От публикатора

     Пару месяцев назад случился у меня бесподобный телефонный разговор:
     - Здравствуйте! Меня зовут - не удивляйтесь - Хаим Смертелькин.
     - Н-н-н- ну, шалом.
     - Мне сказали, что вы пишете в газеты...
     - Соврали.
     - Но я сам читал - вы записываете рассказы старожилов. Понимаю, вы наверняка человек занятой...
     - Что вы хотите? Чтоб я вас записал?
     - Нет, нет! Я хотел... Я сам записал несколько историй... На магнитофон, а потом списал на бумагу... Только не старожилов, а новых...
     - Несите в газету. Не требуйте гонорар - с руками оторвут!
     - Нет, нет! Я тут... запутался, я хотел, чтобы кто-то... завершил, отредактировал... я вас умоляю, а то какая-то каша, надо выстроить, и потом  - грамматика, знаки препинания... Вот особенно знаки препинания - это просто ужас!.. Может, вы посмотрите...
     Я отключился и думал о своем. А когда он иссяк и утих, сказал:
     - Вы меня дико извините, но у меня нет на это ни времени, ни охоты. Обратитесь в союз писателей.
     И забыл об этом и думать. Однако не так давно пришло мне с почты извещение. И я охотно побежал за посылкой, теряясь в радужных догадках. И притащил домой пакет размером с хороший том БСЭ. Очень хотелось выбросить его по дороге. Но унаследованная от предков (сильно подтаявшая с годами) совесть, этот явный нынче атавизм, заставила меня донести рукопись (конечно же это была она) до дому и заглянуть в нее. И даже бегло просмотреть. 
     Но что дальше-то? Ни адреса, ни телефона. И сам он, этот Хаим Смертелькин, больше не звонил - сгинул.
     Одним словом, подождав, я кое что отобрал приемлемое - и вот, публикую. Пусть человек порадуется. Но никакого редактирования - оставил все как есть, даже знаки препинания. Тем более, что они у него иногда, можно сказать, отсутствуют... И то правда: откуда им взяться - ведь на магнитофон они не записываются. Но в пакете были еще и другие рукописи, не имеющие никакого отношения к магнитофону и, очевидно, принадлежащие собственно перу самого Хаима Смертелькина. Надо же - не побоялся, что присвою. Со знаками препинания, впрочем, там все в порядке...
 

     От автора

     Прежде всего мне хочется объясниться по поводу моих имени и фамилии. Это никакой не псевдоним, как могут подумать некоторые. Я ношу их без изменений всю жизнь. Не менял имя в России и не меняю фамилию здесь. Имя, хоть мне за него там доставалось крепко, не менял я сначала из ослиного упрямства, а затем из любви к литературе. И, конечно, из солидарности с родителями. Когда они открыли мне смысл ивритского слова «хаим», я восхитился их остроумием и глубокой философичностью мышления. Но, кроме меня, мало кто об этом догадывался и догадывается. Кто там соображал, что на иврите «хаим» означает всего-навсего «жизнь»? А здесь - тем, кто не знает русского, - трудновато объяснить смысл моей фамилии. Одной фразой не обойдешься. 
     По приезде у меня возникла было мысль сменить фамилию. Так сказать, переродиться, по примеру многих. Скажем, назваться Хаим Бен-Мавет. Или - Хаим Мавет-Катан. Но что-то удержало меня от этого, может быть, и разумного шага. Уж не знаю -  что. И потом, разве соответствует «бен-мавет» [1]  - «смертелькину»? Весьма слабенько. А «мавет катан» - «маленькая смерть» - и вовсе несуразность. Смерть - она ведь и не маленькая и не большая. Просто смерть. Нет, не дано мне найти на иврите эквивалента моей емкой фамилии. 
     Так что - быть по сему, рассудил я. Тем более, языковое противоречие в имени-фамилии вполне отражает нынешнее мое положение: до скончания дней суждено мне болтаться меж двумя языками.
     И все мы болтаемся меж двумя этими понятиями. 
 

 I. Рассказы, записанные на магнитофон

      Алкаш
       (Записан в скверике, что напротив Иерусалимского отделения Сохнута, на улице Кинг Джордж)

     Как дошел я до жизни такой?.. жизнь как жизнь каждому свое живу не тужу... ну ладно значит так... тебе правда интересно?.. хорошо-хорошо буду рассказывать... только как условились никаких имен-фамилий... давай-ка сначала все же я налью... ах черт стаканчик-то у меня один... из одного будешь? а из горла? да я не заразный... не будешь? совсем не будешь? ну как хочешь а я буду... знаю что ты сейчас думаешь... вот скотина сидит тут значит на виду у народа пьет алию нашу позорит а я может хочу подтвердить то что говорят и пишут о нас мол алкоголики все сплошные да проститутки... ну проституткой я выступать не могу кто меня возьмет а вот с этим делом на лавочке показаться самое удовольствие особенно если смотрят косо вот тут я самый кайф ловлю... нет-нет пьяным я не бываю никогда не пьянею мозги такие раньше я вообще не пил ну может самую малость винцо сухое а как с него напьешься? это же цистерну выдуть надо а водку терпеть не мог тошнило от нее всегда а если уж приходилось так норовил в цветочный горшок вылить... но то раньше а теперь попривык видишь у меня и сумка с собой а в ней запас три бутылки норма моя на день... тут климат такой без жидкости сгоришь мозги расплавятся от жары вот я и попиваю почти без передыху... помогает а как же а то бы я давно уж сгорел... как не та жидкость? самая та что надо... коку я не перевариваю у меня от нее расстройство желудка а это все высшего качества и вся разная люблю разнообразие вот голд очень хороша только почему не голда ведь это же в честь Голды Меир правильно я понимаю? а вот лимонная любимая моя... ну и по старой памяти столичная там она лучшей считалась вроде а здесь последняя дрянь хотя я и там ее в рот не брал или только по жестокой необходимости... может хлебнешь все-таки? да трезвый трезвый я буду не беспокойся ну вот сейчас я какой? правильно как огурчик а видишь второй бутыльон уже почал вот и вечером такой же буду приходи проверить... ладно не вздыхай не вздыхай я тебе сейчас все чин-чином расскажу началось-то все с пустяка с ерунды глупой... это еще как мы приехали месяц только прошел или два не помню надо идти зеуты как здесь говорят заказывать паспорта то-есть по-русски... а туда мы слыхали люди с шести утра приходят чтобы значит номерок успеть получить ведь понаехало нас тогда сам знаешь тьма-тьмущая как тараканов набежало а с номерком уже ждать до девяти когда принимать начинают... я тебе так подробно специально размазываю с шести с девяти а ты запоминай потому что это именно и важно очень... ну куда денешься надо такое дело пережить мы беспаспортными жить не привыкли да и здесь без него никуда не сунешься... я значит говорю своей старухе ну не то чтобы уж совсем старуха тогда еще была но все ж таки и молодухой не назовешь... пойду я говорю пораньше номерок ухвачу ну а ты уж к десяти что ли подъедешь в девять только откроют а в очереди я первым-то уж точно не буду... и поехал сразу как глаза продрал но уже поздновато думаю седьмой час да пока доеду не видать мне номерка... однако все не так оказалось то ли день такой подвезло значит или народ приезжий уж схлынул приезжаю а там людей жалкая кучка я номерок получил аж четвертый никак не ожидал хорошо что не первый потому как гляжу начало-то приема теперь не в девять а в восемь!!! 
     Да... это событие... это же все дело меняет и не рад я вовсе а наоборот в панику ударился... ты пойми опоздает моя старуха в десять-то уж очередь моя сто раз пройдет и зря выходит мы все утро промучаемся а ехать-то далеко так мне тогда значит казалось и вообще все мне тогда казалось необычайно сложным и трудным сплошные неразрешимые задачи... и разволновался я до того что в глазах темно и сердце заходится чуть в обморок не падаю... заметался я - стоя на месте конечно заметался внутренне так сказать - что делать думаю как сообщить старухе чтоб не к десяти выезжала а немедленно прием уж скоро начнется или очередь может быть мне пропустить попроситься чтоб передвинули меня взад куда-нибудь да ее дождаться ну а что если потом чужие-то не захотят меня впустить не признают или вид такой сделают чтоб из очереди выкинуть вокруг-то все я смотрю тоже ошалелые достаточно нервные такие в глазах огонь панический а есть и которые наоборот наглость повышенную излучают эти и локтями и коленками всех распихивают пробиваются к счастью эмигрантскому или там репатриантскому называй как хочешь сути дела не меняет... скажут где твой номер? а-а-а! давно прошел так иди гуляй приходи завтра и доказывай что ты не козел... и вот стою я значит на месте и психую все больше и больше а ничего не делаю никак не решу что же делать-то надо и так ощущаю что пропало все погибло ну вроде как жизнь кончается... а я когда распсихуюсь разволнуюсь значит теряю себя очень и соображаю плохо оно может я и всегда признаться соображаю не слишком быстро особенно в ситуациях житейских уж такой я есть ну а как распсихуюсь так и вовсе остатки мозгов куда-то испаряются мысли скачут и ни одной дельной не находится... ведь чего казалось бы проще позвонить ей - так и так выезжай срочно а там уж успеет не успеет ничего не попишешь но это я сейчас такой умный а тогда пока до телефона додумался минут десять простоял в лихорадке и до того к этому моменту кондицию потерял что и мысль о телефоне не спасла а еще пуще в псих меня ввергла потому как понимаю что звонить надо и единственное это спасение а как звонить? где звонить?!.. Новая проблема неразрешимая... глотну а то разволновался... 
     Ну и бросился я по коридорам в надежде на автомат наткнуться да где там на улицу думаю выскочить - время потерять ни одного жетона или асимона как здесь говорят нет у меня как назло не подумал заранее запастись а где купить как купить не знаю и искать-то где и вот так я значит побегал еще минут пять по коридорам... хотел сказать «по коридорам власти» но какая там власть просто к слову... так вот в сотый раз все углы осмотрел в поисках телефона... это в коридоре-то! нормальный аппарат без жетонов? да откуда он там а мне-то кажутся пять минут вечностью и решаю я про себя что уже все сроки прошли и все уже погибло все пропало да еще ведь и старуха плешь переест я же и виноват окажусь известное дело и с радужными кругами в глазах выскакиваю я все-таки на улицу уж и не знаю зачем просто в надежде на чудо вдруг там на дереве радио-телефон к моим услугам вырос и без жетона... да не то что радио я и простого автомата поблизости не обнаружил конечно а поблизости это я значит целый квартал по четырем сторонам обошел вокруг чтобы значит не метаться в разные направления заблудиться боялся элементарно весь город мне лабиринтом казался с его путаницей переулков косых да кривых вот я и пошел нет побежал и как в лабиринте положено держался за правую стенку четыре раза направо свернул и к тому же подъезду прибежал и как у меня на это соображения хватило до сих пор удивляюсь видно от страха звериное чутье подсказало тогда только потеряться мне для полного счастья не доставало чтобы старуха потом с полицией три дня искала... но я конечно много не размышлял какие уж тут размышления если пульс верно сто пятьдесят с прицепом пот глаза заливает температура должно быть до сорока подскочила вот как в этом бутыльоне и в голове вихри враждебные вместо мыслей одно только в мозгах все пропало все погибло... а что погибло? что пропало? сам не знаю... это сейчас я рассуждаю да хихикаю а тогда только стучит в виски «все! все! все!» так вот значит как я к подъезду-то с другой стороны вернулся так и на автомат тут же наскочил если бы пошел не направо а налево или хотя бы взгляд кинул в ту сторону то и наткнулся бы сразу вот он рядом да толку что с него если жетона-асимона ни одного нету топчусь однако возле таксофона чуда снова ожидаю а вернее ничего уже не ожидаю а просто топчусь и глаз с таксофона не свожу вроде гипнотизирую... спросить бы кого - прохожих-то до черта самый центр города - где мол асимончик можно купить да откуда же слова взять я ведь как немой да глухой ни языка ни ушей и те пять слов что знал забыл к той минуте я же говорю в голове одни вихри враждебные... да и спрошу так ведь не пойму чего мне объяснят а чтоб попросить асимон этот проклятый и думать нечего нищего из себя изображать когда и на самом деле почти нищий и есть и ощущаешь себя именно так... и вот значит потоптавшись у таксофона лечу в лихорадке обратно в контору а вдруг там уже прием начали надо хоть очередь проверить и точно чиновники уже появились по комнатам засели кофий им первым делом разносят утомились значит уже бедолаги и слышу по телефонам названивают заливаются это им запросто на столах ведь у них телефоны и никаких жетонов не надо везет же людям звони не хочу!!! 
     И втемяшивается тут мне в мою воспаленную голову бредовая но спасительная идея... прямо раскаленным гвоздем в мозг вонзается - зайти в комнату любую да попроситься позвонить с этого телефона что на столе у них стоит... и понимаю что бред кто же мне позволит? если посетители все звонить начнут со служебных телефонов то что же это будет на всех не напасешься и прочее подобное в голове моей крутится да и не решусь я попросить ведь это же к тому же на иврите надо где уж там куда уж а паника-то нарастает время знаю бежит вот-вот прием начнется а я ведь четвертый а до десяти еще почти два часа и я в совершенном потемнении рассудка открываю все же одну дверь и останавливаюсь на пороге а там чиновница или как здесь говорят пкида как раз по телефону разговаривает и весь мой запал всю мою решимость значит вякнуть хоть что-нибудь в один миг улетучивается - аппарат-то занят так о чем говорить? о чем просить? и я стою на пороге и ни туда и ни сюда и сверлю пкиду эту безумным взглядом и наверное так застыв-замерев ждал бы я пока она трубку положит а точнее вовсе я и не на пкиду смотрел а именно на трубку телефонную - глаз не могу оторвать вот оно счастье мое вожделенное близко только руку протянуть... хотя это в общем-то одно и то же ведь трубку-то она у уха держала и вместе с трубкой все ее лицо в узкий прожектор моего воспаленного взгляда вполне помещается и я даже вижу и отметить успеваю что чертовочка очень даже хороша испанистая такая девочка глазки так и стреляют кому-то на тот конец провода и зубки остренькие скалит очень завлекательно... я даже подумать успеваю каким-то десятым планом потому что первые девять только одним заняты «очередь-старуха моя-телефон» а десятым успеваю все же отметить что на моем бы родном языке да лет этак тридцать назад я отсюда без ее телефончика домашнего значит не ушел бы... это рассказывать долго получается а тогда и двух секунд на все хватило потому как на третью секунду Карменсита моя меня разглядела сквозь щебет свой этак глазами по мне скользнула и не прерывая беседу жест ручкой сделала да такой выразительный что не понять нельзя и никакой словарь не нужен чтобы понять даже в психопатическом моем маниакальном можно сказать состоянии... если бы она спросила чего-нибудь злобно или там неприветливо или даже заорала на меня я может только этого и ждал я бы вперед попер инерция была огромная и устремление к заветной трубке колоссальное я уж ей попытался бы объяснить чего мне надо и слова какие-никакие нашел бы уж слово «телефон» так я полагаю даже китайцы должны понимать но она только ручкой этак сделала и глазами по мне скользнула ну как паука с рукава стряхнула нет не жабу противную не скорпиона опасного а именно паучка безобидного козявочку махонькую которую мы ногтем с себя сощелкиваем не взглянув на нее и сотой доли секунды... и вот этот ее жест абсолютно без всяких эмоций и взгляд невидящий и короткий как хоботок комариный но жалящий пострашнее чем комарик... взгляд этот вместе с жестом словно кипятком меня ошпарил и выскочил я из комнаты еще раньше чем осознать все это успел и уже только в коридоре щеки у меня запунцовели и на лбу испарина густая выступила... 
     Может выпьешь все-таки хоть рюмашечку солнце гляди вон уже где жара крепчает а ты без жидкости сидишь смотри как бы удар не хватил нельзя без жидкости... ах у тебя своя с собой ну давай давай глотни свою а я уж своей пропущу чуток... эх хорошо пошла проклятая вот только теплая холера... как-нибудь соберусь с силами да куплю сумку-холодильник тогда настоящий кайф пойдет но старуха прижимает сильно да и то правда на пенсию нашу не очень разгонишься... так вот значит как выскочил я от Карменситы так уже совсем был готов... понимаешь? до крайней степени и даже выше мое возбуждение подскочило а уж прием начался и я стою застыв на месте хоть пульс тысяча и состояние такое паршивое ну как тебе объяснить будто вот до туалета дотерпеть не успел и уже против воли в штаны начал мочиться... не бывало с тобой такого? нет? счастливую жизнь прожил... ну ладно... тут увидел я значит как один чиновник в свой кабинет нырнул даже начальник он какой-то был я его знал немного вернее старуха моя в прошлый раз говорила с ним долго этот-то из наших был только не новый конечно а старожил или ватик как здесь говорят что-то они с моей старухой нашли общее для беседы до сих пор удивляюсь и она у него долго сидела лялякала... я его сразу узнал у него примета сильная нос больно длинный тут конечно длинным носом никого не удивишь но у этого вовсе что-то невероятное ты себе представить не можешь уж если здесь носом удивляет то что же это за нос таких носов просто не бывает хотя нет... еще об одном таком я слыхал артист знакомый когда-то рассказывал работал он в молодости где-то на Урале что ли так у них актер был с таким огромным шнобелем извини за выражение что поверить было невозможно глядя на него и все критики про него всегда говорили только одно что мол вот этот артист с ролью спрвляется хорошо но только мол зачем же он себе такой неестественный нос прилепил оно хоть и комедия конечно но это уж сверх всякого жанра мол а он-то бедняга и не думал конечно ничего прилеплять а просто Господь таким наградил... так вот значит думаю этот носатый вряд ли меня вспомнит да сильно разбираться некогда - ну а вдруг? и в отчаянии и очень робко конечно хватаюсь я за эту дверь куда он нырнул и захожу сам не свой пан или пропал как говорится и знаю только одно к телефону мне надо прорваться хоть помри на месте... в нормальном состоянии ни за что бы не пошел к нему просить телефон какой-то а тут значит вошел... он глаза вскинул не узнает конечно но и не гонит я заикаясь старуху свою называю муж мол я ее и вот такие дела простите тысячу раз но срочно позвонить надо а не то... а он и объяснений не стал слушать звоните мол пожалуйста сколько угодно вежливо так - то ли старуху мою вспомнил то ли что... и в бумаги свои уткнулся не иначе как носом их перелистывает... ну я от такой удачи должен сказать нет чтобы успокоиться какой там! еще пуще свихнулся в глазах совсем темно пальцем в дырки не попадаю номер набрать не могу все никак и никак и чем больше тороплюсь неудобно же у человека время отнимать звонками своими приватными работать ему мешаю так вот торопиться я тороплюсь а оно еще дольше получается и я еще сильнее нервничаю хотя казалось бы куда уж сильнее ну совсем не в себе а ты заметь я как разволнуюсь так не только соображение напрочь теряю... если б только это а ведь еще и трястись весь начинаю безумно и коленки и руки и голова что особенно противно - ну все ходуном ходит еле стою а тот уже на меня косится как я с аппаратом-то сражаюсь «через девятку говорит через девятку» видишь еще и через девятку оказывается звонить надо а сразу-то он не сказал «да давайте говорит я вам наберу диктуйте номер» а я и номер вдруг позабыл ты видишь до чего дошло? у меня в голове наш московский вертится ну а московский сам понимаешь к чему же тут... и достаю я своими дрожащими руками блокнотик из кармана хорошо захватил из дому и диктую ему осипшим голосом и набирает он значит номер и что ж ты думаешь? слышу я в трубке длинные гудки ах ты холера думаю да куда ж ты подевалась!!!.. 
     Выскочил я от него трубку едва не унес но спохватился хотел на место ее а она у меня 
из руки так и рвется словно лещ свежепойманный и вместо того чтобы на место лечь из руки выскользнула да заскакала по столу ну чисто живая он уж сам подхватил да на 
аппарат аккуратненько так значит пристроил... да-а... сейчас-то и мне смешно а тогда вылетел за дверь даже не извинился совсем уж шарики в голове перемешались все 
пропало все погибло и тут же в коридоре на старуху свою натыкаюсь... а? как это тебе?.. она решила из-дому пораньше выехать ты понимаешь? не послушала меня и как всегда конечно права оказалась женщина всегда права это ты верно сам знаешь если хоть раз 
был женат - покупатель всегда прав помнишь?.. и все мы конечно успели и зря я в панику конечно ударился и все прошло гладко и я помаленьку успокоился правда две таблетки валидола высосать все же пришлось тогда еще оставался у меня валидол запасы тамошние а тут холера не достанешь валидола все тут значит есть ну как в Греции а валидола значит нету как это так не пойму... сейчас третью посуду будем открывать жажда страшная может выпьешь все же а то сгоришь на работе ах это у тебя не работа а что же это у тебя хобби да?.. так слушай дальше нет это не все а ты думал все? это все ерунда мало я в жизни своей психовал что ли по глупостям нет самое-то главное впереди это отчего я сюда с бутылками хожу... дней через несколько значит отправилась моя старуха снова в ту же контору или как здесь говорят мисрад бумажки какие-то оформлять сам ведь знаешь сколько их надо было оформить поначалу чтоб человеком полноценным стать ну не полноценным до полноценных и сейчас нам с тобой далеко а так... приблизительно... только уже без меня она слава Богу поехала я эти мисрады и всегда-то ненавидел и столько в мисрадах за всю свою предыдущую жизнь там не торчал сколько здесь за первые две недели так мне кажется по крайней мере... возвращается она домой значит и глядя на меня улыбается этак ядовито ну такое с ней частенько случается любит она поехидничать но тут к обычной ядовитости еще и загадочность некоторая добавилась ну и рассказывает значит да со смаком этак в лицах красочно она у меня вообще рассказчица не мне чета... так вот значит пока она в коридорах власти стулья-то протирала наткнулся на нее этот самый начальник ну Нос который и пальцем в кабинет за собой заманивает - с чего бы это? старуха моя в полном удивлении но идет конечно а тот значит смотрит на нее и молчит да смотрит как-то так странно понять она не может в чем дело а Носатый наконец рот открыл «я говорит думаю говорить или нет но уж не могу не посочувствовать достойной женщине» а она тогда еще ничего была старуха моя смотрелась прилично и все ее достойности действительно при ней и не только такие носатые поглядывали на нее... «а что спрашивает да в чем дело-то?» «да вот заходил ко мне» это Носатый значит говорит «заходил ко мне твой-то звонил тебе от меня вот здесь стоял» «ну и что же мол?» это старуха... «как же как же посмотрел я на него говорит и все понял да ты не тушуйся я понимаю тебе может и слышать от меня об этом неловко да ведь я сочувствую очень говорит понимаю каково тебе» а она старуха 
моя не знает чего и сказать и понять не может оно-то конечно в общем-то верно радость 
я для нее не большая да все ж таки куда этот хмырь гнет не совсем ясно... и вдруг тот выпаливает видно уж очень ему хотелось высказать язык жгло экий он мудрый да проницательный людей значит насквозь видит... «да я же говорит сразу понял алкаш он твой-то... закоренелый алкаш» тут уж старуха моя и вправду обалдела уж чего-чего а этого... «откуда мол ты взял такое? вроде он в то утро трезвый был» «в том-то говорит и дело что трезвый я говорит как только он зашел сразу просек чего ему не хватает насмотрелся когда-то на таких в вашей России знаю если он алкаш то есть с утра не примет хоть малость не опохмелится так сам не в себе и голова трясется и руки и коленки весь ходуном ходит как в пляске святого Витта трубку в руках удержать не мог и взгляд блуждающий я бы ему дал стопочку да не держу эту гадость даже дома не то что на работе и сразу о тебе подумал бедная ты женщина несчастная это каково ж тебе приходится» тут моя старуха не выдержала и хохотать начала как сумасшедшая прямо истерика говорит началась - ты мол алкаш как выяснилось ой не могу... а тот ей пепси наливает подносит «успокойся успокойся говорит придумаем чего-нибудь» знает ведь собака главное это пообещать вовремя придумает он чего-нибудь видишь ли ну человек и успокоится... «ладно ладно» это я старухе говорю «рад за тебя что повеселилась а то ведь в театр на комедию сходить недосуг но ты хоть объяснила этому болвану куда он пальцем-то попал?» «нет говорит и не подумала а зачем? отсмеялась и прости говорю это у меня что-то вроде истерики сам ведь понимаешь каково мне вот и помоги мне... обещал может и правда с работой чего поможет через пару дней велел зайти» ах так думаю помочь обещал так и я ж тебе помогу я уж вас поддержу дорогие и свой этот как его имидж не опозорю... да на другой же день с бутыльоном вот сюда к конторе этой поближе она ведь вон через дорогу напротив да ты и сам небось там бывал и вход отсюда виден значит и я виден тем кто туда входит-выходит вот и сижу здесь с тех пор почти что каждый день пусть они все любуются алкаш так алкаш и все мы алкаши так должен я марку поддерживать или нет?!! 
     А тип тот конечно ни черта ей не помог а потом и вовсе куда-то слинял может турнули с теплого местечка или наоборот еще потеплее нашел да не в нем дураке дело мы уж тут успокоились давно тянем потихоньку на нашу пенсию какая уж работа в нашем возрасте правда старуха моя иногда детишек нянчит понемногу метапелит как здесь говорят все-таки еще копейка добавляется а я вот сюда как на работу... откуда деньги на водку? а я хитрый я очень хитрый да ты выпей все ж таки ну вот я тебе на донышко налью ну хоть глоточек вот упрямец трезвенник нашелся ну хоть понюхай! на! на! понюхай!.. А-а-а! понял в чем собака зарыта а ты думал! да вода это вода чистенькая и притом кипяченая у меня кишки сырую не принимают а бутылок на улице набрал дело нехитрое а ты думал... да как же! буду я этой дрянью травиться ради их удовольствия а так и дешево и сердито понял ты и мне хорошо и им приятно - во! еще один «русский» алкаш!!!.. (Долго и дико хохочет). 
 

