восток
впевает в нас? Ведь, выйдя за порог,
он будет порот уличной ватагой
за неуместность волшебства, за вздох
(ведь живы мы едино хлебом с брагой!),
за мистику и шарм салонных слов,
за уникальное легато жестов,
бокалы фейерверков и ручьёв,
с иголочки – мужчин, с обложек – женщин,
за крики обезьян и журавлей,
магнолий глянец… нет!, за то, что – статным!
–
он прибыл к нам из-за своих морей
с куплетом, для израненных – бестактным…
Он пел своё… Нет чтобы рдеть стыдом, –
он словно уговаривал пространство
вернуть нам… что?… – освищем и уйдём!,
не аплодируя… Но люди – страстно,
забыв свою, войдя в чужую роль,
самозабвенно вторили куплету,
где жаловался… карточный король,
что дама с мушкой «пик» ушла к валету.
А мне – тринадцать, и не сердце – лёд.
Смешон мне жрец смешных кафешантанов.
Но нервный город в обмороке слёг
под конусы сирени и каштанов.
Из-за лубочной песни про любовь?
Такой заморской ресторанной вещи?
Но в жилах Киева вот-вот остынет кровь
и мне пришлось трясти его за плечи.
Так войско романтической молвы
врасплох застало дрогнувшую юность.
На каждую во мгле ладонь листвы
из ниоткуда возвращалась Лунность.
Был вечер непредвиденной весны!..
Так незаметно, так невиновато
его мелодиями – такт за тактом –
в незатянувшейся коре страны
привои счастья отцвели когда-то...
Всех нот грустнее – немота струны.
Мир вновь не знает, что – грешно, что – свято.
Но лишь клавиатуру тишины
перебирает аккомпаниатор.
<.......................>
/