     Маэстро
       (Записан на одном из шумных перекрестков Тель-Авива)

     Ну хорошо я вам так и быть поведаю свою гишторию может и правда доведется в газете ее прочитать если вы не врете забавно будет хе-хе-хе... только я коротко ведь за то что я вам повествовать буду никто и десять агорот не кинет ну да немножко передохнуть надо постойте-ка шесть часов подряд на ногах загудят небось и у слона а я как вы изволите заметить далеко не слон и ноги у меня всю жизнь слабые... с чего бы это начать... нет пойдемте отсюда не могу здесь рассказывать здесь я от каждого прохожего дергаться буду и бандуру свою вскидывать чтобы шекель лишний вдруг не упустить тем более шекель для меня никогда не лишний... так-с вещички собрали ничего вроде не забыли... с вещами на выход! хе-хе-хе... 
     Ну вот бульварчик тут и посидим я сюда на перекус хожу сейчас правда рановато ну 
уж ладно прославиться кому не хочется... хе-хе-хе... только уж имя свое я вам не назову и ради Господа нашего молю место где я стою не называйте не выдавайте меня а то конец моему заработку клянетесь? ни слова от себя не прибавите? ладно уж ладно поверю... так 
с чего же начать... я что-то не разгонюсь никак... вы уж извините я заодно и жевать буду... время сэкономлю вот бутербродик не желаете? ну как хотите уговаривать не буду а я уж извините... да вы мне машинку свою в рот не суйте здесь тихо все слышно будет а то я ненароком еще и откушу от нее кусок вместо бутерброда... хе-хе-хе... начнем пожалуй с 
того что вообще-то я по профессии геолог да-с всего лишь... хотя мамочка моя мечтала музыкантом меня видеть и непременно виртуозом и обязательно конечно знаменитым... вот и стал я на старости лет в точности как она хотела - это сколько же за день народу меня слушает можете вы подсчитать?! вот бы мамочка моя порадовалась глядя как ее сыночек-виртуоз на бойком перекрестке с автобусами соревнуется и весь мир можно сказать у его ног хе-хе-хе... а уж как она хотела как старалась да и я старался как мог хотя обо мне можно сказать как о том оркестранте из анекдота... старый такой анекдот - рассказать? приезжает дирижер-гастролер репетирует с оркестром все нормально музыканты довольны только один из вторых скрипок... ага тоже скрипач хе-хе-хе... сидит мрачный как бармалей и мыслями где-то явно не на репетиции бродит и очень это дирижера заедает день он на него смотрит другой и придраться нельзя - лажи скрипач не делает не молоденький уж на пенсию скоро ноты все играет что написаны а вот просто как будто вроде нет его здесь и физия мрачная а на дирижера и не взглянет... ну после третьей репетиции дирижер и спрашивает что это вы мрачный такой может болеете? нет здоров говорит... может дома что не в порядке? нет, все в порядке... так может я вас не устраиваю? да нет все нормально маэстро все меня устраивает... так в чем же дело - дирижер все добивается - почему же вы такой недовольный и вроде как отсутствующий или вроде как стакан керосину проглотили? а что поделаешь говорит этот скрипач что поделаешь если я с детства ненавижу музыку!.. хе-хе-хе... ну это я на себя малость наговариваю музыку я очень даже люблю и всю жизнь любил да только я ее слушать любил а вовсе не самому пиликать а в детстве пока учился вот уж действительно прямо-таки ненавидел эту свою бандуру но потом попривык смирился... мамочку свою я очень любил вот и старался терпел и если отлынивал так чтобы не очень заметно хотя иногда и бунты поднимал... на спину бросался - представьте себе и такое бывало - и ногами дрыгал в истерике даже скрипку чуть не сломал однажды в бешенстве да что толку мамочка тут же новую бы купила... но это минутами а вообще-то старался мамочку не огорчать и успехи вроде какие-то были а один момент так просто счастливым можно бы назвать... но все по порядочку а то что-то уж очень скачу... вот вспомнил сейчас почему-то как учитель мой на уроках пальцы мне мял пребольно... у него руки были сильные и пальцы толстенные как у мясника хотя скрипач был неплохой... и как только у меня что-то не получается а это случалось хе-хе-хе на каждом уроке так он мне в злобе пальцы начинает давить своими ручищами и еще шипит «дуб-бина дуб-бина» техника она ведь даром не дается да и все ноты сыграть это ведь тоже еще не вся музыка сами понимаете надеюсь... так на чем я остановился... что-то я даже разволновался... может оттого что мамочку вспомнил да я ее и не забываю никогда... или оттого что прямо вот по-настоящему боль сейчас в суставах ощутил вроде их только что учитель мой намял и голос его слышу «дуб-бина дуб-бина»... да суставы мои теперь и без него болят бывает зверски особенно по ночам и особенно в зиму и весной... но о суставах моих потом опять я вперед заскочил... так вот очень хотелось мамочке маэстро из меня сделать да и папаше тоже... только папашу я мало видел он все больше на работе горел каким-то он был «крупным экономистом» как мамочка говорила да рано помер так что и помню-то его смутно а возилась с нами мамочка и при жизни папаши а уж после и говорить нечего... а вообще-то сами знаете - какие еврейские родители - я имею в виду у нас там - не отдавали свое чадо музыке учиться не зря тут говорят если новый репатриант сходит по трапу без скрипки в руках значит он... пианист! хе-хе-хе... я помню у моего учителя было нас шестеро начинающих а евреев из них трое да и четвертый под сомнением... вот так... ну а у мамочки с папашей это было еще и родовое я имею в виду любовь к музыке то есть издавна семейное и они за свое место под музыкальным солнцем когда-то сами боролись да не вышло ведь оба они и мамочка и папаша в молодости в консерватории учились там кстати и познакомились и поженились... хотя иногда как на себя посмотрю сомневаюсь кстати ли... мамочка по классу вокала училась голос у нее хороший был редкий сопрано да еще колоратурное а папаша сам когда-то на пианино научился играть и совершенствовался в консе но как только поженились так и пришел конец их консерватории тут уж не до музыки стало папаша вкалывать пошел и улицы подметал и всякое а вечером учился на экономиста а как он на рояле играл это я больше по мамочкиным рассказам знаю и за рояль папаша садился все реже и реже все ему некогда... да... так о чем я?... почему они консерваторию бросили? как же ведь года не прошло и сын родился нет не я а старший мой брат да-да у меня и брат был старший... так что ясное дело семья дети... и мамочка тоже на курсы пошла на машинке быстро стучать научилась вместо клавиатуры да стенографию изучила... но петь мамочка всю жизнь пела и в самодеятельности даже выступала и дома как гости соберутся мамочка за рояль и поет арии всякие да и без гостей как загрустит так за рояль и поет глядишь и повеселеет... я когда маленький был помню пока мамочка поет так я под роялем любил сидеть забирался туда на карачках и сидел обнявши толстую ножку и вот сверху и со всех будто сторон музыка на меня обрушивается такой плотной массой что я ее не только ушами а всей кожей чувствую душ такой музыкальный это я обожал все мои жилочки и косточки будто трепещут и на звуки откликаются и страшно мне и сладко и весь я музыкой пронизан до самых пяток а откуда-то издалека сквозь эту плотную массу музыки мамочкин голос пробивается будто голос райской птицы обожал я эти минуты... вы никогда не слушали музыку сидя под роялем? это ни с чем не сравнить я потом рояль всю жизнь обожал да сколько ни слушал в концертах - все не то лучше мамочкиного рояля старенького не было на свете что там стейнвей петровы и прочие так мне всегда казалось и как сижу на концерте так ужасно тянет на сцену пробраться и под рояль заползти... да где уж... детство не вернуть... открытие сделал, да? 
     Я вот думаю если у человека не было счастливого детства то бедный несчастный он человек и вспомнить ему я так считаю нечего - вся остальная жизнь это только воспоминания о детстве у меня по крайней мере так и без этих воспоминаний я может быть давно бы уже повесился... а у меня было именно счастливое было детство может там и дряни всякой случалось предостаточно и даже наверняка да вся дрянь как у человека водится позабылась а все хорошее помнится и всю жизнь со мной... вот тут... и прежде всего вспоминаются эти минуты под роялем... и не только мамочка на рояле играла ведь братец мой старший... пока я под рояль пешком ходил... усиленно на этом самом рояле занимался... его мамочка учиться отдала когда папаша скончался скоропостижно и конечно же мамочка отдала его выражаясь торжественно по классу фортепиано чтоб продолжил он папашу достиг бы того что папаше не пришлось достигнуть и потому мне уже только скрипка досталась усекаете? рояль уже был занят старшим братцем опоздал я... а тогда мне и четырех не было... и всю жизнь я жалел что послушался мамашу и согласился на скрипку может оно и иначе сложилось бы у меня хотя вряд ли конечно ведь и для фортепьяно пальцы надо иметь гибкие... а больше я жалел потому что не везло нам в семье с пианистами папаша безвременно скончался я еще клопом был а братец на войне сгинул сколько мамочка тогда ночей проплакала это же вспомнить страшно... но я опять вперед заскочил... 
     Я помню когда братец только учиться начинал я в кухню уползал и в одежный шкаф забирался он там у входа стоял кухня у нас проходная была такая вот квартирка да с печкой между прочим ну это неважно так в этом шкафу зимняя одежка висела и я в эти одежки голову закапывал чтобы не слышать как мой братец по клавишам колотит у меня прямо весь организм сотрясался один раз меня даже вырвало... но братец мой упорный был не то что я и по папаше он очень убивался он его получше успел узнать чем я... и не вылезал из-за рояля все долбал и долбал бедные клавиши и не заметил я когда это случилось только однажды прислушался из вороха одежды выбрался и потянуло меня и потянуло и пополз я под рояль и с тех пор уж всегда сидел под роялем когда братец занимался если конечно во дворе в это время не гонял а то уж вы подумаете... а еще скажу я вам у папаши ведь братьев куча была уж каких профессий не помню инженеры какие-нибудь верно тогда много их расплодилось но помню хорошо двое из них близнецы я их даже путал долго пока не подрос да различать научился... так близнецы эти оба музыке сами выучились как и папаша... ну насчет сами это я еще скажу только не учились они ни в школах ни в каких ни в консерваториях а играли один на скрипке другой на виолончели и до самой до войны собирались они вокруг мамочкиного рояля и играли сонаты, трио, квартеты и прочее... а потом уж и братец с мамочкой на переменку к роялю садился но он больше солировать любил пока все отдыхали... ну а я под роялем сидел и в музыке растворялся и в этом видно все мое призвание во всяком случае счастье испытывал какого потом не знал... разве что вот когда в любимой женщине растворяешься... потом уже когда мамочка скрипку мне вручила и учитель мой как следует намял мне бедные мои пальчики перекочевал я из-под рояля на стул за пюпитр и уже вместе с дядьями и с мамочкой конечно заполнял небольшую нашу комнатку трелями и форшлагами... ну а как война началась кончились эти музицирования разбросало всех кого куда и после войны только мы с мамочкой и вернулись в тот город а остальные кто где и дядья по разным городишкам застряли... и рояль наш по возвращении не нашли мы... скорей всего соседи его на дрова пустили а может просто продали да мы и в квартиру другую вселились та занята оказалась но это уже неважно хотя мне жаль было ту нашу старую с печкой да со шкафом одежным в кухне там ведь детство мое прошло... ох-охо... сумбурно у меня получается вы уж простите разбередилось нахлынули картинки друг на дружку налезают... но я уж буду как оно идет... 
     Вот помню мамочка все говорила про братца что это он наш город освобождал там и полег могилку свою нашел и недели верно не повоевал рядовой необученный... и уж сколько лет потом убежало до самой смерти сокрушалась мамочка что отпустила братца в Москву пробираться надумал он в консерваторию поступать а в той дыре где мы эвакуацию терпели какая уж там консерватория грязь непролазная летом да снег по крыши зимой только и помню... хотя... в той дыре еще и оперный театр был как же! вспомнил сейчас! но об этом после... это было... ох даже мысли сбились... так вот братец мой ушлый знал чем мамочку взять уж очень она страдала что музыки никакой в доме ни рояля ни скрипки где же мне там учиться так пусть хоть братец время не теряет и отпустила его а тот конечно свое на уме имел он и до Москвы не доехал а уж в каком-то пункте в военкомат явился да на фронт подался уж как-то там обошел их ведь ему еще и срок не вышел школу-то закончил да возраст не подошел потому как и первый класс свой начал он на год раньше положенного умный был и талантливый и не ленивый не то что я... и только уже из эшелона когда на фронт отправлялся написал он мамочке... и письмо его шло месяца полтора ох и убивалась мамочка пока не пришло письмо его первое а как прочитала аж почернела и замолчала надолго замолчала по ночам от меня на улицу уходила одна там расхаживала чтоб я не видел все думала думала да знаю я о чем она думала весь месяц пока молчала и ждала ждала... и дождалась второго письма только уже не от него - второе-то письмо было уже похоронкой на братца и тоже оно пришло с опозданием и по срокам так выходило что когда мамочка письмо от братца первое... и последнее... читала самого братца и в живых уж не было... а мамочка уж знала знала это и откуда только мамочки наши знают такие вещи... однако молчала и мне ни слова крепилась не хотела видно признаваться в таком знании и только когда похоронка пришла уж тут дала волю слезам и постарела в день на десяток лет и уж сколько она плакала сколько плакала и все повторяла «я знала я знала»... и остались мы вдвоем мамочка и я единственный ее утешитель да какой из меня утешитель я и сам поверить никак не мог представить не мог воображения моего не хватало как это так что братец не сядет больше за рояль ни-ког-да и не будет извлекать из него волшебные звуки раскаты грома и серебряные колокольчики и я не буду в них растворяться и ни-ког-да он не хлопнет меня по заду и не скажет «а ну-ка лодырь бери-ка свою бандуру идем я тебя погоняю по твоим нотам не выучил небось ни черта а завтра на урок уж наломает тебе твой Мэтр пальцы твои дуб-бовые» нет я попросту не верил все думал может это ошибка вот кончится война и вернется братец и сыграем мы еще с ним вдвоем «Славянский танец» Дворжака что так замечательно исполняет Давид Ойстрах пьеска двойными нотами предел моих тогдашних мечтаний ну а потом когда-нибудь и «Крейцерову сонату»... так что как видите хоть я и отлынивал от своей бандуры как и положено нормальному шалопаю восьми лет а все ж таки и мечты кое-какие были с бандурой этой связаны только судьба была против меня а я болван тогда радовался этому... 
     Ну война окончилась и вернулись мы в наш разваленный до основания город а вот братец естественно никогда уже не вернулся и заявила мне мамочка мало-мальски обустроившись что пора возвращаться мне к своей бандуре то есть к скрипочке конечно и стараться за двоих за себя и за братца моего погибшего за мое счастливое будущее и что непременно я должен стать если не великим то хотя бы просто замечательным и повсеместно известным музыкантом... этот минимум мамочка моя допускала... и как вам сказать не то чтобы я был огорошен таким ее решением но как-то привык за годы войны что со скрипочкой моей вроде бы покончено ведь четыре года не притрагивался и пока война шла музыка на несколько лет из нашего дома испарилась... был правда в том чужом грязном холодном городе момент один замечательный когда музыка вернулась к нам на один вечер или это мы к ней вернулись или лучше сказать в гости к ней сходили это еще в самом начале принес однажды братец потрясающее известие - дают на днях оперу «Евгений Онегин» откуда в этом убогом городишке взялась опера я уж теперь не помню скорей всего какая-нибудь труппа из западных мест от немцев туда драпанула или случайно их занесло только хорошо помню как отправились мы туда торжественно принарядились во всякое довоенное и вот вдруг после полугода тревог бомбежек обстрелов переезда в теплушках убогой жизни в чужом городе в сыром подвале в подкатывающей все ближе нищете и полуголоде голод-то еще впереди был и вдруг после всего этого попадаю я вроде как в «довойну» сверкающий огнями зал нарядная публика да может и не такой уж богатый был тот театрик где давали заезжую оперу но мне он с отвычки показался бо-жест-вен-но шикарным! может быть как никогда потом в жизни а главное это конечно оркестровая яма где копошились за пюпитрами музыканты и откуда раздавалась райская какофония пока настраивали свои инструменты а я эту какофонию как ни странно просто обожал когда входил я бывало с мамочкой это еще до войны в сверкающий зал и музыканты начинали настраиваться знаете этот приглушенный сумбур и из него отдельные фразочки пассажи трели аккорды и у меня сразу же в груди что-то теплое разливается и сердчишко начинает громче стучать так что я очень даже понимал персидского шаха из древнего анекдота - беднягу впервые в концерт симфонический привели а он послушал вот эту вступительную какофонию и не дождавшись начала встал и уходить собрался говорит очень мол хорошая была симфония и я никогда не понимал чего это взрослые смеются в этом месте ведь и у персидского шаха значит как и у меня сразу же от этого сладкого сумбура таинственного сердце растаяло а над ним смеются и я тоже сразу же волноваться начинал душа видно в эти моменты настраивалась на возвышенное отрешалась от улицы от «казаков-разбойников» «палочки-выручалочки» от всяких там «чижиков» и прочего я ведь успел побывать до войны с мамочкой в опере и не раз и того же «Евгения Онегина» слушал... мамочка меня таскала чуть не каждый месяц а то и чаще и в оперу и в концерты хитрая у меня была мамочка я уж лет шести сидел помню в симфоническом концерте они летом в парке бесплатно давались и мамочка чуть не каждый выходной таскала туда нас с братцем и я сначала благополучно там засыпал и только от громких неожиданных фортиссимо как например у Бетховена подскакивал и просыпался да мамочка спать мне не мешала знала что музыка все равно в меня входит проникает в поры пропитывает все мои жилочки косточки и сосудики и уже навсегда и так оно и было на самом деле так что видите как-никак отравлен я музыкой с самых младенческих лет как выражаются поэты да только ничего путного из этого не вышло но это я опять отвлекся я только скажу еще как меня мамочка на скрипку уговорила... пришлось меня уговаривать потому что я ныл и ныл хочу рояль как папаша почему братец на рояле а мне скрипучка какая-то хочу рояль а мамочка насильно не хотела и взяла да повела меня на концерт Давида Ойстраха я уж к тому времени скрипачей местных слушал конечно да всегда любил рояль больше а к скрипке равнодушным оставался скрипучкой я ее называл... а тут вдруг перевернуло меня всего может как раз потому что настроился заранее «нет» сказать - конечно сильно отличался он от тех кого раньше слушать приходилось да подрос чуть к тому времени уши раскрылись к музыке пошире это уж потом узнал я что были и есть в мире музыканты и посильнее и поглубже нашего Давида а тогда пронял он меня до самой печенки и от его соловьиных трелей и божественного звука страдивари все-таки  разволновалась душа моя и самому захотелось вот так же научиться и чтоб тыща человек в зале млея слушала меня одного а пианист-аккомпаниатор где-то на задворках а потом сумасшедшие овации вопли цветы и восторженные мальчики-студентики и трепещущие девочки чуть не лезут на сцену букетики туда швыряют одним словом сдался я и вскоре уже давил и мял мне мои бедные пальчики мой суровый учитель и так они вместе с мамочкой взялись за меня что я очень быстро стал что называется делать успехи это я понимал отлично по всяким высказываниям взрослых по их отношению и даже по той умильной роже с которой разговаривал обо мне с мамочкой мой учитель-здоровяк с толстыми пальцами и уже скоро через три или четыре месяца наступил момент первого моего триумфа и совершенно неожиданно для меня все это вышло... учитель мой хоть и мял мне пребольно пальцы и шипел в тихом гневе «дуб-бина» но видно не без результата все это проделывал потому что однажды после урока попросил меня не уходить и посидеть к великому моему удивлению и к не менее великому огорчению так как во-первых я всегда спешил после урока вырваться на волю на шумную улицу скорым ходом домой сунуть куда-нибудь футляр со скрипкой и умчаться совершенно заслуженно во двор к своим закадычным корешам но это только во-первых а во-вторых терпеть не мог сидеть на уроке и слушать ужасное пиликанье а сидеть приходилось дожидаясь пока учитель домучает предыдущего ученика и тот полумертвый уползет ухватив в охапку свою «четвертушку» не путайте с четвертинкой... я-то к тому времени был уже достаточно длинный и занимался на «половинке» и уши мои закручивались узлом и весь я покрывался гусиной кожей пока слушал я ужасные душераздирающие скрипы что лились из-под смычка моего начинающего коллеги это похлеще чем вилкой по стеклу а скрип несмазанной калитки показался бы арией Каварадосси из оперы «Тоска» по сравнению с теми адскими звуками которые удавалось извлечь малышам-музыкантам своими крохотными хорошо наканифоленными смычочками да что там говорить звуки эти описать невозможно и тем кто не сидел на уроках начинающих никогда не понять нервной пытки какой подвергается несчастный учитель а ведь ему приходится слушать эту райскую музыку часами изо дня в день и я помню уже тогда понимал это и горячо сочувствовал своему учителю посидев лишь пять минут два раза в неделю в ожидании своей очереди и это даже примиряло меня с его жестокими толстыми пальцами которые кстати говоря умели извлекать даже из наших убогих недомерок-фабричек вполне очаровательные нежные звуки когда он в нетерпении показывал нам «как это нужно делать» и я догадывался почему он такой нервный... будешь тут нервным когда изо дня в день слушаешь... ну ладно тут меня что-то заело а все я говорил наверно для того чтобы подчеркнуть - потому видно и отмечал меня учитель от всех начинающих что у меня был «хороший звук» и фразу эту слышал я не однажды и от него в разговоре с мамочкой и от дядьев моих когда им приходилось наблюдать мои домашние упражнения уж почему так получалось сам не знаю но только учитель не раз повторял «у него рано хороший звук» и вот он оставил меня и я сидел на стуле стараясь чтобы на лице моем не отразились чертыхания и в адрес учителя ведь мамочка воспитывала меня вежливым мальчиком и в адрес махонькой девчушки ну совсем коротышка которая обычно приходила заниматься после меня и частенько тихо сидела в уголочке пока я завершал урок и которую я просто в упор не замечал и до того дня о котором сейчас речь не мог бы даже сказать какого цвета у нее волосенки не говоря уж о глазах а тут мне пришлось сидеть и разглядывать ее курчавую чернявую головенку с пышным розовым бантом на макушке которую я сразу же возненавидел и макушку и головенку и всю ее целиком и слушать ужасающие скрипы и уши мои закручивались... это я вам уже расписал достаточно но я сидел как на сковороде и вздрагивал от особо удачных и мощных ее скрипов а она мучала как раз пьеску маленький ученический концертик не то Ридинга не то Рединга ну это неважно который я давно отыграл а сейчас-то я разучивал уже совсем другой вернее третий по счету и сильно потел над ним потому что концерт тот был не для первого года обучения как выяснилось потом... но на собственной шкуре а точнее на собственных бедных моих пальчиках измятых и издавленных жестоким учителем я эту преждевременность познал уже тогда... и насколько же он сложнее был того концертика который мучала на моих глазах а точнее ушах эта кнопка и как же меня переворачивало от ее жалких потуг от скрипа от безбожной фальши и как же я презирал несчастную девчушку и как же солидарен был с учителем-мучителем хотя он вовсе не мял ей пальцы и не шипел на нее «дуб-бина» а просто с полустрадальческой полубрезгливой миной терпеливо сидел рядом и только изредка ловким щелчком своих жирных пальцев сшибал с грифа ее маленькую ручку и неожиданно гнусавым голосом - это он видно удерживался чтобы не орать во всю глотку - как-то сразу и через нос и сквозь зубы с силой выдавливал «н-не то-о!.. н-не то-о!.. там не фа-а там фа диеееззз!» после чего девчушка морщила носик готовясь пуститься в рев но учитель безнадежно махал ручищей и девчушка продолжала скрипеть дальше... к счастью эта мука продолжалась для меня недолго учитель вдруг выхватил у оторопевшей девчушки ее лилипутскую словно игрушечную скрипочку и я мгновенно понял что это было им задумано заранее и уже знал что будет дальше и действительно он тут же сунул скрипочку мне в руки подняв меня со стула чуть ли не за шиворот и прошипел «сыграй-ка ей это» да еще смахнул к ужасу моему с пюпитра листочки с нотами для пущего эффекта а скрипочка просто-таки жгла руки как же играть на этой недомерке там же все другое расстояния другие ну в общем понимаете это же вам не клавиши на пианино... все это сумбуром пронеслось у меня в голове и вообще какого черта я должен выступать перед этой... но произнести я не мог ни слова словно загипнотизированный тем более что он мучитель мой уже проворно присел за пианино и сходу начал вступление и я тут же рефлективно поднял скрипочку боже какая махонькая! и моментально вспотев от ужаса вступил абсолютно вовремя да и как могло быть иначе если я уже поднял скрипочку и занес коротышку-смычок и никогда не забуду как я так же моментально успокоился услышав собственные чистые - чистые! - звуки и сообразив что пальцы мои сами конечно же сами! без всякого моего участия почувствовали иные размеры грифа и уверенно побежали по струнам будто всю жизнь имели дело с этой кукольной недомеркой да так ни разу и не подвели не сфальшивили до самого конца и рука со смычком тоже оказалась не глупее и чутко подчинялась смычочку не насилуя его и доверяясь и он тоже любезный не подвел ее то есть мою руку и извлекал из лакированной деревяшки вполне приемлемые звуки и после первых же тактов я отпустил их мои руки на волю и отдался музыке оказалось что я все же любил этот детский простенький но мелодичный концертик и даже соскучился по нему и играя думал обо всем этом а вовсе не о пальцах и не о нотах и забыл даже как испугался в первый момент начинать без нот ведь все позабыл наверняка и я действительно все позабыл но пальчики-умнички не забыли если хотите я вам и сейчас сыграю этот концертик целиком или другую любую вещицу что учил сто лет назад только для этого надо как следует забыться... и вот так благополучно и даже можно сказать с честью добрался я до конца учитель не прерывал меня да и пьеска всего-то минут на пять-семь тянула и жахнув последний аккорд я опустил скрипку и стоял не сразу возвращаясь из какого-то странного далека и тяжело дышал и сердце колотилось как после бега и испытывал странное сладкое блаженство должно быть это было блаженство первого публичного выступления никогда не бывало чтобы я на уроке во время игры отсутствовал а тут... но пауза длилась лишь мгновение учитель выдернул у меня скрипочку и смычочек сунул их девчушке и сказал «вот как надо играть поняла?» и меня от этих слов будто окатило двойной волной какая-то дикая смесь гордости и смущения щеки горели будто от стыда а учитель вдруг совершенно несвойственным ему теплым голосом сказал тихонько «иди иди» и назвал меня по имени что было потрясающе непривычно и неправдоподобно однако прежде чем сбежать успел я все же мельком посмотреть на бедную девчушку все это время она стояла скромненько в сторонке и теперь беспомощно и потерянно прижимала скрипку и смычок к груди совсем как прозаическую охапку дров конечно же девчушка все время находилась в поле моего зрения и я знал что она смотрит на меня но видел я ее лишь уголком глаза а значит словно в тумане не в фокусе как говорят фотографы и все это время я не желал избегал прямо взглянуть на нее но перед самым уходом в последний момент я все же неосторожно взглянул и наткнулся на такой ее взгляд что выскочил из класса пулей... боже что это был за взгляд! как она смотрела на меня! да если бы на меня потом хоть раз в жизни посмотрела так хоть одна женщина!!! я уж не говорю жена... и когда мчался по улицам домой я между прочим подумал что девчушка-то оказывается прехорошенькая с сияющими на пол-лица глазищами как это я давно не заметил но когда она прежде пиликала и старательно прижимала свою скрипочку подбородком к плечу ее лицо было искажено страдальческой гримаской и глазки напряженно сощурены и вообще это было не лицо а какой-то серый блин... но долго я об этом конечно не размышлял и буквально летел над тротуаром вроде бы и не касаясь асфальта... нет сколько бы я сейчас ни пытался описать вам мое тогдашнее состояние все это будут запоздалые взрослые умствования и никакой дотошный анализ не поможет изобразить передать вам ту необычайную мешанину из самых противоречивых чувств - тут как я уже говорил и гордость от похвалы и просто детская радость что выпутался благополучно из испытания вроде экзамен сдал вдруг на пятерку и жалость к девчушке и неожиданная нежность... да-да... к учителю-мучителю и стыд прирожденного шалопая не потерявшего однако совесть которого вдруг поставили в пример безобидной девчушке и ликование от удачно сыгранной вещи остаточное блаженство растворения в звуках... погружения в собственную музыку... ведь только что я сам ее делал и сам же упивался и тут же опять досада на себя что оказался орудием наказания бедной девчушки в руках хитрого учителя... уж не знаю насколько он был хитрым и насколько педагогичным был этот маленький показательный спектаклик девчушка должно быть вовсе перестала заниматься музыкой во всяком случае я ее больше не видел теперь после меня приходил заниматься прилизанный толстячок с белым отложным воротничком  которого я почему-то сразу же возненавидел... но вот меня честно говоря этот показательный урок здорово подстегнул нет было потом всякое и все так же мял мне учитель пальцы и шипел «дуб-бина» так же отлынивал я от занудных многочасовых экзерсисов и норовил умчаться во двор к своим корешам и если и любил разбирать новые пьески что случалось нечасто то по-прежнему скукоживался при необходимости зубрить один такт по тысяче раз пока пальцы усвоят трудный пассаж и тогда я начинал ненавидеть и скрипочку свою и этот пассаж и этого гада-композитора и вообще всю эту проклятую музыку на мою голову не говоря уже о палаче-учителе да и кому такое занятие могло понравиться в юные восемь с половиной лет?!! не зря же рассказывают что и великого Паганини отец запирал на целый день в кладовке и чуть ли не сек заставляя пилить помногу часов а иначе не вышло бы из него приличного музыканта в какого он опять же по слухам потом вырос потому что эта прекрасная божественная музыка открывает ворота в свое царство... красиво я говорю правда?... только тем открывает кто не поленится пролить семь а лучше четырнадцать потов если конечно не просто сидеть в концерте и лениво подремывать под пение чужих скрипок но это не одно и то же уверяю вас совсем не одно и то же сидеть в концерте или делать музыку самому держа в руках две невзрачные такие теплые деревяшечки но для этого надо трудиться как два вола часами а мы это не любим не хотел я трудиться как два вола и как один вол тоже не хотел но в приступах ненависти все же мамочку я продолжал любить единственную может быть во всей этой истории хотя она неустанно и жестоко воевала со мной и с моей ленью и хотя и не секла нет-нет! - как отец маленького Паганини - однако частенько наказывала и запирала не в кладовке конечно а просто дома пока я не отстою за пюпитром свой час или два или три и лишала улицы и я подчинялся смирялся и потел потел.. но при всем при том все же должен сказать что и любил я свою скрипочку любил вместе с братцем шпарить новые пьески с листа от чего мой большой толстопалый учитель наверняка упал бы в обморок узнай он об этаком дилетантизме и нравилось мне наканифоливать свой смычок и делал я это обычно старательно и со смаком тем более что за этим занятием приятно пробегали минуты сокращая отмеренные мне судьбой и мамочкой часы бдения перед пюпитром так что пристрастно наблюдавшая за мной мамочка обычно вмешивалась «хватит смычок надраивать бери-ка скрипку в руки!» и я брал и долго ее настраивал опять же со смаком и это занятие я обожал не меньше и до сих пор в концертах или по радио когда слышу звуки настраиваемой скрипки вздрагиваю и начинаю волноваться почище чем от каких-нибудь «Цыганских напевов» Сарасате... да и воспоминания о моем первом «триумфе» в классе только не забудьте взять это слово в кавычки а то могут подумать что я совсем болван или индюк... мысли об этом потешном уроке все же приятно щекотали душу и подстегивали мою лень... 
     В общем так или иначе я продолжал разучивать и вымучивать этот свой сложный не 
по возрасту концерт который я готовил с учителем или вернее учитель готовил со мной 
к главному летнему экзамену и двигался сам не зная того к очередному моему триумфу и теперь уже можете пожалуй не брать это слово в кавычки именно потому что тогда я не очень оценил и не понял что же произошло на самом деле но чем дальше жизнь уносила меня от того утра от того страшного испытания которое мне пришлось пережить тем больше всплывало в памяти недвусмысленных подробностей которых тогда в том моем кошмарном состоянии я вроде бы не заметил во всяком случае мне было не до них и я не придал им никакого значения но потом когда я уже знал что музыка прочно ускользнула из моей жизни в профессиональном конечно смысле... потом оказалось что я прекрасно все замечал и отмечал и все это врезалось в детскую память навечно и всплывало с течением времени ярче и ярче и все эти подробности говорили мне с ехидной издевкой что по всей вероятности пропал во мне закис увял погиб не успев родиться большой музыкант да-да-да именно так хотя проверить это уже никто не сможет ни я и никто другой хе-хе-хе... ужасно смешно... а произошло на экзамене вот что... 
     Э-э-э времени-то сколько ну и заболтался я с вами никакого у меня сегодня заработка 
не будет а мне казалось я только что начал всего и рассказал лишь о первом годе учебы ну ничего я ведь и всего-то трех лет на этой штуке не учился но там дальше и рассказывать 
не о чем так что мы быстро закруглимся но я уж должен выпотрошиться опорожниться... придется уж слушать вам до конца... не спешите? даже с удовольствием? ну вы я вижу терпеливый человек хоть и молодой... мне бы в свое время ваше терпение я бы сейчас может не на шумном перекрестке пиликал а в каком-нибудь Карнеги-холле или как он там... хотя по сути дело-то и не во мне вовсе как вы сами скоро поймете но пока что вернемся к экзамену... пришел я туда конечно с мамочкой и уже с утра сам не свой волновался помню ужасно трусил страшно живот даже сводило пока ждал своей очереди и поташнивало как говорят под ложечкой сосало о чем я мамочке конечно и доложил но она непривычно молчала и только по руке моей поглаживала что меня почему-то не только не успокаивало а еще больше возбуждало в дрожь приводило... а потом учитель пришел большой торжественный в ярко-синем костюме и при галстуке... взял мою руку в свою лапищу и в зал повел а мамочка в фойе осталась с другими родителями и жалобно так на меня посмотрела будто я Ицхак а учитель мой Авраам на закланье меня повел так что впору было мне ее утешать но захлопнулись за нами большие дубовые двери... как сейчас помню темно-вишневые с резьбой овалы на них большие и красиво изогнутые... я даже стиль могу определить так ясно вижу - модерн это чистый модерн начала века школа-то музыкальная помещалась в Доме ученых а отхватили себе ученые одно из лучших старинных зданий в городе ковры пушистые на лестнице прижатые к ступеням золочеными прутьями с золочеными шариками мраморные широченные перила потолки с лепниной сверкающие люстры - все-все помню... а сам экзамен происходил в актовом зале слово это и раньше слышал да не знал что это за штука такая только оно на меня с самого начала страх нагоняло а как зашел я туда мамочки! сердце сразу в новые мои башмачки провалилось под белые носочки зал огромный высоченный это тогда мне так казалось я-то махонький пигмейчик и не утешало меня что там и сям по залу утопают в мягких креслах еще несколько пигмейчиков вроде меня из-за спинок кресельных белые банты или лохматые затылочки едва выглядывают а впереди за столом несколько преподавателей комиссия значит просто жуть... но самая великая жуть это большущая высокая пустая сцена да не совсем пустая - посреди зловеще сверкает черным лаком огромный рояль как длиннющее вороново крыло это после уютного фортепиано шоколадного цвета в классе и скалит свою пасть сверкающую с бело-черными зубами и рядом маленький пюпитрик заготовлен малюсенькая такая гильотинка или дыба для маленьких мучеников большого искусства учитель меня в кресло запихал и к столу ушел а я с того момента как в зал вошел уже мало чего соображал и жил как во сне и двигался механически вернее застыл как деревянный в этом мягком плюшевом кресле но одна мысль в голове бьется пульсирует как молотком по темени ясная и определенная - провал провал совсем я не готов - и запоздалое сожаление раскаяние что ленился не доучил не доработал ведь до последнего дня бились мы втроем я учитель и мамочка над этим прекрасным ужасным концертом прекрасно красивым и ужасно непреодолимо для меня сложным я даже не буду называть вам композитора хотя прекрасно помню много раз потом слушал по радио не буду называть потому что вы просто не поверите если узнаете какой концерт конечно же не целиком а только первую часть готовил я к экзамену в конце выражаясь торжественно первого года обучения... но ведь даже накануне на последнем дополнительном уроке - множество их было дополнительных последние две недели к великому моему неудовольствию ведь это сокращало часы моего пребывания на улице в компании счастливых дружков которые знать ничего не знали ни про какие дополнительные уроки и про не дополнительные тоже - так даже накануне не удалось мне сыграть концерт хоть разочек до конца абсолютно чисто без единой заминочки или как теперь говорят без единой лажи или без единой фашли что значит без единой фальши... наизусть-то я его знал прекрасно ноты у меня перед глазами внутри моей башки светились красными значками как адские письмена но несколько каверзных мест ждал я с особым ужасом и трепетом перебирая пальцами такт за тактом и вот на этих-то местах хоть на одном спотыкался обязательно мазал что называется и учитель психовал и останавливал и заставлял зубрить еще и еще да беда была в том что каждый раз спотыкался я на другом месте и учитель мой уже не знал что делать и готов был оторвать мне не только мои бедные пальчики но и всю руку обе руки вместе с головой и думаю от этого отчаянного шага удерживало его только присутствие на последних уроках дорогой моей мамочки которая таким получается образом еще раз даровала мне жизнь спасая от неоднократного четвертования колесования и других страшных кар что мысленно насылал на меня мой добрый учитель... и к дню экзамена я уже вполне ненавидел этот любимый концерт и всю музыку целиком и был похож на передрессированную мышь которая от страха разучилась и бегать-то нормально а просто сидит на месте дрожа мелкой дрожью всеми своими наружными членами и внутренними органами - вот именно так я и сидел в мягком плюшевом кресле и не сомневался что сегодня меня ждет грандиозный позорный провал кара за мою грандиозную лень... к тому же я вдруг испугался что даже и наизусть-то я концерт как следует не знаю и обязательно забуду элементарно ноты и стал лихорадочно прогонять перед глазами огненные значки на черных линейках проигрывать концерт от такта к такту дохлое скажу я вам занятие при таком способе кажется что действительно все напрочь забыл потому что как я уже вам говорил у музыканта память не в голове а в пальцах... и когда приближался я к хорошо известным мне каверзным местам все у меня внутри холодело и живот судорогой сводило и был я уже уверен что сегодня споткнусь не на одном каком-то месте а сразу на всех пяти или семи или сколько их там было и если бы я только мог двинуться с места пошевелиться я бы непременно сбежал оттуда и не ближе чем в загадочную страну Палестину о которой я понятия никакого не имел но марка с ее названием откуда-то попала в мой альбом - верблюд в желтой пустыне - и всегда интриговала своим неизвестным происхождением и тем что никто толком не мог ничего сказать об этой стране даже родители пожимали плечами и явно уклонялись от определенных и четких ответов и у меня выработалось неизвестно почему нечто вроде ощущения что страна эта существовала только в прошлом а сейчас там одна голая пустыня и как раз вот туда-то в прошлое в пустыню я и удрал бы с превеликим удовольствием... но пока я отвлекшись от мысленного губительного повторения концерта ударился незаметно для себя в мечты о далекой Палестине уже давно один за другим выползали на сцену пигмейчики с крохотными скрипочками и что-то пиликали неслышно в пустом безмолвном зале неслышно для меня... я и фамилию свою услышал только на второй раз и то каким-то задним слухом и только после того как учитель громко и удивленно окликнул меня по имени он уже стоял на сцене у рояля значит уже играли его ученики и тут я очнулся и как-то само собой мое тело оторвалось от мягкого кресла и двинулось по проходу к сцене и не на деревянных ногах а будто вообще без ног просто непонятным образом передвигалось мое тело к сцене и руки судорожно вцепились в скрипку и в смычок как в две спасительные соломинки... и так странно перемещаясь миновал я стол с комиссией взобрался по ступенькам на сцену и с надеждой взглянул на пюпитр но конечно же моих нот там не было и учитель перехватив мой взгляд отставил пюпитр подальше чтоб не торчал перед моим носом и не смущал зряшным напоминанием о нотах... вообще-то на экзамене полагалось играть наизусть но некоторым слабачкам разрешалось все же ставить ноты ведь были там и шестилетние козявки... и вот уже учитель уселся за рояль а я лихорадочно вызывал у себя перед внутренним взором куда-то ускользающие первые такты концерта и вдруг случилась заминка я увидел рядом с учителем знакомую лысину окруженную как пишут литераторы венчиком седых волос то есть лысину директора нашей музыкальной школы он иногда заходил посидеть на уроки молча входил молча уходил известный в городе пианист местная знаменитость я был даже пару раз с мамочкой на его концертах славился он блестящей техникой и бешеными темпами а однажды зашел он в наш класс когда занимался я и просидел весь мой урок насквозь а пока я собирал футляр увел учителя в коридор и я еще не успел удрать как вернулся в класс мой учитель пунцовый но сияющий как новенькая скрипичная дека хотя вслух только пробурчал «ты ему понравился но он сомневается справишься ли ты с этой вещью может заменим пока не поздно?» и ждал с застывшей гнусной улыбочкой и я мгновенно понял что он получил нагоняй за превышение если не власти то программы так можно сказать и что сейчас решение зависит от меня и в первый момент я обрадовался что могу прикончить свои мучения с этим проклятым прекрасным концертом и быстренько выучить чего-нибудь так сказать попроще но это только в первое мгновение а в следующее уже некстати вспомнился мне мой вшивый «триумф» с бедной девчушкой и меня обуяла гибельная смесь гордыни с телячьим энтузиазмом да ведь я понравился самому Зэ назовем его так... короче говоря вместо того чтобы с радостью кивнуть я с преувеличенным возмущением затряс отрицательно головой и даже замычал нечто вроде «не-а» и подобострастно глянул снизу вверх на учителя и тот улыбнулся уже по-другому откровенно плотоядно так наверно мог улыбаться инквизитор глядя как одурманенная его богоспасительными речами жертва добровольно восходит на костер... и вот теперь этот самый Зэ с одуванчиками вокруг глянцевой лысины шепчет что-то учителю и тот медленно и явно нехотя поднимает свою тушу из-за рояля и к ужасу моему на его место садится сам лысый... только несмотря на весь свой ужас я еще успеваю с ехидным удовольствием заметить что короткие ножки Зэ с трудом дотягиваются до педалей и тогда он вскакивает и быстро-быстро привычным движением крутит на стульчике рычажок отчего стульчик изрядно опускается... а пока наша знаменитость воюет со стульчиком учитель подходит ко мне с неожиданной для него нежностью легко прикасается кончиками своих толстых пальцев к моему плечу и шепчет предупреждающе «он тебя загонит»... утешил называется... я едва успеваю перехватить его растерянный взгляд но учитель мгновенно отворачивается и быстро уходит со сцены по дороге все же обернувшись и кивнув мне ободряюще после чего погружается в полумрак зала и я остаюсь один на один с коротконогой знаменитостью которая уже смотрит на меня через плечо выжидательно занеся руки над клавиатурой и нетерпеливо перебирая в воздухе куцоватыми как я успел отметить пальцами... кстати вы видели какие пальцы у Гилельса? сардельки! а вот поди ж ты чудеса да и только!.. и я догадываюсь чего он ждет от меня и слегка киваю ему едва заметно можно сказать даже не головой а одними глазами но этого достаточно и он сразу же обрушивается на рояль с такой страстью будто специально воздерживался перед тем недели три и гремит вступление а на тридцать втором такте мне надо вступать но конечно же я не считал такты а слушал музыку и руки мои сами загодя взметнули скрипку и смычок на изготовку когда посчитали нужным... в общем ясно но здесь я должен сказать у меня провал в памяти и сколько раз потом в своей жизни вспоминал я этот день никогда не мог как ни старался и сейчас не смогу восстановить тот промежуток между моментом когда зазвучало вступление - а начал он должен я признать даже медленней чем положено очевидно зная свою любовь к быстрым темпам но конечно же очень скоро стал «загонять» но это уже после того как я вступил - и именно этот промежуток выпал из памяти между началом музыки и той минутой когда я очнулся под самым потолком и уже оттуда наблюдал за всем происходящим... нет-нет никакой фантастики сейчас я объясню но прежде все же попытаюсь восстановить запоздало хотя бы умственным так сказать способом этот темный промежуток... я так полагаю что своим предупреждением «он тебя загонит» учитель переключил мои страхи с нескольких каверзных тактов на нечто более глобальное но абстрактное да и сам факт что за роялем маячила не привычная крутая спина учителя а тщедушная фигурка знаменитости выбил меня из колеи и на тот момент это оказалось весьма кстати поскольку то ведь была колея страха в которой я глубоко увяз но вскоре я и вовсе перестал соображать и о чем-либо думать то есть попросту говоря отключился потому что он действительно стал меня «загонять» ускоряя и ускоряя в запале темп и мне пришлось поспевать за ним и может быть я слишком старался не отстать и тем самым невольно подгонял его и так мы загнали музыку словно бедную лошадь и мчались конечно прямиком к пропасти куда я рухнуть должен уже в одиночку - ей-то знаменитости что? - и видно в какой-то момент потеряв контроль над музыкой над скрипкой над собственными руками я зажмурился и отпустил вожжи как это делает возница если лошади понесли... вот тут-то я и бросил все на произвол на волю Божию да не размышлял а просто взмыл под потолок поймите правильно я конечно же оставался со своей скрипкой на сцене но душа моя болталась где-то под пригашенной люстрой и дальше все я помню прекрасно может быть именно потому что смотрел на все сверху и видел удивительно отчетливо и во всех подробностях все-все что происходило и рядом на сцене и в полутемном зале за столом замершей комиссии которая очень быстро перестала перешептываться и ерзать и у всех как-то неестественно вытянулись шеи к сцене то есть ко мне и отчетливо видел я горой возвышавшуюся среди членов комиссии фигуру моего дорогого учителя и то что он единственный сидел откинувшись к спинке с полуопущенной головой и огромная его лапища прикрывала глаза и все лицо и видел я сверху свою долговязую фигуру и как прилип я подбородком и всем телом до самых пяток к скрипке и как бешено метался по струнам смычок и носились словно безумные по грифу мои пальцы в отчаянии стремясь не отстать от пустившихся уже во все тяжкие коротких но чертовски прытких пальцев лысой знаменитости будто все четыре пятерни мчались наперегонки и ни одному пальчику не приходилось дремать в этой бешеной гонке в этих скачках с препятствиями и должен вам сказать дорогой мой терпеливый молодой человек что препятствия были взяты мною все до единого и ни единой ошибочки - ни единой! - только правильнее сказать не «мною» а моими пальчиками потому что я клянусь вам не участвовал в этом никоим образом не было в мыслях ни нот ни каверзных мест а висел я в это время под люстрой и с отстраненным любопытством и уж конечно без всякого страха и добавлю без всяких помех наблюдал чем же все это кончится кто из нас двоих быстрее добежит до цели не споткнувшись вроде как на соревнованиях ну ведь не участвуем же мы в процессе дыхания не думаем как бы не ошибиться и не перепутать мышцы чтобы грудь наша вздымалась и гнала воздух туда-сюда нет не думаем и даже не знаем как это происходит а вот же дышим пока дышится конечно... вот я и играл как дышал... но должно быть не вся моя душа выскользнув через пятки болталась под люстрой отстраненно наблюдая за покинутым ею долговязым мальчиком и за всей картиной а частичка ее то есть души очевидно задержалась каким-то образом там на сцене в пальцах этого мальчика... мальчик с пальчиками хе-хе-хе... кстати вы знаете что в скрипке внутри спрятана махонькая такая палочка цилиндрик незатейливый некрашеный нелакированный простая скромная деревяшечка распорочка такая между верхней и нижней декой и вставляют ее уже в готовую скрипку без всякого клея через прорези в деке и поставить ее на нужное единственно возможное место есть великое искусство потому что от этого зависит какой будет звук у инструмента отчего и зовется эта деревяшечка - душа! да-да именно так - и это в самом деле душа скрипки и вынь ее скрипка звучать будет отвратительно глухо и бездарно так вот сами понимаете если из музыканта душу изъять или ее может и не было у него никогда так что он вам сыграть сможет? я ведь уже сообщал вам такую всем известную истину все ноты сыграть это еще не вся музыка далеко не вся... а я ведь хорошо помню и забыть это невозможно все что я видел болтаясь под люстрой... видел что по мере того как мчался я вдогонку за своим аккомпаниатором тяжелые створки высоченных дверей медленно и потихоньку но все шире и шире раздвигались и в ярком светлом проеме в ореоле солнечных лучей заливавших в этот час фойе с огромными окнами отчетливо видны были силуэты тесной кучки родителей незаметно для себя продавивших двери и просочившихся на порог зала и хотя в тот момент я не понимал да просто не думал о том чт? заставило эту небольшую но все же толпу послушных родителей нарушить правила и протиснуться в зал не удовлетворившись глухими звуками из-за плотно прикрытых дверей но когда домчавшись до финиша и чистейшим образом - причем вместе с бегуном-пианистом не отстав ни на волосок! - вместе с ним о чудо взял я последний аккорд все эти мамы папы бабушки дедушки и среди них конечно же моя мамочка все эти ревнивые завистливые наседки опять же нарушая традиционно чинный порядок экзамена и всяческие правила заплескали в ладоши и вслед за ними и в комиссии кое-кто зааплодировал - и тут уж я не мог сомневаться в причине такого всеобщего энтузиазма надеюсь и вам объяснять не надо тем более что под эти аплодисменты знаменитость выскочила из-за рояля и стала трясти мою руку которая еще судорожно сжимала смычок ну совсем как дирижер в концерте трясет руку солисту... но по-настоящему все это дошло до меня потом намного позже а тогда я все еще отсутствовал и душа моя сбежавшая или скажем так полусбежавшая продолжала все это наблюдать как бы сверху а сам я стоял столбом пока учитель мой не поспешил на сцену и не увел меня приобняв за плечи как мне показалось с удивительной нежностью а в фойе куда уже успели оттеснить незаконно ворвавшихся в зал родителей кинулась ко мне мамочка но не стала душить в объятиях а только положила руку самую ласковую в мире руку на мою задуренную донельзя голову а другой рукой вытащила из сумочки ароматный платочек и отерла пот с моего лица а я все еще стоял деревянный и почти отсутствующий и вообще все это было похоже на то будто меня только что вытащили из-под поезда который чудом меня не раздавил именно так я все это воспринимал и именно так себя ощущал... 
     У-у-у время-то уже ой-ой-ой... ну теперь быстро пойдет... а этот экзамен... почему я так и задержался на нем... потом уж я понял позже позже что это был не просто успех триумф и прочие глупости а был то трамплин начало настоящее для будущего музыканта... да... но это же был и конец всей моей карьеры так сказать вершина кульминация а после нее уже не было ничего ничего даже близко... но тут уж судьба судьба судите сами после этого экзамена я стал знаменитостью смешно сказать нашей музыкальной школы и не только школы... во-первых оказалось что за год мы с учителем прошли чуть не трехлетнюю программу и меня перевели сразу в третий класс но это все ерунда главное другое мой бегемот-учитель с толстыми жестокими нежными пальцами проявил верх благородства и заявил мамочке что отказывается от меня потому что мне нужен настоящий педагог большой музыкант который сделает из меня такого же большого музыканта а вы понимаете что это такое отказаться преподавателю от подающего надежды ученика уже на втором году обучения?! а он не просто отказался а еще и добился прослушивания у первой скрипки города профессора консерватории... еще одна знаменитость... не буду называть фамилию хотя помню прекрасно и по сей день... ну назовем его Гольдман... и прослушивание это состоялось у профессора дома в его шикарной квартире я тогда первый раз в жизни в такую попал статуэтки картины бюсты штучки-дрючки всякие на стеклянных полках - музей а не квартира да еще несколько скрипок по стенам должно быть на каждый день недели... но это все неважно а важно что прослушивание происходило так сказать чисто приватным образом речь-то шла не о какой-то другой музыкальной школе а о частных уроках у самого профессора о чем только мечтать мог любой начинающий и не начинающий тоже потому что попасть к этому самому Гольдману в ученики нельзя было ни за какие деньги нет деньги конечно само собой но главное способности талант... вы разве не знаете как стать знаменитым педагогом? надо иметь дело только с талантливыми учениками хе-хе-хе... конечно и на это нюх требуется а потом уметь до ума как следует довести но главное в начале не промахнуться так что отбирал себе учеников профессор чрезвычайно строго малышей так вообще брал крайне редко а в основном уже сильно продвинутых с ними как-то понятнее... и все это я знал когда шел к нему - мамочка с учителем моим все это неоднократно обсуждала при мне и надежды у мамочки на успех было мало и только учитель упрямо верил а вот я наоборот таил большую надежду на то что профессор меня конечно турнет не хотел я уходить от своего мучителя к новому незнакомому своего-то я уже знал привык к нему может быть даже привязался а перед новым да еще знаменитым заранее робел но со мной не очень-то советовались а я помалкивал... и то что профессор согласился меня прослушать уже и это считалось удачей как мне сообщили и прослушивал он меня неожиданно долго мучал меня больше часа и я ему сыграл все что за год учил и пальцы мои исправно бегали по грифу пока я гулял мысленно бог знает где потому как тогда не понимал до конца своего счастья и не очень-то и жаждал чтоб он ко мне снизошел и взял меня зато хорошо это понимали и учитель и мамочка которая потом объясняла мне какая перспектива передо мной открывается пару лет занятий у него на дому да это уже счастье и удача! потом досрочное поступление в училище затем консерватория а у профессора класс и там и там и уж он до конца не оставит своего ученика и выведет его в солисты в знаменитости в лауреаты хе-хе-хе... и он заставлял меня играть и играть и за роялем сидел мой учитель а профессор худой длинный седой сидел растопырив большие уши и не сводил с меня пристального изучающего взгляда и слова со мной не сказал только смотрел и слушал но в конце он все же рот раскрыл и не постеснялся прямо при учителе заявить довольно брюзгливо что постановка у меня неверная и придется немало повозиться чтобы исправить ее а без этого нечего и думать о настоящей игре и тут стало ясно что он меня берет и мамочка моя засияла и заерзала на стуле а учителя видать обуревали так сказать смешанные чувства и щеки и даже лоб сделались у него пунцовыми прямо в тон бархатной обивки каких-то музейных стульев которые толпились в комнате и гордость за меня и за себя естественно была сильно подпорчена замечанием ушастого профессора насчет постановки даже я понял как он по-хамски щелкнул моего дорогого учителя по носу я-то уже знал что значит для скрипача постановка учитель мне за год все уши прожужжал и очень следил и руку мне левую выворачивал и плечо и подбородок тут даже под каким углом скрипку держишь значение имеет и положение кисти в общем масса тонкостей без которых звука не будет а одно скрипение и техники не будет а значит не будет и настоящей музыки и в этом деле существуют разные школы и каждая считает себя единственно правильной и особенно конечно скрипачи-педагоги спорят между собой а я уже тогда смекал наблюдал в концертах как солисты знаменитые скрипку держат и видел что каждый по-своему и некоторые держали так что вздумай я этак на уроке учитель мне руки бы оторвал... одним словом попал я к профессору Гольдману в ученики и понял что отныне начнется моя профессиональная жизнь в музыке это вам не ученичок в классах при Доме ученых и честно говоря не был я так уж переполнен счастьем тем более что гулять мне оставалось пару недель так как профессор не намерен был ждать сентября а решил взяться за меня уже с июля а шел уже июнь... но вся-то подлость в том что год это был сорок первый так что гулять мне пришлось гораздо больше чем две недели потому как после 22 июня пошла уже совсем другая жизнь и не начал я заниматься ни в июле ни в августе и ни в сентябре когда нам удалось наконец сбежать перед самым приходом немцев а профессор Гольдман сбежал еще раньше и мы правильно сделали иначе пришлось бы нам вместе с другими «манами» «бергами» «штейнами» заниматься музыкой на дне какого-нибудь Бабьего яра ведь в каждом городе был свой Бабий яр... 
     Ну а дальше... я уж говорил... в той дыре где мы войну пересидели не до музыки стало понятное дело быть бы живу да я и не скучал по ней особенно вот только после 
посещения оперы что-то такое проснулось во мне и я даже вытащил из футляра скрипочку свою и пробовал что-то вспомнить хотя мамочка давно уж перестала пилить меня чтобы я занимался исправно каждый день несмотря ни на что сам бы все повторял ведь и ноты 
мои не забыла она захватить при бегстве из дому и я было начал время от времени даже технические упражнения вымучивать но вскоре заметил что порядочно вырос из моей скрипочки-недомерки вытягивался очень быстро так что подвернулся как бы хороший предлог спрятать скрипочку снова и забыть о ней до лучших времен и я бы и не вспомнил о ней но лишь только мы вернулись в свой бывший город и стали возвращаться с войны уцелевшие мужчины в их числе и учителя музыки как мамочка живо разыскала нашего слона надо сказать сильно похудевшего после взятия Берлина но зато у него к счастью не только голова осталась на месте но и все десять его толстых пальцев что следует считать не меньшей удачей и мамочка поволокла меня к нему и тот сразу же взял меня в оборот и вдвоем они так на меня насели что сопротивление мое иссякло хотя брыкался я отчаянно ведь лет-то мне набежало порядочно и не занимался я уже лет пять и хобби у меня тогда уже совсем другое появилось очень я девчонками интересовался... но смекнул что для некоторых из них скрипочка моя очень даже кстати может оказаться как некий романтический аргумент в мою пользу... в общем сдался я чтоб мамочку мою не огорчать тем более учитель избавил меня от необходимости толочься среди малолетних оболтусов музыкальной школы где я выглядел бы болваном-переростком и взялся заниматься со мной у себя дома... да тут еще проблема со скрипкой возникла из своей-то я вырос давно и окончательно и конечно ухватился за это заниматься мне не на чем а денег на новую конечно тоже нету а на дешевой фабричке не желаю ну и прочее всякое такое порол... но судьба решила еще малость поиздеваться поморочить меня - вдруг приехал один из моих дядьев и в подарочек привез мне личную свою скрипку... себе он другую купил может и получше этой но эта была особенная и считалась у нас дороже всяких страдивари потому как ее самолично дед мой сработал такой вот дед у меня был легендарный и еще до войны скрипка эта была предметом моих детских вожделений и дядька тогда еще обещал подарить мне ее как только подрасту и руки у меня вытянутся и если конечно я ее достоин буду скажем запросто сыграю «Колнидри» двойными нотами это дядька добавлял неизменно... я обо всем этом и думать забыл но мамочка не забыла и сильно я подозреваю что мамочка загодя все продумала и написала дядьке в Чимкент где он застрял после войны чтобы тот обещание свое выполнил самое время ну он и прикатил хотя чего это ему стоило в те времена сами понимаете и тут он мне в который раз все легенды семейные о деде пересказал теперь уж многое я позабыл из тех историй а был он простым купцом лавку имел но это так для жизни а для души научился он откуда-то чуть не на всех инструментах играть и полный дом у него был всяких флейт труб дудок и прочего а однажды припер откуда-то целую телегу с мешками а в мешках деревяшки какие-то обломки с остатками черного лака и еще проволочки и штучки-дрючки разные и долго он возился с этим хламом под ворчанье бабушки клеил резал чистил клепал и постепенно вырос в комнате из этих деревяшек большой черный рояль так что сами понимаете скрипку сработать для такого деда тоже не было особенных затруднений и звучала она должен вам сказать отменно куда там фабричкам самым дорогим... да вот она эта самая скрипочка и есть... видите лак у нее необычно светлый... всю жизнь ее сохранял и конечно же и сюда взял - как же память двойная о деде во-первых а во-вторых о неудавшейся моей музыке не мог не взять хотя ценности для других она теперь не представляет никакой - случилось с ней что-то после того как лет двадцать или все тридцать не брал я ее в руки звук у нее пропал уж не знаю почему здесь уже когда надумал вытащил из футляра попробовал и ушам не поверил - не поет! бормочет что-то под нос обиженно ну да тут на перекрестках безразлично на чем играть хоть на простой деревяшке это даже уместней... а когда-то за нее хорошие деньги мне предлагали музыканты - пронюхали откуда-то но я ни за что и не жалею нисколько память есть память дед-то у меня был необыкновенно замечательный... да... были наши предки помощнее нас с вами... так что понятно почему и сыновья у деда моего все играли хотя бы на чем-нибудь одном уж конечно не как дед сразу на всем но поколения-то хиреют известное дело вон внук его то есть я уж и скрипочку одну одолеть так и не смог... но я опять вперед забегаю а тогда пронял меня дядька скрипочкой дедовской и сдался я окончательно и начал исправно ездить к учителю своему похудевшему три раза в неделю и постепенно втянулся я в такую каторгу что ни охнуть ни вздохнуть такую гонку учитель мой устроил упущенное стремился наверстать и дома мамочка меня в ласковые железные клещи взяла да еще беспрерывно учитель по концертам меня таскал - не слушать а выступать где только придется чтоб я к публике привыкал и помню кому ни приходилось спрашивать у меня сколько же это я занимаюсь так никто не верил что всего-то второй год да еще с перерывом и ахал и охал в удивлении но учитель всегда уводил меня от этих комплиментов железной рукой и тут же шипел что как раз сегодня я играл отвратительно это чтоб голова у меня очевидно от успехов не закружилась... одним словом только и видел я своих девочек  но зато к собственному своему удивлению за неполных пару лет в ударном порядке завершили мы с учителем и с мамочкой - так и учились втроем! - программу семилетки и хоть я уже совсем так сказать вьюношей стал но получается почти догнал самого себя и можно было поступать в училище и деваться мне было некуда и вы не поверите потому что это уже совсем неправдоподобно но так оно и было! снова повторил мой неутомимый благородный учитель свой довоенный финт но второй раз это уже как водится на пародию смахивало это все равно что труп оживлять хе-хе-хе... с судьбой не поборешься и опять все вышло ну точь-в-точь как семь лет назад... судите сами как только учитель мой упорный с помощью не менее упорной мамочки вернул мне так сказать надлежащую форму так тут же и заявил снова словно заведенный что передает меня другому учителю знаменитому профессору лучшему педагогу города и опять добился прослушивания... только это уже не Гольдман был тот так и не вернулся в наши пенаты а... назовем его Лещинский... и хотя я переростком себя считал и с комплексом этим не расставался всю дорогу но профессор меня почему-то взял и занятия назначил на лето чтоб к осени я для училища дозрел... а шла весна и пока еще я продолжал ездить к учителю и готовился насовсем распрощаться со свободой и с улицей и с девочками но тут вдруг повезло мне несказанно - говорил же я судьбу не объедешь хоть десять профессоров тебя будут прослушивать и наперебой принимать в свои объятия но если у тебя в один прекрасный день вдруг опухают суставы на всех десяти пальцах как у столетнего старика и перестают сгибаться то уж о какой скрипке может идти речь и тут уж пришлось сдаться и мамочке и учителю и профессор так и не дождался к себе на уроки будущего лауреата... вот мы говорим судьба это ерунда человек сам кузнец своего несчастья и тому подобное но тут разве зависело что-нибудь от меня судите сами если в ту проклятую войну в той проклятой дыре в первую же зиму поморозил я себе и руки и ноги с южной своей изнеженностью да с хлипкой одежкой а морозы там были ой-ой-ой да еще жили в глубоком подвале где вода стекала ручьями по стенам и зимой и летом... там наверно и заработал я себе ранний ревматизм и он из меня почему-то через суставы попер аккурат в ту весну когда профессор Лещинский возмечтал сделать из меня Яшу Хейфица или на худой конец Лизу Гилельс... вот и получается дважды война мне дорогу перебежала может всю судьбу мою покалечила а вы говорите кузнец кузнец когда за тебя все там наверху давно решили и подковали... и так я и ходил с застывшими деревянными пальцами до следующего лета с небольшими перерывами и время было окончательно упущено а ведь после никогда подлые ни разу не набухали как в ту весну и не деревенели и сгибались исправно хотя и остались чуть припухшими на всю жизнь вот посмотрите... и скрипочку свою я забросил прочно и окончательно и все согласились какая уж может быть карьера у скрипача с ревматическими пальцами  и мамочка немало тихих слез пролила глядя на мои руки только я совсем не горевал нет не горевал а втайне радовался открывшейся свободе болван... но после когда пальцы мои вошли в норму брался я за свою скрипочку признаюсь вам без особого отвращения... да чего там врать - с наслаждением брался ведь не стоял никто над душой и по доброй воле даже новые вещи сам я разбирал и дома с мамочкой музицировали время от времени и дядья мои иногда наезжали в гости и снова мы устраивали домашние трио-квартеты и в институте я в концертах выступал ведь не много среди геологов скрипачей встретишь и я вам признаюсь что даже в экспедиции скрипку таскал чего-то мы все искали да разведывали ну а по ночам я наших музыкой ублажал и был от этого определенный плюс во-первых чуткие мои коллеги пальчики мои драгоценные берегли и всякой дрянной работой черной не нагружали а во-вторых а может это как раз во-первых если была в партии девица с мало-мальски нежной душой к музыке отзывчивой то уж на второй вечер она моя с потрохами хоть мне их потроха вообще-то ни к чему были... но потом когда я с экспедициями покончил так ничего толком и не разведав и осел в одном из наших НИИ многочисленных потому что мамочка взмолилась стареть начала и не стал я мамочку одну оставлять да к тому же еще и поднадоели мне девицы с нежной душой и я вдруг женился и вот тут уже скрипку в руки брал реже и реже раз только вернулся я к скрипочке на работе меня уговорили решили вдруг при управлении маленький оркестрик да-да надежды маленький оркестрик решили собрать не знаю уж на что они надеялись просто какой-то дирижер прыткий энтузиаст ставку себе выбил и туда из разных контор люди собрались недоучки вроде меня... и что ж - я не без удовольствия за пульт сел в этом тоже что-то было сидеть как бы в брюхе у музыки это ведь помощней квартета и я почти как бы в детство вернулся когда под роялем музыкальный душ принимал только теперь я разборчивей что ли стал но как-то мало она меня удовлетворяла музыка наша коллективная... квелой какой-то она мне казалась и к тому же увидел я что отстал сильно слабачок по сравнению с другими коллегами такие фанаты собрались что просто жуть так что я быстро из первых скрипок во вторые переехал на последний стул и бывало так что Давыдыч дирижер наш энтузиаст вдруг репетицию остановит и спросит меня «ты на какой цифре сейчас?» ноты ведь все на куски разбиты и у каждого своя цифра чтоб удобней всем вместе начинать с определенного такта на репетициях... ну вот я и говорю «как на какой на девятой естественно» а он «ну так поторопись дорогой а то мы все уже на одиннадцатой» и все мои лабухи со стульев от ржачки валятся и смычками по пюпитрам стучат в полном восторге... я не вру не сочиняю клянусь вам бывало и так я вообще-то играть старался потише чтоб в случае чего не очень диссонансу подпускать а трудные места и вовсе молча проскакивал тут главное со счета не съехать чтоб включиться потом в нужном месте... в общем сами понимаете перестал я туда ходить и уж после этого в руки скрипку не брал засунул ее на шкаф подальше тем более и мамочку вскоре похоронил царствие ей небесное так и не дождалась она чтоб ее сыночек лауреатом стал или хотя бы на последнем стуле... да что там говорить... а вот здесь смотрите-ка вдруг пригодилась значит не зря все ж таки когда-то учитель пальцы мне мял и очень я доволен вроде как на работу каждый почти что день сюда хожу а без работы ведь плохо дома сидеть не привык да и жена гонит ищи да ищи работу какую-никакую зарабатывать надо что бездельничаешь - а какую я работу могу найти? на стройку силенки не те и даже лестницы мыть с моей поясницей много не намоешь тут я про скрипочку и вспомнил глядя как другие на каждом углу пилят без зазрения совести... но теперь вы понимаете почему я перекресток пошумнее выбираю? да чтобы не дай бог не услышали как я играю и я слава богу и сам себя не слышу за автобусами да машинами и это как раз то что требуется... я думаю и все которые по тротуарам с музыкой расположились все вроде меня такие же приблизительно лауреаты я ведь сначала прислушивался специально вот и вдохновился понял что смело могу дерзать только перекресток пошумнее найти хотя стоять тут целый день в грохоте да еще самому что-то пиликать это настоящий ад и есть а вот я вам сейчас скажу как я себе рай представляю - это чтобы в тихом саду на лужайке рояль белый стоял нет три рояля и за роялями мамочка папаша и братец а в серединке я стою только чтобы я был довоенный лет этак восьми-девяти и вместе с ними играю тот концерт замечательный... ну это я конечно смеюсь хотя иногда... нет вы еще послушайте как я анекдот здешний малость переделал ну насчет репатрианта который если без скрипки так обязательно пианист а я добавляю что к тому же очень часто оба они геологами могут оказаться хе-хе-хе... нашего брата порядочно ведь понаехало и я так думаю что зря нас в дело не пускают и без особых капиталовложений можно бы придумать... к примеру дали бы нам каждому по лопате мы бы всю страну исковыряли сплошь и если каждый из нас нашел бы даже всего по литру этого самого черного золота которого обыскались то вкупе глядишь и вышло бы... миллион баррелей хе-хе-хе... сам не знаю зачем я наболтал вам все эти глупости разговорился остановиться не могу... а ведь что-то хотел сказать да не сумел нет самое главное я так и не сказал... нет не сказал и что это за главное такое сам не знаю слов наболтал много а вот на самое главное не хватило... 
 

I I. Антирассказы
 (Из рукописей Хаима Смертелькина)

     Рибарбара

                                                                                        Неизвестно, что хуже: повторить чужую мысль 
                                                                                        или произнести собственную глупость? Самое 
                                                                                        умное - промолчать.
                                                                                                                                  Древняя мудрость

     Новая литература ищет новые приемы. Писатели прямо-таки голову сломали в поисках. Но главное все же не приемы, любые изыски быстро приедаются. Некоторые смельчаки даже прибегают к классической ясности слога, не боясь утратить новизну. Потому что подлинная новизна в другом, главное состязание - кто меньше скажет. Наболтать два десятка страниц - и чтоб ничего не сказать. Вот высший класс. Авангард, постмодернизм - пройденные этапы. Большого пути. Плотный поток андерграунда вырвался на поверхность и растекся мысию по древу. И мыслею по бумаге. На глазах нашего поколения рождается нечто совсем новое. Новейшее. 
     В самом деле, настолько уже все сказано, что ничего и не скажешь. В театральной массовке, чтобы создать «говор толпы», актеры применяют железный прием: все вместе, но вразнобой, с разными интонациями, беспрерывно бормочут одну фразу: что говорить если нечего говорить что говорить если нечего говорить...

- сколько понадобится режиссеру. Новая литература смахивает на подобное жужжание. В некоторых театрах для той же цели вместо длинной фразы применяют замечательно звучное и емкое слово: рибарбара. То есть таким же макаром все вразнобой бормочут, интонируя на разные лады: рибарбара-рибарбара-рибарбара... Эффект - потрясающий: Совершенно натуральная «многоголосая толпа». Кто сомневается, может проверить в семейном кругу. 
     Что же делать мне, бедному Хаиму Смертелькину, воспитанному на обветшалой классике? И желающему приобщиться к печатному слову? И к непечатному тоже... Что делать мне в наш счастливый свободный благодушный век, когда пенистый подземный поток выплеснулся на поверхность - и теперь это могучая полноводная река, главная водная артерия литературы, на зеленых лужайках по берегам рукоплещут критики, подполье замечено, признано, обласкано, вознаграждено, распремировано, освещено, озвучено и телеразмножено. 
     Я, Хаим Смертелькин, не желаю отставать от века. Я желаю влиться, так сказать. 
Я озабочен, я размышляю. Я пойду дальше - никаких мыслей, никаких сюжетов... Я отшлифую новейший стиль рибарбара до совершенных пределов... О чем говорить, когда нечего говорить... Когда все уже сказано... И вот уж... пальцы просятся к перу, перо - к бумаге... Авангард, постмодернизм... Куда ж нам плыть?..
     Совершенно некстати затесалась цитата из замшелого классика. Но я искореню. Да 
будет для меня образцом сын южных степей - говорят, в старые времена, когда на земле еще существовали лошади, он мчался верхом и пел все, что попадалось на глаза. За неимением скакуна, помчимся... на автобусе... 
* * * 
     Я запер дверь и пошел на остановку. Дворник убирал мусор. По переулку мчались машины. Словно им тут открытое шоссе. 
     Пирожковая распахнута настежь. Проходя мимо, заглянул внутрь. Ассортимент сегодня бедноват. Но заходить я и не собирался. 
     В зеленную лавку сгружают овощи. И фрукты. Ящики с мандаринами. С яблоками. 
С грушами. С помидорами. Киви, манго, папайя. И еще что-то без названия. Все отборное, красивое. Цены на фрукты ползут вверх. На овощи тоже. Доллар поднимается. Мир, как и человек, меняется только к худшему. Так говорил один мой старый московский приятель-пессимист. Но я с ним категорически не согласен. Я оптимист - на мой взгляд, все течет, но ничего не меняется. Одна видимость. Хотя доллар действительно растет. 
     Фотолавка открыта. Еще бы - одиннадцатый час. Эти раньше десяти никогда не открывают. Любят поспать. Сегодня за прилавком жена хозяина. О, у нее новая прическа, не узнать. Беседует с клиентом и любезно скалит зубы. А, и хозяин тоже мелькнул. Он в ателье, кого-то запечатлевает. Надо бы зайти к ним за альбомом. Но не срочно. 
     Лавочники все льют и швыряют под ноги прохожим. Но всем наплевать, никто не жалуется. А где же дворник? Дворника нет. Уже ушел или еще не пришел. Все равно - бесполезная работа. Вокруг остановки - наплевано и набросано, чего только нет. И автобуса нет. Видно, давно- много народу собралось. Это хорошо - значит скоро будет. 
     Не забыл ли я проездной? Нет, на месте, в кармашке. Жара, хотя и осень. Рубаха липнет к спине. Под мышками мокро. Противно. А ведь только вышел. 
     Но вот и автобус. Конечно, битком. Этот номер ходит редко. Потому и набит. На 
других линиях автобусов много, чаще всего полупустые. В других номерах я всегда сижу. Но в этом приходится стоять. Тем более, идет он издалека - сюда приходит уже набитым. 
     Итак, я еду в автобусе. Естественно, стоя. Навис над солдатиком. Жду, когда же его остановка. Но он едет и едет и сходить не собирается. Ему хорошо - он сидит. Так можно ехать до конца. И обратно. А я вишу на верхней перекладине одной рукой, другой упираюсь в вертикальную стойку. Если не упираться, тебя будет бросать и швырять, как мешок с картошкой. Водители автобусов - асы. На забитых машинами улицах они развивают бешеную скорость. Но мастерство не в этом. А в том, как они мгновенно и резко тормозят, чтобы не врезаться в какого-нибудь наглеца, вынырнувшего под самым носом, и в том, как мгновенно набирают прежнюю скорость. Вот ты все время и валишься то вперед, то взад. Развивая мускулатуру рук, ног и брюшного пресса. И проклиная лихого водителя. Хотя проклинать надо не его, а водителей фиатов, вольво и прочих мерседесов: каждый из них шныряет по тесным улицам так, словно он один в чистом поле. 
     Какой я невнимательный - это не солдатик, а солдатка, девушка. Маленькая, пухленькая, в обнимку с большущим автоматом. Она дремлет, привалившись к окошку. Пируэты и содрогания автобуса ей нипочем. О молодость, молодость... Признаться, у меня отлегло от сердца: как хорошо, что солдат - девушка, а не парень. А то я в душе подумывал - почему бы ему не уступить мне место? Правда, я старался гнать эти мысли. Чего ради мне, шпаку, уступать? У них многотрудная служба. Они каждый день рискуют жизнью. Они наши защитники. Хотя иногда они все же уступают место, говорят. Мне ни разу не повезло - даже издалека не видал. Но я вообще невнимательный. Зато я также ни разу не видел, чтоб солдат кого-то согнал. И не слышал. Если мест нет, они скромно стоят, с автоматами и тяжелыми сумками. И никого не сгоняют с места. Тем более старуху. А я хорошо помню, как в сорок четвертом один из наших защитников - офицер, между прочим, - согнал с места мою родную бабушку, да еще наорал на нее. И на меня наорал, и на маму. Орал он о том, что он за нас кровь проливает, а мы не можем додуматься место ему уступить. Тыловые крысы. Мне было двенадцать. Мы возвращались из эвакуации. Мама хотела вступиться, но бабушка остановила ее и сказала: «Садись, садись, сынок». И он мгновенно уснул, сидя по стойке смирно. А я смотрел и удивлялся, как это можно так спать - по стойке смирно. И до сих пор удивляюсь. 
     Хотя тогда, конечно, война шла жестокая и счет шел на миллионы. Но ведь каждый убитый из тысячи - ничуть не меньше, чем каждый убитый из миллиона. Кому-то может даже показаться наоборот: чем больше убитых, тем дешевле смерть каждого. Такая вот арифметика. 
     И еще: здесь счет идет на десятки лет - война длится полвека. Или даже больше. Ее то объявляют на несколько дней, то несколько лет не объявляют. Но она идет. 
     Вот эта девушка-солдат спит вовсе не по стойке смирно, а совершенно расслабившись, калачиком. Насколько можно калачиком на тесном сиденье. И я стал ее разглядывать. Совсем девочка, лет восемнадцать. Видно, служба только началась. Тугой узел на затылке, а на шее пушок детский. Я постарался представить ее не в брюках и бесформенной (хотя и форменной) куртке хаки, а в коротком голубом платьице. Брюнеткам идет голубое, говорят. И чтоб на шее - ниточка бирюзы. Она и сейчас хорошенькая, кажется, - плоховато лицо видно, - но как же в платьице похорошеет! Вообще, если кто не знает, для сведения: все девушки - хорошенькие, даже в солдатской форме. Но все же лучше, чтоб в платьице... 
     А за окошком - густой поток легковых. Вся страна сидит в легковых. Непонятно даже, откуда набирается полный автобус. Статистику я не знаю. Но знакомых «безлошадных» у меня нет. Все с машинами. Кроме нескольких стариков после 98 лет и десятка новых репатриантов, которые не успели преуспеть. Ну и я, соответственно. Всего - человек тридцать на страну. От силы сорок. Те, кто ездит в автобусах, очевидно, просто свезли свои машины в ремонт. Ремонтных мастерских - уйма. Есть километровые улицы, где сплошь - автомастерские. Они завалены машинами, требующими ремонта. Все вокруг них забито сломанными, искореженными бывшими красавцами - тротуары, дворы. Даже на крышах сарайчиков - останки фордов, тойот, мазд, субару и прочих. Горы металлолома. Неужели все это снова будет ездить? Если чего-нибудь не придумают, через десяток лет все машины выстроятся в зад друг дружке и застынут в одной гигантской всемирной пробке. А вплотную к ним - горы металлолома, так что пешеходам придется перебраться на крыши. Нет, крыши тоже будут завалены стальными трупами. Пешеходам же останется сидеть по домам и смотреть телевизор. Правда, в запасе вертолеты... 
     Неужели я так и буду всю дорогу висеть на поручнях и болтаться мешком? Левую ногу отстоял - по ней уже поползли мурашки. Девушка-солдат дремлет и выходить определенно не собирается. 
     Автобус мчит с крейсерской скоростью по извилистой улице. С горы - в гору - с горы - в гору. Местность холмистая. Улица бесконечная, пересекает три города. Границы городов читаются без особого труда: нужно лишь не прозевать момент, когда номера домов снова возвращаются к единице. Границы проходят по поперечным улицам. Правый тротуар - один город, левый тротуар - другой город. Каждая мэрия блюдет чистоту на своей стороне. Однажды я шагал по такой пограничной улице. Мусорщики правого города в те дни бастовали - правый тротуар утонул под горами вонючего мусора. Левый - вычищен до блеска. Я, разумеется, пошел по левому. 
     Нет, нет, никаких намеков на «левых» и «правых»! Даже не помышлял, не дай Бог! Свидетельствую объективно, что касается мусора - горы вонючей гнили вполне могут оказаться как «справа», так и «слева»! 
     Мимо проносятся вывески, рекламы, яркие витрины. Магазины, магазинчики, 
лавочки - сплошняком. Что-то сгружают, загружают, выгружают, погружают... Боже, 
кто же это все раскупает? На тротуарах - толпы. Но в магазины никто не заходит. Они всегда пусты. Просто загадка. Все дружно спешат мимо, в разных направлениях: одни - отсюда туда, другие - оттуда сюда. Женщины, мужчины, молодые и пожилые. Мало только детей - тех поголовно распихали по школам. А взрослые - да почему ж они не на работе? Обычный будничный день. Меня всегда занимал этот вопрос. Не только здесь - в любой столице, любом крупном городе: на улицах тьма прохожих. Кто же работает? Но, как обычно, я себя обрываю сурово: вот же ты же тоже едешь куда-то, вместо того чтобы работать. Они что - хуже тебя? И на этом успокаиваюсь. 
     Внимание! В автобус вошла смерть. Нет, не вздрагивайте - не пошлый хамасовец-смертник, обвешанный взрывчаткой и замаскированный под солдата. Или 
под американского туриста. Того, увы, не приметишь. Тот обнаруживает себя, когда уже поздно, слишком поздно. Когда летят во все стороны его кровавые ошметки - вместе с твоими и еще десятка невезучих пассажиров... И если тебя, вернее, то, что от тебя осталось, с трудом собранное, отвозят не в черном мешке на кладбище, а под белыми простынями в ближайшую больницу, где будут сшивать и латать, без сна и устали, классные специалисты... если вернется к тебе способность соображать и размышлять, - всю оставшуюся жизнь будешь сокрушаться, что угораздило тебя сесть именно в тот автобус и что не вышел на остановку раньше, прежде чем проник в него этот проклятый полоумный ближневосточный камикадзе... 
     Нет, в этом смысле мне пока везет. Мне и всем, кто в этот час со мной в автобусе. То был не пошлый убийца - вошла настоящая Смерть. С большой буквы. Хотя я терпеть не могу больших букв. Ну что за пошлая манера выделять слова большими буквами? Вот иврит, например, прекрасно обходится без всяких заглавных. Даже имена пишутся со строчных. Больших, заглавных - в иврите попросту не существует. Самый демократический язык, из тех что я знаю. Потому я и не желал в школе учить немецкий: мало им собственных имен - они еще и имена существительные все поголовно наградили заглавными 
буквами. Верх пошлости!.. 
      Так вот, вошла сама смерть (к черту заглавные буквы!) - а ее никто не узнал. Никто не обратил внимания (Как обычно - ведь убийцу тоже никто не узнает, пока он не нажмет кнопку своего адского устройства.) Это и не удивительно: раньше она шастала с косой в костлявых руках и с черепом вместо головы на плечах. Что выглядело довольно нелепо, однако вполне узнаваемо. Но я признал ее мгновенно, нюх у меня, должно быть... Хоть она и преобразилась, цивилизовалась - в духе времени. Эту явно сотворил художник, скажем так, с недурным вкусом. Смотреть приятно. И я смотрю - забыв про совесть и приличия, во все четыре глаза. 
     Сначала она показалась мне молодой женщиной. Короткое платье из черного прозрачного шифона, поверх черного же чехла, пышно расклешенное, едва прикрывает колени. Низкий вырез на груди, матово просвечивают не прикрытые чехлом отнюдь не старческие плечи. Короткая стрижка под соломенной шляпкой с узкими приспущенными полями, с черной лентой вокруг тульи, на ленте - соломенный бантик с черной каймой. Темные очки в тонкой оправе с золотыми дужками. Черные чулки туго обтягивают вполне привлекательные ножки типа «молодежные», коленки призывно светятся сквозь капрон, 
на маленьких ступнях изящные черные туфельки с крохотными золотыми пряжками. Тонкие черные перчатки. Венчает мрачно-изысканный туалет замшевая сумочка - тоже, конечно, черная, с золотым замочком. Все сплошь черное со скромным вкраплением золота... Нарядна и сурова одновременно. Стройный, можно сказать, обворожительный силуэт. С густым замогильным оттенком, однако не без игривости. Спину держит прямо, 
и голову - высоко, глядя из под шляпы строго и невидяще. Абсолютно выцветшие глаза, 
на молочно-белом лице, под тонко вычерченными тушью ниточками бровей. Вот это ее и выдавало - белое лицо и бесцветные глаза. Меня не проведешь. 
     Она проплыла по заполненному проходу словно в пустоте, не коснувшись ни одного пассажира. И уселась... прямо рядом со мной. И куда я смотрел? Известно, куда: я смотрел на нее... и прозевал долгожданный момент - она уселась вместо внезапно исчезнувшей девушки-солдатки. Зато теперь я мог разглядывать ее сколько душе угодно. Тем более, что оправился после первоначального шока. 
     Теперь, кроме выцветших глаз, я разглядел еще кое-что интересное. Игривые кудряшки, едва выбивавшиеся из-под шляпки, оказались пепельно-седыми. И на ярком фоне окна ясно читался ее жесткий мужской профиль. Да, да, миловидный - но истинно мужской, я бы даже сказал - юношеский, с аккуратным прямым (совсем не местным) носиком и тонкими плотно сжатыми губами. 
     Нет, нет, художник, изваявший, якобы из плоти и крови, этот новый, современный образ-символ, явно малый небесталанный. 
     Известно, к картинам не рекомендуется подходить слишком близко. Но совет не относится к специалистам. И я на минуточку вообразил себя таковым. Впечатляло, впечатляло ее белое лицо, белая шея и белый вырез декольте - не поскупившись на белила, румянами художник пренебрег, видно, из чистого принципа. Но стоя рядом, нависая над ней, в свете окна разглядел я под слоем крем-пудры глубокие борозды на лбу и густую сеть тонких морщин по всему лицу, дряблую кожу шеи и проступающие пигментные пятна на открытых плечах и груди... Да этой бывшей красотке с мужским профилем лет триста! 
     Сомнений нет - это она, Она (впадаю в пошлость с этими заглавными, но никуда не денешься) - та, которую звали Костлявой. Эту костлявой никак не назовешь - кроме чересчур выпирающих ключиц, костей не видно, вполне упитанная не то дамочка, не то старушка. Что же ей здесь надо? И почему уселась она чудесным образом именно под моим любопытным носом? Случайно ли это?.. 
     Боюсь ли я смерти? Ну, этой, с заглавной буквы, чего бояться - чистый символ. А с маленькой? Что не рядится ни в какие одежки и является невидимкой, чаще всего тихо и буднично? Той - боюсь. Но не ее самой - а последствий. И не для себя лично, а для ближних своих - друзей, родных. Которые останутся... Как бы это пояснее... Меня вовсе не пугает неизбежная эмиграция в страну полной неизвестности. Не то чтобы я задержался здесь слишком уж надолго, полсотни - не возраст, но вполне достаточно, чтобы порядком наскучить этим миром. Временами ужасно хочется чего-нибудь новенького. Порою хочется настолько ужасно, что даже обычно пугающая абсолютная неизвестность вдруг начинает привлекать, и разбирает любопытство: да что же, в конце концов, черт побери, ожидает меня там?.. 
     Нет, я, разумеется, не так уж и рвусь туда. Но пугают меня, главным образом, хотите верьте, хотите нет, те малоприятные минуты, часы, может быть, даже, не дай Бог, дни, уготовленные здесь оставшимся. Да, при мысли о собственной смерти прежде всего возникают в моем воображении те кошмарные нагрузки, которые неизбежно свалятся на оставшихся в живых: мерзкое ощущение утраты, деморализующая скорбь-печаль, назойливо-излишнее напоминание о собственной бренности, да и просто удручающе-утомительные хлопоты - оформление, бумаги, похороны... а если еще окажется, что я необрезанный - тут проблем не оберешься... Честно признаться, в самом деле позабыл, давно не разглядывал свой Wiwimacher, как-то не до того, право. Надо провериться у специалиста. (А словечко это немецкое я у Фрейда вычитал. Видите - они даже «пиписку» с большой буквы пишут. Ну?!..) 
     Да и материальные затраты - не пустяк... Но нет, тут я постараюсь обеспечить все заранее. И все равно - жаль их ужасно. Как избежать этого, как избавить ближних своих 
от подобных неприятностей? Увы, никак - ничего не придумаешь, ну никак. Хотел бы я просто... испариться незаметно... да поди попробуй... 
     А кто-то обязательно вспомнит, что когда-то сказал мне дурное слово или, того хуже, пакость сотворил, - муки раскаяния и все такое... Нет, нет, как подумаю этак на досуге о собственной смерти и обо всем этом, настолько мне жаль их всех становится и стыдно за свое безответственное поведение - ушел себе, понимаешь, бросил все на нас, а мы тут страдай, хлопочи, - что я готов тянуть еще и еще, сколько угодно, сколько сил хватит. И лишь поэтому усиленно берегу себя, да... За здоровьем слежу, зарядку, холодное обтирание, давление, холестерин, сахар... А ты уж, милая мадам, ступай себе мимо... из лесу, 
вестимо... Вот чертовщина - опять классики пробиваются, да и вовсе ни к селу ни к городу... 
     А где же она?.. 
     А она исчезла. Незаметно. Действительно - как испарилась. Мне бы так научиться... Пока я мечтал-размышлял - отвлекся от наблюдений. Уж не знаю, по чью душу отправилась, но я пока что оказался ни при чем. Ничего не произошло. Ровным счетом ничего. Стоило ли в таком случае садиться, на пару остановок. Шла б уж себе пешочком, по тротуарчику. И не смущала бы мою душу зазря. 
     Я не удивился, если бы снова увидел на ее месте прежнюю девушку-солдатку. Но нет, там буднично и реалистично сидел теперь толстенный мужик, животом упираясь в спинку переднего сиденья. Снова я прозевал место... 
     А за окошком все то же: слепящее солнце, пальмы, платаны, бананы, магазины, продавцы, покупатели. Человечество делится на продавцов и покупателей... Но уже и выходить пора, приехал. 
     Учреждение, куда я направляюсь, напротив остановки. Там, во спасение, кондиционер, поскорее бы туда, жариться на солнце после сравнительно прохладного автобуса - тоже ведь кондиционер! - не очень-то приятно. Не оглядываясь по сторонам, ныряю под своды бензоколонки, которой никак не миновать. Ядовитые бензиновые испарения шибают в нос и сшибают с ног, в жару они особенно убийственно вонючи. На этой, как и на многих других, трудятся вместе с мужиками и девушки, бойкие, расторопные. Прехорошенькие, так и хочется жениться на какой-нибудь... Только лица у них абсолютно зеленые: надышались бензином. Они мне напоминают русалок, вытащенных на берег в неурочную солнечную пору. Помню, однажды... Но о русалках - в другой раз. 
     Я уже в подъезде, взбираюсь на третий этаж. Очень занятная лестница: на площадках - а их до третьего этажа почему-то целых четыре - ни квартир, ни учреждений. Зато на каждой - дверь с двумя нолями. Туалеты! Заветные местечки. Однако попасть туда не просто - все они заперты на ключ. На третьем этаже - несколько контор, и у каждой собственный туалет. И ключ хранится у секретарши, а то и у самого. Нет, плату они не взимают - просто чужим не дают. Хоть ты тут обмочись у них на глазах. Лучше, конечно, не на глазах, а за углом... 
     Не прав, кто упрекнет меня в низменности темы. Кому случалось мчаться по улицам, 
не разжимая коленок, в безуспешных поисках заветного МЖ (или WG по-иностранному), 
- тот поймет меня и не осудит. Случалось мне и сюда заскакивать, взлетая на третий этаж за полсекунды, вопреки всем законам земного тяготения, и вымаливать ключик. Иногда давали... Зато и чистота там! Хоть чай садись пить!.. 
     Но сейчас эти нули мне ни к чему. Не торопясь поднимаюсь, спокойно шагаю по коридору мимо разных офисов, нахожу искомый - и слышу, что нужного человека нет на месте. Не только слышу, но и вижу - действительно, нет. Нет и неизвестно... Как же так, 
мы договаривались!.. - Ничего не знаем. - Но он обещал!.. - Позвоните завтра. - Но я звонил... вчера... 
     Бесполезно. Когда же я усвою золотое правило - звонить перед выездом, проверять... 
Но он же говорил - будет. Точно. Железно. Железо ржавое, труха. 
     Возвращаюсь тем же путем. Зря проездил. Настроение испорчено напрочь. Гнусно. Ни на что не желаю смотреть. Сажусь в автобус. На этот раз с местами полный порядок - полупустой. Я сажусь у окошка, кондиционер дует во всю. Но и это меня не радует. Тошно. Пробую читать газетку, предусмотрительно засунутую в карман. От чтения начинает мутить по-настоящему. Не могу я читать в автобусе - убалтывает. Пытаюсь дремать. Это мне почти удается. 
     Едва не проспав остановку, выскакиваю из автобуса и возвращаюсь домой. Тошнота 
не проходит, мутит. То ли от газетки, то ли от всей пустой бессмысленной поездки... Что ж, эксперимент удался. По-моему, вполне: ни мыслей, ни событий... Человека не застал, встреча не состоялась. Да и встреча пустяковая, если честно. И даже смерть, молодящаяся старуха, проскочила мимо... 
     Скучно жить на этом свете, господа!..
     Ах да, и это уже кем-то сказано... Опять замшелый классик просочился, тьфу ты черт... 
     А главное, снова совершенно ведь некстати. 
 

Лекарство от сплина {1}

     Давно-давно, еще в прошлой жизни, в Москве, когда однажды с утра навалилось на меня отвратительное настроение - очень уж отвратительное, ну совсем невпродых - послал я все подальше, сел в электричку и сошел на каком-то глухом полустанке. Не глядя. 
     Не глядя же пошел по тропинке, что сама подвернулась под ноги. Вошел в чахлую припутейную рощицу, где, как водится, деревья смахивают на узников концлагеря, листва жухлая, светится насквозь, так что и тень там дырявая, и воздух душный, словно в пыльной кладовке. Дрянь, одним словом, а не природа. 
     Кончилась, слава богу, рощица. И побежала тропка вихлять меж клочьями полусгоревшей - не травы, а какой-то лохматой ржавчины, проросшей жидкими пучками, вперемешку с бурыми иссохшими комьями. Будто кто-то гигантский и тупой прошел здесь, злобно тыча в тело земли огромным посохом и выворачивая травяные пласты исподом к небу. 
     Тропа опускалась в низину, по сторонам и под ногами появились мерзкие лужи. Старательно обходил, иной раз приходилось и прыгать, с кочки на кочку. Словно заяц в половодье. Кажется, направляюсь прямиком в болото. Но не возвращаться же. 
     И вот тропка исчезла. Ничего таинственного - попросту ушла под воду. Поперек пути - ручей не ручей, речка не речка - но не перепрыгнуть. Вода - мутная, серая, даже черная от грязи, и небо ее не красит голубым - словом, отвратительная. Как в тех лужах. И в точности, как настроение с утра. 
     Как же они тут ходят, собаки?! В сапогах, что ли? А если босиком рискнуть? Вряд ли в этой луже утонешь. А и утонешь - хрен с ним, тоже потеря невелика... 
     И разувшись да закатав брючины, я злобно ступил в воду. 
     У-у-у! Две радости ждали меня: вода - ледяная, черт знает почему, откуда, стоячая да в этакую жару. Но черт с ней, с водой, пусть и ледяной (сердце зашлось) - ноги погрузились чуть не по колени в густой, вязкий, липкий, засасывающий - какой еще там? - склизкий до отвращения ил! А я ил ненавижу всю жизнь! Просто не переношу! У меня к нему... как это... идиосинкразия! Если у берега ил, хоть чуть-чуть, - я в воду не полезу. Б-р-р-р... от одной мысли перекашивало рожу и стягивало кожу. Ступать по этой мерзости - не лучше, чем целоваться с помойной крысой. 
     А тут - прозевал. И пришлось ступать - медленно, с трудом вытаскивая ноги из чавкающих капканов. Брюки я закатал, конечно же, без расчета на глубину. И теперь они... А, пропади она пропадом, эта гнусная природа, вместе с индустрией и техникой! 
     Вот так я и пробирался через эту чертову грязную жижу - месил ее часа три. А может, и все тридцать! Будто стоял на месте. 
     Солнце подкатило к полудню. 
     Другой берег оказался довольно крутым, и, вытянув ногу из последней илистой воронки, я сходу взбежал наверх, чтобы отсидеться на ровном месте. Во что превратились брюки, рассказывать излишне... 
     Однако - откуда она взялась? Метрах в двухстах, словно из-под земли выскочила, - деревенька, потемневшие стрехи едва проглядывают сквозь густые купы деревьев. 
     Как же я раньше ее не приметил? Видно, не очень-то вперед глядел - все больше под ноги. И - в себя, конечно, перебирая и проклиная свою проклятую жизнь. (Тавтология, понимаю - но что поделаешь?..) 
     И вот она, перед носом, - зеленая, тихая, манящая, как в сказке. И тропинка тут как тут, зазывает в райские кущи. 
     Но я пошел рядом с тропкой, на ходу обтирая грязные ноги об изумрудную сочную 
траву - не чета рыжей жесткой щетине на том берегу, позади. 
     Шагалось легко, и деревня приблизилась мгновенно. Тропинка, надо сказать, потерялась, и густая трава подступила вплотную к ближайшим заборам. Да и вся улочка дальше тонула в бурьяне - от плетня до плетня. Сами плетни не стоят, а скорее - лежат, покосились опоры, валяются в траве поперечины... И - ни рожи. Ни звука. 
     Как никогда быстро, сообразил: деревушка-то - заброшена. (Вблизи от столицы? Странно...) Вид угрюмо сонных изб со слепыми окошками почему-то оскорблял смертельно. Смертельная обида - мертвая тишина. Птицы тоже, что ли, переселились?.. Конечно - уж если тебе подвернулась деревушка, так она непременно должна оказаться вымершей, словно после чумы. Чтоб ни одной живой души. Радоваться бы - на кой ляд тебе сейчас живые души, если ты удрал от них, и часа не прошло... Но разве есть логика в паршивом настроении? Хоть так, хоть сяк - все мерзко. Да и пить хочется, опять-таки, смертельно... 
     Не вдаваясь в вязкую философию, я побрел вдоль улочки, вяло и безнадежно 
поглядывая по сторонам в поисках колодца. Если он и обнаружится, так уж наверняка без ведерка. (А тебе еще и ведерко к нему?) 
     Сандалии надоело нести в руках, я обулся. В горле сухо, на сердце, как говорится, 
кошки нагадили. 
     Деревенька - раз-два и прошагал насквозь, улочка быстро оборвалась, надвинулась околица - точь в точь как та, в которую входил. Та же луговина - но не без края: вдали синеет лесок. Сказка. Идиллия. Но идти туда лень. Да и что я в том леске забыл? 
     На колодец я все же набрел, и ведерко ржавое при нем. Но вместо воды - лопухи да колючки: доверху засыпан бурой землей. Кому-то понадобилось... 
     Двери в избах заколочены накрест. Влезть бы в какое-нибудь из зияющих окон - да какая там вода? И была -вся высохла. 
     Я стоял у последнего плетня, почесывал зад о трухлявый обломок слеги. 
     - Далась тебе эта деревня! - Вот, заговорил, скотина, самый лютый мой враг - «внутренний голос». - В деревню ты ехал? С селянами покалякать? К народу приобщиться? 
     - Перестань киздеть, - зло ругнулся я. Но его так просто не заткнешь. 
     - Что ты тут потерял? Шагай вон в лесочек - прохлада, птички, небось, поют, ключи хрустальные из-под каждого кусточка... 
     Он всегда прав, мой ненавистник. Но я никогда ему не подчиняюсь - ринципиально. 
Чтоб еще какая-то сволочь мной помыкала! Мало мне их без него?.. 
     И ни в какой лесочек я не пошел. Надоело шагать без цели, ноги не казенные. На 
работу бежишь - так хоть знаешь, куда. Какая-никакая, а цель. А тут - чего сорвался, помчался? Выдохся, одним словом. Хоть на душе ничуть не полегчало - все те же помои. 
     Улегся я в траву - где стоял, у последней избы, под сломанным забором. В тени старого развесистого тополя. И сразу же эта сука, мой внутренний враг, желчно забубнил: 
     - Ну и хрен с тобой, лежи и сгнивай, как бревно, тварь слабохарактерная... 
     Но я, как всегда, на него начхал, упиваясь собственным своеволием. Непослушанием. Строптивостью. Полежим, а там, мол, видно будет. Нет в жизни ничего слаще, чем неподвижность! Да! Лежать - и не шевелиться. Стать бы вот этим тополем. А еще лучше - плетнем поваленным... Кулак под затылок, другую руку - на глаза. Чтоб слепящее, банально голубое небо сквозь веки не просвечивало... 
     Но только я так вот затаился - голос: 
     - Эй, парень! 
     Нет, это уже не внутренний, не вражий - чужой, незнакомый. Приподнимаюсь на локте: у избы - мужичок. Не с ноготок, но и не великан. Холщовый, чистенький, голова в серебре, и борода такая же - насквозь седая. Белый гриб, из-под земли прыг. Точь-в-точь такого я в детстве видел - на картинке, в книжечке «Му-му» писателя И. Тургенева, дешевое издание для народа. 
     - Зачем под забором в одиночку? Идем, ксыть, вдвоем погнием! 
     Сам весь из себя серьезный, а в глазах черти скачут, мне почему-то издалека видно. 
И я поднимаюсь, переваливаюсь через плетень и шагаю к Старцу. По дороге замечаю - 
а окошки-то у этой избы не заколочены, стеклышками промытыми посверкивают. Занавесочки, горшочки с геранью. Прям как нарисованный! 
     - Ты что же, дед, один тут живой, в этой пустыне деревянной? 
     - Какое там живой! Говорю ж тебе - гнию, ксыть! 
     Он приглашает меня жестом, и мы обходим избу. Я чуть не наступаю на его голые пятки. Бос, значит. А я-то думал - в лаптях... 
     Хорошо старик гниет! Двор, укрытый от глаз с улицы, - картина! И вовсе даже не деревенская: крылечко, дорожки, клумбочки - довольно обширный эдемчик. А посреди - бассейн. А может, пруд. Но уж очень на бассейн смахивает - бережок камнем выложен, вода голубая, и ступеньки в нее уходят, довольно-таки заманчиво... 
     - Садись, гостем, ксыть, будешь, - штампованно говорит Старец. Но ласково - почти поет. У него жидкий тенор, льется патокой. - Сейчас мы тебя поправим живо! 
     Да, поправишь меня... И где он подхватил свое «ксыть»? Я-то хорошо знаю, что это за «ксыть». Но так говорил только один человек - в далеком моем счастливом детстве. (И чем дальше - тем оно кажется счастливей.) Один из сослуживцев отца. Очень разговорчивый. Интриговал меня ужасно своим «ксыть» - за каждым словом, так и сыпал. Не чета Старику. Я тогда даже считать пытался, да тут же со счета сбился - не поспеть за ним. А потом уж как-то отец объяснил, что вовсе и не «ксыть» это, а «тсзеть» - то есть сокращенное «так сказать». Слово-паразит. Очень сильно сокращенное, признаться, - еще бы, надо успеть сказать так много. Но то был технический интеллигент, так сказать. (Ксыть.) А вот дед где подцепил?.. 
     Пока я вяло размышляю, старое, мягкое, на вид невероятно соблазнительное кресло возникает на травке подле крыльца - уж и вовсе не деревенское, с высокой готической спинкой. «Откель такое?» - хочу спросить на понятном Старцу языке, но мне лень шевелить губами, и к черту все вопросы - я просто плюхаюсь меж двух подзасаленных валиков... и с дикими воплями, словно ошпаренные, выметываются из-под кресла, из недр его, с полдесятка каких-то тварей разнообразнейших расцветок. Пометавшись по двору, они прибиваются к босым ногам Старика. Трутся о его холщовые штаны, злобно таращат на меня зеленые зенки. 
     - Э! - крякает, ухмыляясь, Старец, точно, как народный артист в роли Мужика на сцене областного драмтеатра. - Я же тебе вот на стуло указывал. А там у меня мурки обитают. На место, милые, не боись! - медовым голосом приказывает он, и наглые раскормленные котяры, шипя и выгибая спины, по одному заходят с тылу. Я слышу, как за моей спиной они продираются в кресло - оно ходуном ходит - и устраиваются в его глубинах, бесцеремонно пиная меня в зад. 
     - Сиди, раз уж сел, не тревожь бедолаг, - поет Старец. Я, действительно, пытаюсь встать - но выбраться из этой рухляди непросто, и коты - дьявольские отродья! - начинают подо мной протестующе вопить... Я остаюсь в кресле. Хотя в седалище мое сквозь тощий поролон впиваются жесткие пружины и какие-то рейки-планки. 
     - Небось, пить умираешь, милок? - До чего же догадлив ты, Дед. И «ксыть» свое дурацкое, кажется, перестал вставлять, и правильно сделал, а то уж больно не к лицу... 
     Рядом со мной - как из-под земли - столик, а на нем - три бутыли. 
     - Чего изволишь налить? Вот - мятный отвар, это - липовый, а вот это - квасок, моего изготовления. Советую откушать - не чета вашему городскому. 
     - Давай квасок! Холодный? 
     - Ну! 
     Старец не скупясь наполняет огромную глиняную кружку. Бутыль, и правда, вроде как запотевшая. Гортань сводит сушью, пока я в нетерпении гляжу на выбулькивающую из горла жижу цвета просветленного дегтя. 
     Эх, была не была! Обхватив кружку обеими руками, я жадно припадаю губами - и по инерции успеваю залить в себя не менее половины, прежде чем, распахнув рот, стараюсь восстановить дыхание и преодолеть судорогу, которой свело глотку, челюсть, губы. 
     Вас в детстве никогда не поили конским щавелем? Благодарите Бога. Испытанное средство от поноса. Касторка, по сравнению с ним,- райский напиток. Так вот - это был он, призрак из счастливого детства. Конский щавель. А никакой не квасок. 
     У меня нет сил произнести хоть слово. Я только гляжу на Старца сквозь навернувшиеся слезы и тщетно пытаюсь придать своему взгляду убийственность. Старец ухмыляется в благородную белую бороду. 
     - Как настроение? Прости, милок, но добровольно ты бы ни за что - а оно ить не токмо от расстройства кишок, но и от расстройства психики врачует. - Откуда только он слова эти знает. - Я ить знаю, что у тебя, главное дело, настроение препаскудное. 
     - И все-то ты знаешь, дед... Запить бы чем-нибудь дал. Покрепче. 
     - Покрепче не держу, - сурово отрубает Старик. И снова ухмыляется: - Да куда уж крепче? А вот закусить не желаешь?
     Я задумался. Если это будет так же вкусно... 
     - Не боись, сынок. Все будет о-кэй. Я хотел сказать - ублажу тебе душу через желудок твой. Вот, отведай, - он нагибается и шарит в летней печурке, что дымит неподалеку. («О-кэй», «отведай» - что за бездарный старикан! Никакого чувства стиля!)) 
     - Мне бы молочка, творожку, - бормочу я вяло, без надежды на успех. 
     - И-и-и! - противным тенорком взвизгивает Старик. - Где же нынче в деревне молока найдешь! Из раймага уж давно возим, да и там не всегда... А одному мне, без бабы, и вовсе корову держать несподручно. Куда уж мне. Я травками питаюсь. Вот, лепешечка свежая - враз на душе полегчает. Травяные лепешечки, милок, чтоб ты знал, наилучшее средство от любого психологического стресса. Особенно после моего кваска. 
     От «лепешечки» пахнет непонятно - не то мятой, не то кизяком... нет, это вдруг с новой силой зазвучала во рту конюшня после «кваска», и я, в надежде зажевать эту вкусовую какофонию, отламываю кусок горячей лепешки, лихорадочно запихиваю в рот. Он легко проскальзывает, не задерживаясь, по известному маршруту: пищевод - желудок. 
     Но этого достаточно - конюшня побеждена. Она сгорает без дыма - сгорает от пожара, который занимается во рту. Пожар разгорается, пламя бушует пуще и пуще - это уже не я, это уже Старец орет: «Пуще! Пуще!» - колдун чертов. Я сижу с выпученными глазами, ловлю ртом воздух, пытаюсь сбить пламя под обожженным нёбом. 
     - Ну? Как? - скалит желтые зубы Старик, - да у него и клык, как у гоголевского 
колдуна! - Как настроеньице? Выходишь из депрессии? Возрождаисси? Долой ипохондрию! Долой мерлихлюндию! Нет - депрессансу, да - ренессансу! Поставим 
клизму пессимизму!.. 
     Он что-то еще выкрикивает, но ко мне пока не вернулась способность шевелить 
языком, и я молчу. Выбраться бы из этого треклятого кресла - кошачьего гнезда - и куда-нибудь... Но - куда? И я сижу и стараюсь не шевелиться, ибо при каждом движении свора котов подо мной начинает отвратительно шипеть и визжать. Я погружаюсь в кресло глубже и глубже, к пружинам и острым ребрам я притерпелся, - ах, оставьте вы меня в покое, я готов сидеть тут до скончания века, только бы не двигаться! - я уже на самом дне этого кошачьего кресла, хотя оно бездонно, и высоко надо мной - лоскуток вылинявшего неба, его то и дело заслоняет белой бородой Старикан - он мельтешит передо мной, туда-сюда, туда-сюда, и что-то болтает, болтает, как лектор перед студентами, и тычет и тычет кривым указательным пальцем... Но я не слышу, не слушаю его - ах, оставьте меня в покое, все, все, оставьте, оставьте, ах, ах, ах... 
     Но и поахать вдоволь мне не дают - лоскут неба вдруг исчезает, его прочно заменяет дедовская ухмылка в окружении пышной белизны усов и бороды, его хитрые бесцветные глаза, - и какая-то неведомая бесцеремонная сила пулей выдергивает меня из глубин кресла на поверхность. 
     - Ты что, милок, оглох? - кричит Старик прямо мне в ухо. - Говорю - жарко, поди? Самое время искупаться! Не желаешь? 
     Нет, не желаю. Ах, оставьте меня... 
     Но Старикан, не дожидаясь ответа, хватает меня за руки и тащит из кресла. Я не помогаю ему, даже пытаюсь сопротивляться - и руки мои выскальзывают из его лапищ, и я плюхаюсь с высоты обратно на самое дно кресла, пружины гремят, рейки трещат, из-под кресла с мартовскими воплями вылетают помятые коты, шерсть дыбом, и, замерев неподалеку вокруг кресла, таращат пожелтевшие от злобы глазищи, и визжат, и шипят... 
     Засмотревшись на дьявольских котов, я на мгновение теряю бдительность, и Старик сильным рывком выдергивает меня из кресла. 
     - Брысь под лавку, гулливеры! - орет он котам, и те молниеносно скрываются под креслом. 
     Стою перед Стариком и не знаю, что сказать и что сделать. Мозги у меня совершенно набекрень. 
     - Гляди вон, вспотел, милок! Окунись - и на душе полегчает! - ласково воркочет Старикан. В самом деле - солнце подобралось к креслу, и я изрядно поджарился, пока сидел. Пот со лба заливает глаза. Может, и правда, искупаться?.. 
     - Водичка у меня родниковая, не сумлевайся! Сверху солнышко нагревает, снизу родничок охлаждает - в самый раз! Окромя того - в моей водичке самые наиполезные ингредиенты! 
     Немедленно нырнуть и не выныривать, только бы не слышать этого народного интеллигента. А еще лучше - огреть его по башке чем-нибудь тяжелым, чтобы он навечно перестал нести чушь... Подбегаю к воде и лихорадочно разуваюсь, раздеваюсь, скорее бы погрузиться - как в нирвану. 
     Старикан остается на месте, подбадривает с ухмылочкой: 
     - Давай-давай, хошь все с себя сымай - я да ты да мы с тобой, а боле ни души! 
     Стараюсь не слушать - упаси меня Бог от убийства! 
     - Только мокнись - и всю злобу как рукой сымет. И полный душевный комфорт! 
     Стягиваю трусы - а хрен с ним, с Дедом, не в мокрых же потом идти - и плюхаюсь прямо с камней, носом вниз, рискуя головой прошибить дно. Нет - глубоко. И верно: внизу студено, повыше - тепло. Вода мутноватая, непрозрачная. Я ныряю, пытаюсь коснуться дна - нет, не достать. От ледяной воды на глубине захватывает дух, я стремительно выскакиваю на поверхность, на солнце. Хорошо! Вот стоит Старикан, ухмыляется, поглаживает белую бороду. На расстоянии он даже вполне терпим... 
     Вообще-то я плаваю неважно и воды боюсь. Но сейчас - ни страха, ни усталости, откуда-то - ловкость и умение необычайные, вовсе и не мои. Я плыву, играючи меняю стили - вразмашку, брасс, баттерфляй, кроль - что там еще есть? - ныряю, кувыркаюсь, лежу на спине, отдыхая, и снова мечусь от стенки до стенки или кругами. Вот так и буду плавать до скончания мира... 
     - Хорошо, дед! - кричу я и машу ему рукой. Он в ответ поднимает ладонь, как вождь на трибуне. Да ну его... 
     И в этот миг по ногам моим скользнуло - нечто холодное, склизкое, длинное - будто задело, проплыв мимо. Брезгливо передергиваюсь и отплываю в сторону. Что это? Может, показалось? Нет - то же склизкое и холодное «нечто» слегка прихватывает мои щиколотки 
и тихонько тянет вниз. Отвращение и ужас... 
     - А-а-а! - ору я истерически и, дернувшись, на полметра вылетаю из воды. Что это?.. 
Что это?.. 
     - Чего орешь как ненормальный? Уж и пошутить нельзя, - слышу я за спиной грудной женский до боли знакомый голос. - Ну я это, я! Не ждал? 
     Я поворачиваюсь. И немею. Рядом из воды торчит ее голова. Скалит зубы на свой особый манер, выпячивая крупные верхние резцы. 
     - Думал, акула, да? 
     Она хохочет, запрокинув голову, - мокрые черные пряди змеятся в воде, - и ныряет в глубину, плеснув ногами... Нет, не ногами... ласты она, что ли, нацепила?.. 
     Вокруг - пусто. Зеркало пруда без единой морщинки. Померещится ж такое... Торопливо плыву к берегу, хватит, надо смываться, хочу крикнуть Старикану, чтоб прекратил свои фокусы... Но прямо перед моим носом выныривает ее голова, я чуть не натыкаюсь на 
нее. Теперь она не улыбается - пристально смотрит на меня зелеными глазами, совсем как кресельные кошки. Ни тени ухмылочки. 
     - Ты... ты откуда здесь взялась? - спрашиваю я почти спокойно, стараясь не сорваться
на крик. - Ты... ты-то что здесь делаешь?! 
     - То же самое, что и ты - плаваю, как видишь, - цедит она в своей обычной гнусной манере, от которой начинает закипать кровь и стучать в висках. 
     Но я держусь, держусь. И продолжаю спокойно - только голос сразу осип: 
     - Что ты дурочкой прикидываешься? Как ты... как ты здесь?.. Как?.. - но язык коснеет, я не могу сформулировать простую мысль. 
     Вдруг заорал с берега Старик: 
     - Будет тебе квакать! Лучше приляжьте рядком да погуторьте ладком! 
     - И то правда, - говорит она серьезно и ложится на спину. - Как тебе мой новый купальник? 
     Она вытягивается на поверхности воды, словно на перине, закинув руки под голову, - 
и я вижу ее тело, целиком покрытое зеленовато-перламутровой чешуей, от шеи до кончиков... нет, до кончика - до кончика хвоста, в который плавно перетекают ее крутые бедра. Хорош «купальничек». 
     Чуть отплываю, чтобы случайно не коснуться отвратительной чешуи. У меня к сырой рыбе тоже всю жизнь идиосинкразия... 
     Она смотрит иронически-выжидающе. Котел у меня внутри начинает клокотать. 
     - Понятно... - бормочу я дрожащими губами, - значит, так... Впрочем, ты уже давно... 
     - Ты неправильно понял, - с издевательской улыбкой тянет она и закатывает глаза к небу. - Это ведь не мое тело. Здесь только мой дух. Дух! 
     - Ну и мерзкий же дух! Болотом несет, гнилью. - И я выдавливаю из себя смешок. 
     Но она не клюет, продолжает иронически улыбаться, глядя в небо. 
     - Ты неправ. Дух без тела - это... это... Собственно говоря, никто из нас не знает, что такое дух без тела... А вот что такое тело без духа? А? Уж это, дорогой, ты должен знать! - Она поворачивается на бок, опершись на локоть, подпирает голову ладонью. Под 
мышкой у нее шевелятся водоросли и шныряют мальки... 
     - Нашла место для философии... - бормочу я, удерживая рвотные позывы, и вдруг 
теряю контроль: - Лучше бы и духу твоего здесь не было! 
     Но она уже не слышит - продолжает свой монолог. 
     - Тогда я сама тебе скажу! - Она бьет хвостом по воде и стремительно кружит вокруг меня, я едва успеваю поворачиваться. - Тело без духа - это прах! Тлен!! Дерьмо!!! - Она сужает круги и вдруг проплывает вплотную, скользнув по мне чешуей. 
     - А-а-а! Не смей! - кричу я дурным голосом. Тело сводит судорога. 
     Она смотрит на меня в упор воспаленными глазами. Даже когда не улыбается, 
передние крепкие резцы приподнимают верхнюю губу и торчат наружу. 
     - Да, дерьмо, - повторяет тихо. - Сволочь. Подонок. Хоть бы о детях подумал. 
     - К чертовой матери! - срывая голос, ору я бешено. - К дьяволу! Что ты от меня 
хочешь? К черту! К черту!! - и яростно загребаю к берегу. 
     - Мужчина! - во всю глотку орет она вдогонку. - Мужчина! Беги, беги! Дерьмо!!! 
     Замечательное словечко - «дерьмо». Когда женщина с рыбьим хвостом называет тебя дерьмом, сразу чувствуешь себя если не мужчиной, то, во всяком случае, человеком. 
     Я не отвечаю. Я уже у берега. Через минуту я буду... все равно, где... далеко... хоть у дьявола в заднице... А! На берегу ведь еще этот Старикан! Прибить его! Самое время... 
     Хватаюсь руками за какой-то вентиль - куда же подевались ступеньки? - пытаюсь выкарабкаться из воды. 
     - Только воду не спускай! - в ее голосе неподдельная тревога, почти мольба. Оглядываюсь через плечо - успеваю увидеть плеснувший над водой узкий хвост... 
Исчезла, ушла в глубь. 
     А-а - не спускать?! Отличная мысль! Желаю полюбоваться, как ты будешь ползать по илистому дну!.. Не раздумывая, поворачиваю вентиль, он легко поддается, я слышу, как со свистом и урчанием уходит куда-то вода. Вентиль выскальзывает из рук, уже не дотянуться до него, но мне наплевать -плаваю кругами и с нетерпением ожидаю, когда обнажится дно, и я увижу ее, беспомощно ползущую на своем чешуйчатом брюхе... Вода уходит, в центре бассейна - воронка, водоворот, я держусь от него подальше. А дна все нет и нет - глубина, однако... 
     Но вместе с водой уходит злоба, запал бешенства испаряется, я уже почти раскаиваюсь. Зачем я не ушел, не бежал. Как она будет - без воды, со своим хвостом... Я жалею ее и кляну себя... 
     И вдруг плюхаюсь животом в вязкий ил. С отвращением вскакиваю, ноги вязнут, я неловко падаю, поднимаюсь, оглядываюсь - где же?.. Никого, пусто. Голые илистые стены. Огромная жаба поскакала мимо, укрылась в щели. Может, это она... 
     Круг неба - высоко вверху. Да это не пруд - огромный колодец. И там, наверху, на фоне бирюзового неба - две фигуры: Старикан и под ручку с ним - она. Стоит, покачиваясь, на хвосте. С лицом без всякого выражения. 
     Старик ласково улыбается. 
     - Здесь тебе прохладно будет, не сгоришь! - кричит он. - Полный кондишен, милок! 
     Эхо гулко повторяет: «милок-милок-милок!..» 
     Я вижу за их спинами пламя, небо застилают клубы рыжего дыма - горит дедов дом, с оглушительным треском  полыхают деревья вокруг... Как же?.. там ведь моя одежка!.. 
     - А мы уходим, милый! - доносится ее голос. - Что-то жарковато стало! Прощай!.. - «Прощай-прощай-прощай!..» 
     И они исчезают. Я даже не пытаюсь кричать. Я стою по колени в мерзкой жиже, перепачканный вонючим илом. Голый, как первый человек. Только весь в черном дерьме. 
     Жар от бушующего пламени достигает уже сюда, на дно. Печет, душно... 

     Еще бы не душно - тень от старого тополя давно соскользнула с меня и солнце изрядно напекло мою бедную голову, наислабейший орган человека. 
     Конечно же, вся эта история с придурошным старцем - лишь блудливая моя фантазия. Все это я лишь навоображал в полудреме, лежа под сломанным плетнем. 
     Охотно признаю - нет глупее занятия, чем лежать в бурьяне заброшенной деревни и изобретать идиотские истории, в которых ни на грош реальности. 
     Но дело-то в том - если уж честно признаться до конца, хотя, как известно, это невероятно трудно - дело в том, что и плетня никакого не было, как не было и заброшенной деревни. Не было ни речушки, ни луга, и даже электрички не было. И никуда я в тот день не ездил. А пошел, как послушному гражданину положено, на работу, отсидел от звонка до звонка и к шести вечера, как обычно, вернулся домой... 
     Так что всю эту дурацкую поездку, от начала и до конца, я попросту сочинил. Что тоже, конечно, с моей стороны непростительно глупо. 
     И все же есть в этой небылице одна истинная правда: в тот день, действительно, навалилось на меня с утра препаскудное настроение. Впрочем, не только в тот день. И не только с утра. Но тут уж, как говорится, ничего не попишешь. 
 

Дама в зеленом
       (вторая редакция) {2}

     Маленькое предисловие.
     Есть у меня любимая женщина. Может быть, следует говорить: «была». Нет, она есть - но где она? А главное: у меня - или уже у кого-то другого? 
     Дело в том, что дама моего сердца - очень уж деловая. «Дело, деловая» - повтор, 
звучит, в литературном смысле, скверно. Но какие пустяки по сравнению с живой 
жизнью! Исчезновения моей дамы сердца повторяются с банальностью, которой нет прощения. Банальность непростительна ни в литературе, ни в жизни. 
     Когда моя любимая женщина не в отъезде, тоже не каждый день выпадает мне ее лицезреть. И далеко не каждую ночь. По причине все той же ее деловитости. «Бизнес требует жертв», - любит повторять она. Это в пику искусству: «Ах, это твое искусство...» 
     Нерегулярность и, так сказать, разреженность наших встреч я переживаю относительно легко. На иврите говорят: «ма ше-еш». То есть, примерно: что имеешь, то имеешь. И будь, мол, доволен. 
     И я доволен. 
     Пока она не исчезает... Не скажу - в один прекрасный день. Не потому, что это тоже банальность. А потому, что исчезает она, бывает, и ночью. Ночью даже чаще. Прямо-таки обожает ночные рейсы. И улетает всегда - срочно. Сверхсрочно. Еще не было случая, чтобы она сказала: «Через недельку (или там «через три дня» хотя бы) я улетаю». Нет, только так: «Сейчас за мной заедут. Я вынуждена срочно вылететь в Вену...» Или в Берлин, Москву, Штаты, еще куда-то - не важно. А бывает, звонит уже оттуда - из Вены или еще черт знает откуда - и тогда формула несколько меняется: «Мне пришлось срочно вылететь...» - в Вену, Берлин... ну и так далее. 
     Да, в таких случаях я - недоволен. Конечно, разлуки, в принципе, полезны. О, как они освежают отношения! Но слишком длительные и слишком частые перерывы в общении все-таки утомительны и тревожны. В многолюдном городе становится пусто. Скверная штука - ожидание: ее звонка, ее возвращения. Начинаешь чувствовать себя одиноким заброшенным идиотом. Что нас связывает? Понятия не имею. Но когда она исчезает, я начинаю думать, что она - единственная ниточка, привязывающая меня к этому пустынному холодному миру. В минуты, когда она рядом, мне кажется, что я нужен ей. А это, согласитесь, уже кое-что. И даже когда не совсем рядом, но здесь - в городе, за несколько кварталов - мне, по крайней мере, кажется, что и она нужна мне. 
     Замуж за меня она не хочет. Признаюсь: и я не уверен, что хочу (не замуж, разумеется, а жениться). Но ей бы следовало хотеть - тогда я был бы более уверен, что не хочу. 
     Такая вот неразбериха. Зато какая пища уму! И чувствам. Это наполняет жизнь, черт побери! 
     Но когда она исчезает надолго - все меняется. Все теряет смысл. Мир, жизнь. Нет, не так - обнажается глобальная бессмысленность. Надо для этого иметь всего лишь такой дурацкий характер, как у меня. Я не знаю, что такое одиночество. Это сапоги всмятку. То есть чушь собачья. Но когда она далеко, черт знает где, и черт знает, когда вернется, - начинают лезть в голову всякие глупости: о бессмысленности бытия, о холодной космической пустоте вокруг, об остановившемся времени, - начинаешь представлять себя висящим над пропастью на тонкой ниточке - а не пора ли чикнуть по ней ножничками?.. 
     Да, ожидание мучительно. Однако именно оно - спасает. Благо - есть чего ждать. 
     Но однажды дама моего сердца, моя любимая женщина, проявив редкую предупредительность, сообщила мне - аж за час до вылета! - что улетает навсегда. Она вынуждена поменять страну пребывания. «Бизнес требует жертв». 
     Что она не захотела попрощаться, я не удивился. И не сожалел - обоим это ни к чему. Она бы притворялась, что переживает, а я - что мне наплевать.
     Но что со мной творилось!.. Не буду описывать - на эту тему достаточно существует достойных сочинений. 
     Лучше скажу, как я вылечился: написал рассказ. Выплеснул в него всю губительную муть, весь свой блажной суицид. (Хорошенькое словечко.) Назывался рассказ «Дама в зеленом». Нет, я писал не о себе, конечно. Это уж совсем надо низко пасть... Мне повезло, так я считаю: через день или два после бегства моей дамы сердца произошла у меня случайная встреча, которая подкинула мне готовый сюжет. И тему. И атмосферу. И все прочее, что требуется. Оставалось только терпеливо все это изложить и, естественно, как следует раздраконить. Что я и делал с упорством маньяка в течение месяца. От «основной работы» времени остается не слишком много. Да и куда спешить?.. 
     Процесс меня излечил, а результат - не так уж важен. Может быть, вышло несколько мрачно. Даже очень мрачно. Густой пессимизм. И сплошной суицид. Но что поделаешь - такова жизнь. Главный результат - я продолжал так или сяк жить. И перестал думать о всяких глупостях - пусть глупости совершают мои герои. Или героини - так даже трогательнее. 
     Прием известный и старый, как мир: заразив других, излечиться самому. Когда-то, чтобы вылечиться от черной губительной меланхолии, великий Гете накатал своего «Вертера» и неосторожно пустил его гулять по белу свету, чем спровоцировал настоящую эпидемию суицида. Юные влюбленные неудачники пачками отправляли себя в лучший мир, автор же, восстановив в процессе писания равновесие души, надолго задержался в мире отвратительном и мерзком. И пожинал заслуженную славу. Памятуя о неосмотрительности Гете (разумеется, нисколько не надеясь сравняться с ним в гении, но и не желая уподобляться ему в невольном злодействе), я спрятал «Даму в зеленом» поглубже в ящик стола. И успокоился, более или менее. 
     И вдруг - недавно - после почти годичного отсутствия - моя любимая женщина возвращается. Представьте себе. На этот раз бизнес преподнес ей подарок - так она выразилась: «Я не просто хочу и могу - я вынуждена вернуться сюда!» Но я видел, что она радуется искренно. И не стал притворяться, будто мне безразлично. Нет, я был счастлив. Тем более, что она привезла мне царский подарок... Неважно, что именно - ведь не в подарке, в конце концов, дело. Верно?.. 
     И вот тогда-то, в порыве раскаяния, устыдившись былой слабости и желая стопроцентно уберечь случайного читателя, я извлек «Даму в зеленом» из ящика и вышвырнул в мусорное ведро. Разодрав предварительно на клочки. Уничтожил преступные улики - следы позорного приступа пессимизма. И - с концами. Забыть самому и не отравить юные неопытные души... 
     Все у нас пошло по-прежнему. Только теперь, когда она уезжает, я знаю, что она 
вполне может и не вернуться. И не станет даже предупреждать - мы оба не любим повторов и мелодрам. И поэтому теперь я никогда не жду ее возвращения. 
Удивительная находка: ничего не жди - и твои ожидания не будут обмануты. 
     На сколько меня хватит, сказать трудно. Вот вчера дама моего сердца в очередной раз исчезла. Это уже после своего чудесного возвращения. Исчезла рутинно: «Через три часа 
у меня самолет... (куда - не важно). Вернусь через недельку». Неделька вполне может растянуться на два месяца. Но и это не важно. И вернется ли она вообще - тоже, в конце концов, не так уж существенно: я ведь ничего не жду. 
     Но сегодня я вдруг подумал: «А ведь в том рассказе все - по существу - правда. Зачем я его выбросил?» 
     И решил рассказ восстановить. По памяти. Тоже можно спросить: зачем? Не знаю. Захотелось. В конце концов, он вовсе не плох. Проповедь пессимизма? Ерунда. Кого сегодня этим испугаешь? По сравнению с самой жизнью, любая литература - детский лепет.
     Но - не тут-то было. Беда в том, что второй раз невозможно вступить даже в то же самое дерьмо. Не говоря уж о вдохновении. Второй раз у меня ничего не получилось. Сколько ни потел. Дословно не помню, а рожать заново - никак. 
     Но идея восстановить рассказ овладела мною с той же силой, с какой когда-то идея коммунизма овладела массами. Я вспомнил, что у меня сохранились черновики - первые наброски. К сожалению, далеко не все. Но это уже кое-что - от них я попробую оттолкнуться. 
     Вот он, набросок первый. Самый первый. 

     «Дама в зеленом». Гляделки (?) с дамой в автобусе.
     Зеленый жакет с кружевным воротничком, темно-зеленые брюки; длинные сережки, кольцо на левой руке - серебро? золото? Не разглядеть.
     Черные густые короткие волосы, дуги бровей, черные глаза, маленький рот, аккуратный носик.
     Сначала все поворачивала голову в мою сторону. Потом пересела - лицом ко мне! Смотрела не отрываясь.
     Возраст - «переходный»: от юной - к зрелой, где-то на пути от 30 к 40.
     Поворот головы - к заднему окну (опять в мою сторону) - перед уходом.
     Кто она? Уроженка? Приезжая? («Наша»?)
     Ее настроение. Внутреннее беспокойство. Не сытая.

     Убей меня Бог, не помню, что я имел в виду под этим «не сытая». Но уж, наверное, не пустой желудок. 
     Однако ни комментировать, ни выправлять - не стоит. Есть еще два наброска - более развернутые. 
     Набросок второй: 

     Дама в зеленом
     И вот я в автобусе. Возвращаюсь домой.
     Вечер. За окнами - мрак и редкие фонари. Я сижу почти в конце (у заднего окна?), автобус заполнен плотно, стоят в проходе. Привычно скольжу взглядом по этой частице толпы, вынужденно застывшей в тесноте (в тесном пространстве) автобуса. Но продолжающей перемещаться с краткими остановками в обширном пространстве города. Редкая солидарность: в единой неподвижности - стоя или сидя на месте - они в едином движении - как один! - мчатся по единому маршруту. Не отставая, не обгоняя.

     Чушь. Сейчас вспомнил: этот кусок я и не включал в окончательный вариант. Слава Богу, сообразил. Между прочим, в черновике дальше так и написано: 

     Все это ерунда. Литература. Банальщина. Мелкая философия на мелких местах. А всего-то я хочу рассказать о Даме в зеленом. Так с нее и начать следовало. А то - пассажиры, толпа, автобус...

     И дальше я приступаю собственно к рассказу. Вот он - второй (или уже третий?) набросок: 

     Это верно, что дело было в автобусе. Точнее, никакого дела, собственно, не было. А 
вот Дама - была. Дама в зеленом. Таким избитым образом захотелось мне ее назвать. Всегда огорчался, что не умею рисовать (не владею кистью). Бог не дал. А то бы малевал живописные полотна, портреты: «Дама в голубом», «Дама в красном». Или: «Дама с вуалью», «Дама с хризантемой». А можно и «Девушка с персиками»...
     Но нет, у этой никаких персиков не наблюдалось, и девушкой ее не назовешь, хотя 
лицо свежее, чистое, как... как... Скажем, как тот же персик.
     «Дама» - тоже с большой натяжкой. «Дама» - что-то слишком солидное. А эта - небольшого росточка, худенькая, никакой солидности. Ну и пусть. Зато - красиво. Как у художников.
     Но вот «в зеленом» - это уж совершенно точно. Жакетик тонкого сукна - зеленый. С белым кружевным воротничком - небольшой вырез углом на груди, шейку обнажает, скромно так, и ложбинку пониже - чуть-чуть. Но в этом «чуть-чуть» для меня лично - самый соблазн. Нет, не соблазн - соблазн тут совершенно не к месту - а тайна. Да, тайна.
     Можно, конечно, возразить: какая же тут тайна? Известно, чт? скрыто за вырезом - грудь. Но, во-первых, любая женская грудь - уже некоторым образом тайна, это ведь как посмотреть. А во-вторых - не ту тайну я имел в виду. Весь ее облик - тайна. Вот, к примеру: почему она одна? Такая женщина - одна?!
     Что значит - «такая»? Трудно сказать. Лишь только я ее увидел, все остальные лица в автобусе слились в серую массу. Потеряли резкость. Они стали «на одно лицо». Слились в серый фон. И дело не в том, что она красива. Да, привлекательна. Правильные, так сказать, черты. Миловидна. Но не больше. Лицо, пожалуй, мелковато. Да и вся она - не пышных форм. Миниатюрна. И хрупка.
     Вот это последнее - важно. Хрупкость, незащищенность выделяют ее из грубой толпы. Такую легко измять, раздавить неосторожным бездушным движением. Возникает желание слегка раздвинуть плотную массу пассажиров, освободить вокруг нее небольшое, но ощутимое пространство - чтобы никто не касался ее. Осторожно, не наступите! Не раздавите! Посторонитесь же чуть-чуть! Разве не видите, как она хрупка, эта Дама в зеленом жакетике!
     Но нет, она не нуждается в защите. Странным образом она вообще в автобусе - одна. Рядом - никого. Она их не видит, не ощущает. Она смотрит неподвижно в одну точку - куда-то очень далеко. Внутрь себя - дальше уж некуда... Она отсутствует - ее здесь нет. Где она? Разве это не тайна?
     Между мною и Дамой в зеленом - несколько человек. Но я все время вижу ее. Лишь на секунду то и дело заслоняет ее грузный мужчина. Он беспокойно переступает с ноги на ногу, и тогда она исчезает - но тут же мужчина принимает прежнюю позу, и я снова вижу ее, мою Даму. Она стоит, держась за спинку сиденья. Я смотрю на нее не отрывая взгляда, вылавливаю ее лицо из-за маячащей туши беспокойного пассажира. Я смотрю на Даму не таясь, не боюсь, что она перехватит мой взгляд - я слишком далеко, в плохо освещенном хвосте, тем более - я сижу, мое лицо на другом уровне. И я смело разглядываю ее короткие густые черные волосы, плавные дуги бровей, маленький аккуратный носик и словно подобранный ему в пару рот. С печалью в глазах (даже - испугом) плохо сочетается слабая улыбка на губах - совсем слабая, это скорее отсвет улыбки, но он освещает все лицо. В улыбке - нет, во всем ее облике - примиренность, покорность. Но примиренность ироническая. Будто она знает нечто столь ужасное, что и ужасаться нет сил, а остается лишь иронически улыбаться...

     Вот все, что уцелело, - сырое, необработанное. Теперь понимаю - уцелело чисто случайно: эти листки лежали в другой папке. Остальное - и чистовики, и черновики, все-все, - я выбросил. 
     Что ж, попытаюсь все же восстановить, напрячь память. А чтобы разогнаться - еще несколько слов о даме моего сердца. 
     С моей любимой часто чувствуешь себя как в страшном сне. Ну, может быть, не в страшном, но - в неприятном. Однажды мне такой приснился. С ней в главной роли - что случается чрезвычайно редко. Она, правда, выступала там - во сне - под чужой личиной: в образе какой-то известной актрисы, - но я точно знал, что это и есть она - моя любимая женщина. Та самая, которая наяву вовсе никакая не актриса. Но не эта странность была неприятной. Неприятное началось потом. А сначала - все протекало очень даже счастливо и блаженно. Мы с ней шлялись среди массы каких-то людей, знакомых и незнакомых, а часто - не знакомых мне, но хорошо знакомых ей. Что-то вроде набережной - зрелища, цветные шары, стойки, кафешки. Не то фестиваль, не то карнавал. В этой шумной бестолковой сутолоке меня сильно согревало изнутри сознание... нет, скорее, ощущение - таинственной непроясненности наших многообещающих отношений. Так бывает, когда отношения лишь зарождаются. Вот почему - счастье и блаженство. Она беспрерывно с кем-то болтала - и в то же время оставалась со мной. И мы то и дело обменивались содержательными взглядами. Я не спешил, не тяготился толпой. Предощущение мига - скоро, скоро! - когда мы останемся одни. Вожделенное - не ожидание а именно предощущение. В какой-то редкий момент мы оказались за столиком вдвоем. И возникла пауза в ее болтовне. Кто-то отошел и никто еще не приблизился. Я смотрел на нее с обожанием. И вдруг, неожиданно для себя, сказал - то, что почувствовал в этот момент чрезвычайно остро. Чего наяву никогда ей не говорю - мы оба далеки от детских сантиментов. «Я тебя люблю, - произнес я с глубокой надсадой зрелого человека, - жутко люблю. Я люблю тебя так, что плакать хочется». И мне действительно хотелось плакать. Она молча смотрела на меня. Но в глазах ее светились восхищение и благодарность. 
     Красиво - правда? Но что же тут неприятного? 
     После этого объяснения, помню, все наше окружение, все это непонятное многолюдное празднество надоело мне в один миг смертельно. Я думал лишь о той минуте, когда мы вернемся в нашу квартиру (хотя наяву мы ведь жили в разных районах города) и останемся одни. По-настоящему - одни. И я ее поцелую. И так далее. И я ждал этого момента, как ждут первого свидания с первой возлюбленной. И наконец этот момент наступил. Я закрыл за нами двери - высокие, тяжелые, резные, под вишневым лаком - повернул в замке большой старинный бронзовый ключ, и мы с ней - одни в просторной мягко освещенной прихожей с темно-золотистым паркетом. Я подхожу к ней - это она и не она одновременно - все мое нутро дрожит, как у осьмнадцатилетнего юноши... и тут со всех сторон, словно тараканы из щелей, появляются пары, группы расфуфыренных лошадок и сытых жеребцов в черных смокингах. На меня они даже не смотрят, светски ржут и гогочут с прекрасной дамой моего сердца, увлекают ее вперед, в комнаты. Я уныло плетусь за ними, не переставая удивляться: да откуда же их набралось столько в запертой квартире? К тому же, там, впереди, оказывается, нет ни нашей столовой, ни нашей спальни - а такие же, как на набережной, стойки и буфеты, бары и кафешки, и все начинают бойко выбирать напитки и закуски. И я думаю: «Уж лучше остаться одному! Совсем одному!» А вслух кричу ей, всем, невероятно глупую фразу: «Господи, да сколько же можно транжирить деньги!..» - и, слава Богу, просыпаюсь. Но от сна остается на душе такая пакость, что до сих пор вспоминать тошно. 
     В реальности ничего похожего с нами никогда не происходит - сюжетно, так сказать. Все у нас размеренно, четко, ясно, понятно - казалось бы. Но настроение, атмосфера, вот эта отрава на душе, с которой проснулся, - это все очень точно. Так я себя чувствовал частенько. Не с ней - но после ее исчезновений. Будто кошка в душу нагадила. 
     Почему-то вспомнились мои отношения с кошками. (Только - никаких прямых параллелей, умоляю вас!) В детстве я обожал их - ничуть не меньше, чем собак. Да и сейчас иногда испытываю к ним нежность и непрочь погладить по шелковой шерстке. Но после одного случая в молодости сильно к ним поостыл. Во всяком случае, на руки никогда не беру. А случилось это, когда пребывал я еще в счастливом безусом возрасте. Поздним весенним вечером бродил я по заливному лугу нашей речушки, да не один, конечно, а с прекрасной девушкой. О, все они тогда были прекрасны. По крайней мере - через одну. Посему - какая именно из девушек в тот вечер заполняла мое сердце, не помню. Помню только, что вечер, как и многие другие, был исключительно романтический. И хорошо помню кошку - костлявая, жалкая, с жесткой шерстью. И серая, как все они в темноте. Мы наткнулись на нее в густой траве - вернее, вышли на нее, на ее жалобный писк. Бедная, бедная - бездомная, да к тому же, по всему видать, больная. Сердце влюбленного юноши - безразмерно. И рядом с прекрасной девушкой нашлось в нем местечко и для несчастного животного. Я моментально решил отнести кошку домой и лечить до полного выздоровления. И взял ее на руки - что называется, пригрел на груди. Дальше мы шли втроем, и девушка моя смотрела на меня с обожанием - бескорыстная доброта восхищает. Я был на седьмом небе. Хотя с ноющей кошкой на руках даже думать о поцелуях - заслуженной награде - было как-то несподручно. Но, увы - не прошли мы и ста шагов, как почувствовал я сквозь рубаху что-то мокрое, липкое. У кошки, оказывается, животик болел - сожрала что-то несвежее, бедняжка. Я в ужасе швырнул кошку в траву - но поздно: она успела меня изрядно загадить. Боже, я такой брезгливый! Рыбу сырую в руки не возьму. А тут - и грудь, и живот, вся рубаха, насквозь - в жидком, вонючем кошачьем дерьме. Как она хохотала! Не кошка, конечно, а моя прекрасная девушка. Этот смех, вместе с запахом дерьма поносной кошки преследовал меня долгие годы. Я и сейчас хорошо слышу - и то и другое. 
     Но не о кошке речь. В первой редакции ее вообще не было. Впрочем, как не было там и дамы моего сердца. А потому - вернемся к Даме в зеленом... 

     Нет - сдаюсь. Излагать второй раз, так сказать, с художественными подробностями я категорически не способен. Лучше честно признать поражение, чем вымучивать из себя - сидеть, тупо уставившись на белый лист. 
     Единственное, на что меня еще хватит, - бегло, без художеств, пересказать всю 
историю. 
     Итак, я усиленно наблюдал за Дамой в зеленом, гипнотизируя ее. И догипнотизировался до того, что она, бедная, стала вертеться и поминутно оглядываться в мою сторону. Потом рядом с ней освободилось место - спинкой вперед по ходу автобуса - она мигом уселась и уже не отрываясь глядела на меня. (Вот они, «гляделки» из первого наброска.) Конечно же, я не прозевал момент, когда она собралась выходить и сошел вслед за ней. И молча зашагал рядом. Собственно, долго молчали мы оба. 
     А, вот, вспомнил первую фразу, которую я произнес. Я приготовил ее на своем отвратительном иврите еще в автобусе. «Ты прекрасна, но у меня не хватает слов на твоем языке, чтобы сказать все, что я думаю о тебе». Недурно загнул, да? 
     Но она, конечно, оказалась «из наших», и дальше мы болтали без затруднений. Вторую красивую фразу я сказал ей по-русски: «Знаете, о чем я думал в автобусе, глядя на вас? Почему такая женщина едет одна!» Это я, разумеется, тоже приготовил заранее. Хотя действительно думал об этом. 
     Конечно, я проводил ее и, понятно, она рассказала мне свою историю. И я понял - почему она одна и почему у нее такое отрешенное лицо. Она приехала полтора года назад, с мужем. И здесь он оставил ее. Бросил. Кошмарная история. Просто ли они поссорились, или появилась другая бабенка - не уточнила. Важно, что она осталась одна. В новой, чужой стране. Да, пока что - чужой. Идеи не всегда сходятся с практикой. И она не знает, как жить дальше. Детей нет. Родных - ни там, ни здесь. Одна. С работой все в порядке - повезло: устроилась в частную фирму, она химик, производит парфюмерию. Открылся неожиданный талант. Хозяйка - женщина, к тому же не лесбиянка, так что от сексуальных домогательств наша Дама в зеленом счастливо избавлена. Платят прилично, относятся хорошо, ценят. Но - как жить одной? Она не умеет. А с кем попало - тоже не умеет. И не хочет. Его она продолжает любить. И ненавидит - за предательство. Ненавидит - но продолжает любить. Нет, нет, на мужчин она не может даже смотреть. «На меня в автобусе вы пялились вполне откровенно», - грубо заметил я, теряя надежду. Оказывается, ее просто нервировал мой упорный взгляд и ей хотелось избавиться от чужого назойливого внимания. «А почему вы позволили провожать вас?» «Вы позволения не спрашивали. Что же мне - драться? И мне нужно выговориться! Иначе с ума сойду. Или повешусь». Очень мило.
     Но я не разозлился. Сердце мое, конечно, разрывалось от сострадания. А руки чесались... от нежности. С какой страстью я бы обнимал ее, ласкал и целовал, утешая. Но я только молча слушал. 
     До самого дома она низвергала на меня подробности своего постепенного и мучительного расставания с любимым мужем. (Звучит диковато - «любимый муж».) Процесс, так сказать, разложения любви начался чуть ли не с дня приезда сюда. И я все это подробнейшим образом описывал в первом варианте. Теперь же, я чувствую, пересказ мой - сильно вымученный. Тогда получалось лучше. Но я никак, никак не в состоянии включиться заново в ту прежнюю печально-лирическую интонацию - утерял невосстановимо. 
     Короче говоря, надежды на роман не оправдались. Она взяла с меня слово, что больше я не появлюсь и не буду ее преследовать. Ни в каком сочувствии она не нуждается и на чай-кофе не приглашает. «Вот моя дверь - и прощайте». «Что ж... до свиданья...» «Нет - прощайте». 
     Конечно, слово держал я недолго и через пару дней, вечерком, отправился к ее дому. 
По дороге накачивал себя храбростью и решимостью - постучаться в дверь. Не знаю, решился бы или нет - я опоздал. А можно сказать и так: пришел в самый раз. Ее вывозили из подъезда на каталке, под белой простыней. Возле подъезда толпилась группка людей и торчала карета скорой помощи: «маген Давид» - «щит Давида». Ее последний щит. «Повесилась» - объяснили мне и рассказали примерно, кто такая. Но я и без объяснений сразу понял, что это она, моя Дама в зеленом. Сердце в груди, конечно, бешено колотилось, стучало, словно большой барабан. Я так решительно - не раздумывая - приблизился к каталке, что санитары не сразу посмели остановить меня. Я успел приподнять простыню и увидеть ее вздутое зеленое лицо. В тон знакомому зеленому жакету. И черный вывернутый язык. Может, она повесилась в тот же вечер и обнаружили ее только сегодня?.. «Ты ей кто?» - спросил один из санитаров, выдернув у меня из рук простыню и оттесняя от каталки. Я чуть не ответил - «Друг», но вовремя сообразил, как двусмысленно прозвучит это на иврите.  Молча повернулся - и пошел прочь. 
     Все это - лишние подробности. (Признаюсь - в первом варианте их было много 
больше.) И я с облегчением закругляюсь: заканчивался рассказ тем, что я обрекал себя на вечные мучения совести: может, будь я настойчивей в тот вечер и останься с ней - я бы спас ее? Может, и на следующий день было не поздно? Зачем я так гордо бездействовал? Что же оказалось сильнее - и важнее - мое сострадание или мое влечение к ней? И анализировал психологию деликатного самца, у которого оскорбленное самолюбие отвергнутой страсти загасило вспыхнувшую искру сочувствия к одинокой заблудившейся в космосе душе. 
     До чего же нравится мне писать красиво... 

     Нет, попытка восстановить выброшенный рассказ положительно не удается. Является лишь жалкая его тень. Право, я стал сомневаться: а удачным ли был тот рассказ? Что-то согревало меня изнутри, пока я строчил его (довольно бойко, надо сказать). Но теперь не могу не признать: я лгал. Я все наврал, придумал. 
     Нет, Дама в зеленом, действительно, ехала со мной в автобусе. Но, во-первых, наши «гляделки» в рассказе сильно преувеличены. И вовсе не факт, что ее лицо выражало вселенскую тоску. И очень скоро она сошла, причем я прозевал этот момент - вдруг увидел ее в окно на остановке, она осталась ждать какой-то другой номер. Пересадка. Да я вовсе и не собирался сходить вместе с ней и преследовать до дверей ее дома! Не было в ней ничего особенного. Повторяю - все-все я про нее выдумал, сочинил. От начала и до конца. 
     Правильно я сделал, что вышвырнул рассказ в мусорную корзину. Дело не в том, что весь он придуман, - рассказы, в конце концов, и следует придумывать. Но в нем нету... не было... Чего? Чего-то... О чем я умолчал. Сознательно или бессознательно - черт его знает. Конечно, это было вскоре после того, как дама моего сердца объявила, что навсегда покидает мою новую страну. И моя реакция просилась в какой-то форме на бумагу: верный способ избавиться, освободиться. Хотя в самом рассказе это никак фактически не отразилось. Избави Бог - связать напрямую с собственной ситуацией! 
     Да, сейчас я окончательно уверен, что рассказ не получился. Он был слишком... красиво мрачным. Слишком всерьез изображал я тоску, одиночество и прочие напасти. Свои? Или ее, Дамы в зеленом? Бог его знает... Я ведь потому и выбросил его, что посчитал чересчур черным. Пессимистическим. Самоубийство и прочее... Кстати, у этого мотива был еще один странный исток: в те дни я прочитал в газете о самоубийстве молодого Ротшильда, меня это почему-то поразило. Богатые, оказывается, действительно тоже плачут. Не вынес он, бедняжка, гнета собственного богатства - точнее, свалившейся на него необходимости самолично управлять им. Вместо того, чтобы лишь пользоваться им и продолжать жизнь свободного художника... Нет, я не иронизирую, избави Бог. Это ведь проблема: жить не своей жизнью. Очень его понимаю и сочувствую. И - уважаю. Не примирился - значит, душа осилила плоть. Душа, дух - я знаю? 
     Но Бог с ним, с Ротшильдом. При чем тут, в самом деле, Ротшильд? 
     Важнее другое: в наш век и о самом серьезном нельзя писать всерьез. Строго возбраняется. Наших уважаемых классиков иногда читать просто смешно - настолько они серьезны. Да и кто их сейчас читает? Студенты филфака? Боже, какая смешная чистота, наивность, возвышенность, романтизм... Может быть, только двое из них и понимали до конца всю мерзость и гнусность бытия. И не боялись писать об этом без придыхания и украшательства... 

     Ах, все мне понятно, кроме одного. Почему в первой редакции умолчал я об истинной подоплеке рассказа? Почему скрыл настоящий к нему толчок? Почему и сейчас потратил уже столько слов на плохой пересказ и на пустую болтовню по поводу и без, пережевывая мрачную историю Дамы в зеленом - и до сих пор не обмолвился ни словом... о Даме в белом? 
     Черт побери эти красивости. Но если я, прежде чем поставить точку и сунуть вторую редакцию в ящик стола (или в ту же мусорную корзинку), не выложу самым кратким образом другую историю, то буду жить с гвоздем в заднице. Так вытащим же этот гвоздь. 
     Даму в зеленом случай подсунул мне лишь затем, чтобы легче было умолчать о другой встрече, что произошла в тот же вечер, часом-двумя раньше. Впечатление от той встречи было настолько сильным, что я сразу понял: мне не написать это. Не передать всю глубину отчаяния и так далее. Об этой первой встрече не хотелось сочинять, фантазировать - размазывать ее в собственном воображении. Вот я и ухватился за даму в автобусе... Но теперь уже можно и рассказать. Вкратце. 
     А перед этим сидел я не где-нибудь, а на вечере поэзии. В одном из клубиков нашей неофициальной столицы, которых множество создано новыми ее жителями, так называемыми выходцами из России - дабы время от времени удовлетворять свои культурные русскоязычные запросы. Там авторы читают собственноручно изготовленные пьесы, актеры играют моноспектакли, барды тренькают на гитарах, ну, а самая многочисленная публика - поэты - читают стихи. Благодарная аудитория - человек двадцать-тридцать всегда наберется - смотрит, внимает и исправно аплодирует. Все это, в основном, друзья, родственники, плюс коллеги - такие же более или менее безвестные творцы. 
     Я подобные мероприятия не посещаю. На этот раз меня уговорил - как слона - давний знакомый, полуприятель, такой же ненормальный труженик пера: засунув, как и я, свой диплом инженера подальше, он уже несколько лет полдня моет лестницы и чужие виллы, а потом до ночи корпит за письменным столом. Но он отличается от меня завидной последовательностью: пишет много и все свои толстые романы, сборники повестей, рассказов, эссе, стихов и прочего ежегодно издает - на собственные деньги. Я же ленив, пишу крайне мало, редко и предпочитаю складывать исписанную бумагу в стол. Либо - прямиком в мусорную корзину. Как справедливо заметил еще Ренар, издаваться за свой счет - пошло и глупо. Да и вообще - зачем? 
     Собирался кратко - и развез. Но это лишь потому, что никак не поднимается рука 
писать дальше... Так мало внешнего - почти нечего «описывать». И настолько все спряталось внутрь - лишь угадано мной - о таком лучше всего молчать. 
     Так что же все-таки? Да всего ничего. 
     Сидел я там и еще до начала пожалел, что поддался на уговоры и пришел. Разглядывал публику - и просыпался во мне яростный мизантроп. Что я имею против этих несчастных стариков и старушек? И подержанных дам? Но пусть я сдохну, если еще когда-нибудь позволю притащить себя на такое сборище. Да еще и стихи будут подстать этим стертым старческим физиономиям. 
     И вдруг в зальчике появляется молодая женщина. Лет тридцати. Весьма привлекательная. И вся в белом. Звучит, как в анекдоте. Но она действительно хороша на редкость. Хотя, может быть, черты и далеки от совершенства. Огромные глаза. И огромный рот - странным образом он нисколько не уродует ее простоватое милое личико. Роскошный, чувственный рот. Нет - она просто-напросто красива. И изящна - мягкой кошачьей грацией. Даме в зеленом до нее далеко - я лишь пытался приписать ей достоинства женщины в белом. Сказать об этой «хрупка» - ничего не сказать. Она прозрачна, воздушна, светится насквозь. Не женщина - голография. 
     Хрупкость, незащищенность выделяют ее из грубой плоти толпы. Такую легко измять, раздавить неосторожным бездушным движением. Возникает желание освободить вокруг нее небольшое, но ощутимое пространство - чтобы никто не касался ее. Осторожно, не наступите! Не раздавите! Посторонитесь же чуть-чуть! Разве не видите, как она хрупка, эта Дама в зеленом!
     Ах, простите. Не в зеленом - в белом. Я позаимствовал этот абзац из рассказа о Даме в зеленом. Ведь когда я писал о ней, думал - об этой, о Даме в белом. Справедливость восстановлена. 
     Она явилась, как мираж, как нечто нереальное. Выделялась - белой голубкой среди вороньей стаи. Пардон, это из Шекспира. Но уж очень она среди этой публики казалась... неуместной. 
     Рот растянут в улыбке - общей, для всех. Парадная, нарядная, роскошная улыбка. Приклеена к лицу, как маска. Улыбка светской львицы. Привыкшей к успеху и всеобщему обожанию. Звезда! 
     Нет, нет, уверяю вас, я не влюбился. Давно уже не верю в любовь с первого взгляда. Впрочем, и со второго - тоже. К тому же она младше меня лет на двадцать. 
     Вообще-то, в такую влюбиться не составляет труда. Особенно если у тебя чувствительное сердце, а твоя любимая женщина безнадежно затерялась в далекой Европе. Но от таких ярких я держусь подальше. «Высший свет» - а я плебей по натуре. 
     Так или иначе, но в перерыве я не ушел, как намеревался. И не спускал глаз с женщины в белом до конца вечера. Был уверен, что - при всем, признаюсь, желании - ни за что не подойду к ней. Но почему не полюбоваться издали? 
     Вскоре появился поэт. Точнее - появилась: маленькая, живая, неопределенного возраста женщина. Нежно расцеловалась с моей героиней в белом. Явно - приятельницы. (Так вот почему она - здесь. Что-то вроде генеральши на свадьбе.) 
     Стихи оказались вовсе неплохи. Дамские (а какими же еще им быть?), но искренние, сердечные. Негромкие, как и сам голос поэтессы. О горькой женской доле, одиночестве, о несложившейся любви, случайных романах - где же Он, единственный, родной, близкий, кем можно владеть безраздельно? «Есть плечо, но оно - не мое» - и прочий нестареющий набор одинокой, незамужней... 
     Я смотрел на женщину в белом. Она слушала, замерев. На губах - лишь жалкие остатки нарядной улыбки, в глазах (вот уж не ожидал!) - даже не печаль, нет - какая-то бездонная тоска. «Тоска висельника» - подумал я тогда. И испугался. Я испугался своей мысли, но еще больше - ее лица. Такой неприкрытой тоски, трагедии на лице женщины мне видеть не приходилось. В момент, когда на нее никто не смотрит. 
     Вот, собственно, и все. Почти все. 
     После окончания, когда все двинулись к выходу, она осталась сидеть на месте. Такая же застывшая, с замороженным лицом. Даже не пытаясь улыбаться. Может, она просто дожидалась подругу-поэтессу. Но мне показалось - она в низшей точке отчаяния. Дальше - только с моста или в петлю. Мне вдруг ужасно захотелось положить руку ей на голову. Я встал и пошел к выходу. Но неожиданно для себя повернул к ней и, подойдя, тихо спросил: «Почему вы такая грустная?» Она медленно подняла ко мне лицо и, совершенно не удивляясь, так же тихо ответила: «Тема грустная...» Ни обиды, ни испуга перед чужим вторжением. Да она просто отсутствует - за тридевять земель от меня. Господи! Неужели ее расстроили эти милые стишки?.. 
     Но вместо того, чтобы идти восвояси, я вдруг сказал - клянусь, это был экспромт! - разбавив восхищение иронией: «Трудно поверить, что такую женщину могут занимать проблемы одиночества!» 
     Она ничего не ответила. Просто из глаз ее полились слезы. Самые натуральные и довольно обильные. И беззвучные. Она сидела, не шелохнувшись, глядя мимо меня в одну точку. Руки вяло и безвольно покоились на коленях, неестественно вывернутые ладонями вверх - неживые, посторонние предметы. А по щекам ее текли черные слезы. Черные от туши. Ноздрей моих коснулся запах тонких духов. Вот уж не знал, что у горя может быть такой убийственно пленительный - очаровательный, дурманящий - аромат. 
     Несколько секунд длились, как год. Я стоял болван болваном. Потребовалось усилие, чтобы сдвинуться с места - и я ушел быстро, даже не пробормотав «простите»... 
     Нет, не стыд погнал меня прочь: пристал, мол, к слабой беззащитной женщине. У которой проблемы. Нет, не стыд - страх. За нее. Как и прежде - когда издали увидел ее изменившееся лицо. 
    На улице поджидал приятель, заманивший меня в этот подвальчик. Он просветил меня. Он знал ее. Он всех знал. 
     Банальная история. Она приехала недавно, несколько месяцев. С работой - в порядке: языки, внешность. Секретарша в солидной фирме. Муж, дочка. Но... Здесь муж ее оставил. Вдруг. Ушел к другой. Она его очень любила. Даже в качестве мужа. И сейчас любит. Обожает. И не может смириться. Банальная история. 
     Подробностей он не знал. Да и к чему они? Никакие подробности не отменят банальности. Массовое явление. Подробности можно сочинить. Но я сразу знал, что о ней я писать не буду. С той минуты, как подумал: «Тоска висельника» - и испугался. Страх и не позволял мне писать о ней. Фантазировать о ней. Даже - что-либо узнавать о ней... Думал отыграться на Даме в зеленом - но и с той, как видите, ничего не удалось. Разве что - угробил ее зазря. Где результат? В корзине. Остался лишь процесс. Сплошной процесс. Но женщину в белом мне гробить не хотелось. Совсем не хотелось. 

     Больше о женщине в белом я ничего не слышал. Надеюсь, она жива. Конечно, жива. 
Все - лишь в моем воспаленном воображении. (Но почему повеяло на меня могилой?..) Наверняка она, к счастью, уже успокоилась. (Упокоилась?..) Нашла другого... Так отчего же мерещится мне в воздухе веревка?.. Ах, оставим это. Все мы - одиноки под луной и под солнцем, перед лицом черного неба и Господа нашего Всемогущего, Вездесущего, Всемилостивейшего и Беспощадного... Аминь. 
 

I I I. Забавные истории
(Из рукописей Хаима Смертелькина)

     Человек и трубы

     У одного человека в комнате было четыре трубы на стенах. Сколько стен, столько труб. По трубе на каждой стене. 
     Человек к трубам привык и внимания на них не обращал. 
     Но когда человеку исполнилось сорок лет, он заметил, что трубы стали заметно расти. И с каждым днем становилось их все больше. 
     Человек сначала решил поменять комнату. Но однажды он случайно зацепил вилкой за трубу и услышал, как она пропела чистое ля. Человек попробовал постучать по другим трубам - все они замечательно пели, и все - разные ноты. 
     Человек научился играть на трубах всякие мелодии и стал приглашать гостей. Он так прославился, что к нему приходили даже иностранцы. 
     А труб становилось все больше. 
     Они росли уже не только по стенам, а тянулись через всю комнату и свисали с потолка. И все удивлялись, с какой обезьяньей ловкостью человек между ними прыгает и ныряет и какие сложные пьесы он научился играть. И люди валили к нему валом, хотя слушать им теперь приходилось из коридора, так как никто не мог протиснуться в комнату. 
     Однако однажды ночью одна новая труба выросла и протянулась как раз над кушеткой, где спал человек. И пока он спал, она так растолстела, что придавила его. И человек прямо во сне умер. 
     А когда вечером пришли люди слушать музыку, они посмотрели, посмотрели и ушли. Потому что человека уже не обнаружили - в комнате остались одни сплошные трубы. 
     А человек исчез. Будто его и не было. 
 

О зеленом крокодиле

     Один человек шел по улице. А из-за угла вдруг вышел крокодил. Зеленый. 
     Человек рот открыл и остановился на месте. Наверно, он не поверил своим глазам. 
     А крокодил не остановился. Шел себе и шел. И тоже рот открыл. Прошел мимо человека - и пошел дальше. А человек исчез. Как будто его и не было. 

***      Один человек шел по улице. А из-за угла вдруг выходит крокодил. И пасть открывает. Пасть, между прочим, как и весь крокодил, зеленая. 
     Человек не стал ждать, повернулся и побежал. Но крокодил бегал быстрее и догнал 
его. А потом спокойно пошел дальше. А человек исчез. Будто его и не было.  ***      Шел человек по улице. Гулял просто. И видит - навстречу крокодил идет. Зеленый, конечно. 
     Стал человек в сторонку, отвернулся и начал облака разглядывать. 
     А крокодил шел себе и шел - и прошел мимо. Но человек исчез. Будто его и не было.  ***      Один человек шел по улице. А навстречу ему крокодил. 
     Ах ты гадина зеленая, подумал человек, надо тебя проглотить! Раскрыл рот и смело двинулся навстречу. 
     Но у крокодила пасть оказалась больше. 
     И он себе спокойненько пошел дальше. 
     А человек этот исчез. Будто его и не было.  ***      Гулял человек по улице. А навстречу - крокодил идет. Зеленый. И улыбка у него 
зеленая. 
     Человек объятия раскрыл, к крокодилу подлетел, расшаркался и под ручку его. В кафе завел, за столик посадил.
     Сидят, кофе пьют, пирожными закусывают. 
     Сидели, сидели. Кофе выпили, пирожные съели. 
     Крокодилу стало скучно. Он деликатно так зевнул - встал и пошел. Один. Потому что человек исчез. Будто его и не было.  ***      Гулял человек по парку. Идет по аллее, а на лавочке крокодил сидит. Хотел человек обратно повернуть, смотрит - а это крокодильша. Зеленая. И все вокруг зеленое. 
     Человек цветочек сорвал, на лавочку подсел и вздыхать начал. 
     Крокодильша слушала, слушала, прослезилась и тоже вздохнула. 
     И ушла. 
     А человек исчез. Будто его и не было.  ***      Сидел человек у окошка. Смотрел на улицу и размышлял: Да что же это такое? Погулять выйти нельзя! А выкрашусь-ка я сам в зеленый цвет! 
     Так он и сделал. И стал совершенно зеленый. Ну совсем как крокодил. 
     Вышел на улицу и зашагал. А навстречу человек идет, руки в брюки. Знакомый, между прочим. 
     Этот, который зеленый, обрадовался, остановился и ждет. Объятия раскрыл. 
     Но тот, который знакомый, его не узнал и мимо пройти хотел. Даже руки из карманов 
не вынул. 
     Тогда этот, который зеленый, улыбнулся зеленой улыбкой - и спокойно дальше пошел. 
     А тот человек исчез. Будто его и не было. 
 

     Человек и книги

     Один человек решил написать книгу. И написал. 
     Потом купил полку и повесил ее над кроватью. И на полку поставил книгу. 
     Но однажды ночью по улице проехал грузовик. Книга соскользнула с полки и упала на голову человеку. И размозжила ему череп, потому что книга была очень толстая. И человек умер. 
     Другой человек об этом узнал и тоже решил написать книгу. И написал. И купил полку. И повесил ее над кроватью. 
     Но к полке он приделал загородки. Чтобы книга не соскользнула. И продолжал писать книгу за книгой. И складывал их на полку. 
     Но однажды ночью мимо дома проехал грузовик и полка обрушилась. Прямо человеку 
на голову. И этот человек, естественно, умер. 
     Об этом узнал еще один человек. И ему тоже захотелось написать книгу. Но сначала он купил волшебное лекарство. 
     А потом он купил полку, сделал на ней загородки, повесил ее над кроватью и стал писать книгу за книгой. И складывал их на полку. 
     Однажды проехал по улице грузовик, и полка упала на голову этого человека. И он 
умер. Но сразу же проглотил волшебную пилюлю и ожил. И продолжал писать книги и складывать на полки - их уже было много. И полки висели уже не только над кроватью, но по всем стенам, над диваном, над стульями. 
     Время от времени полки с книгами падали на человека, и человек умирал. Но он сразу же проглатывал волшебную пилюлю и оживал. 
     И он все писал и писал книги и складывал их на полки. 
     Но однажды человек умер сам собой. Просто от старости. Умер окончательно. Не смог даже проглотить свою волшебную пилюлю. 
     И постепенно он рассыпался в прах. Надо сказать, что и все книги к тому времени тоже рассыпались в прах. 
     И человек исчез, и все исчезло. Будто ничего и не было. 

                                                                                1998 Тель-Авив
_______ 
Примеч. публикатора:
[1]бен-мавет (иврит) - сын смерти
Примеч. Хаима Смертелькина:
{1} Эту истрию рассказал мне один москвич, но записана она мною не на магнитофон, а по памяти. 
{2} Вторая - потому что первую я вышвырнул в мусорную корзину.