.
Александр М. Кобринский
Человек и язык в процессе
эволюционного функционирования
В любом исследовательском корпусе работ, выполненном
по какому-либо непредвзятому принципу, приходит время для обобщения и выводов
и таковые, как правило, или
подтверждают гипотетические предположения и результаты предыдущего
поколения исследователей и мыслителей, или открывают новые горизонты, которые
воспринимаются
чаще всего негативно, поскольку уютнее в обжитых рамках и никак не
хочется смотреть
иными глазами, ибо новое невольно ломает прежние установки и менять
в результате
приходится не только мировоззрение, но и самих себя.
Представим себе читателя, достаточно образованного,
интересующегося науками не
только ради праздного любопытства, но и для пополнения своих знаний
в области,
например, лингвистики. С чего начать? Конечно же с самого знаменитого
и известного –
с Фердинанда де Сосюра. И вот перед достойным всякой похвалы подвижником
лежит
«Курс общей лингвистики» [15]. Он несомненно
освоит все премудрости изложенных
Ф. де Сосюром размышлений. Отрицательное состоит в том, что учение
великого
языковеда будет воспринято скорее всего канонически. И теперь, если
нам придется
столкнуться с представителем этой, обозначенной нами, интеллектуальной
ойкумены, то он, услышав наши рассуждения, компетентно заявит, что ничего
такого не может быть, потому
что у Фердинанда де Сосюра написано совсем иначе.
Теперь стоит вопрос – какие такие наши рассуждения
могут идти вразрез с положениями автора «Курса общей лингвистики»?
Возьмем, например, следующее высказывание основателя
французской школы [15]: «В психологическом отношении
наше мышление, если отвлечься от его выражения словами, представляет
собою бесформенную и смутную массу (курсив – А. К.). Философы
и
лингвисты всегда сходились в том, что без помощи знаков мы не умели
бы с достаточной ясностью и постоянством отличать одно понятие от другого.
Взятое само по себе мышление похоже на туманность (курсив – А.
К), где ничто не разграничено. Нет предустановленных
идей, и нет никаких различений до появления языка».
В отношении приведенной нами цитаты сразу
же необходимо заметить – с нашей
точки зрения в ней не более чем набор слов, в сумме своей выражающих
абсолютную абракадабру. Известно, что процесс мышления является активом
нашего сознания и
проявляется только лишь при анализе слов-символов, их смысла в озвученной
фразе или в прочитанном предложении. Здесь могут быть не только слова,
но и символика
иного рода – алгебраические знаки разрешаемого уравнения, или дорожные
знаки и прочая.
И если эти знаки отсутствуют, то и мышления как такового нет и оно
никак не может представлять из себя «бесформенную и смутную массу» или
быть похожим «на
туманность». В противовес положениям Ф. де Сосюры, мы, со своей
стороны,
с полным основанием можем считать, что мышление есть там, где есть
разграничения,
если же такой дифференциации нет, то нет и самого мышления.
В упоминаемом трактате [15]
весьма любопытны и такие категоричного рода
высказывания – «связь между идеей и звуком произвольна по самому своему
существу», «языковую систему может создать только социальное явление»,
и далее утверждается, что единственное обоснование для установления значимостей
«сводится к обычаю и общему согласию».
Приведенные высказывания Ф. де Сосюра (1857–1913)
говорят о том, что он был
человеком своего времени и что на его мировоззрение повлияла известная
работа
Ж.. Ж. Руссо «Об общественном договоре, или принципы политического
права» (1762).
И мы здесь, в этом нашем эссе, ни в коем случае не упрекаем Ф. де Сосюра
в том, что рассуждения мыслителя Ж. Ж. Руссо были перенесены Ф. де Сосюром
на лингвистическую почву. Но при этом должны заметить, что современный
уровень знаний позволяет
рассмотреть вопрос возникновения и закрепления в человеческом индивидууме
единиц значимостей несколько под иным углом зрения. Здесь мы имеем ввиду
исследования
нашего современника Станислова Грофа [1], позволившие
ему картографировать
внутреннее пространство сознания и в результате выделить четыре базовые
перинатальные матрицы, отражающие в своей сумме именно тот смысл, который
вкладывал Юнг в понятие коллективного бессознательного. И отсюда, как
нам
это представляется, мыслью является комбинаторно осознанное оперирование
индивидуума набором архетипов коллективного бессознательного, и оперировать
этим
набором он может только с помощью единиц значимостей – то есть с помощью
слов, упорядоченно увязываемых между собой в этом процессе.
И здесь может возникнуть представление о единицах
значимостей (словах), всего
лишь как о форме.Но правомерно ли при этом считать слова русского языка
или, скажем, английского только формой? Нет таких сил, с помощью которых
можно было бы заставить
народ, говорящий на родном ему языке, заменить его на чужеродный. Любой
определенный язык и народ, как его носитель, являются органично неразрывным
целым.
Для наглядности рассмотрим три типа сосны.
На представленных рисунках сопоставлены
обычная (1), природная карликовая (2) и декоративная карликовая сосна
(3). Они имеют разные формы, совершенно друг на друга
не похожие, но тем не менее вся тройка родственна, потому что принадлежит
семейству сосновых. У каждого типа сосны свой способ общения с окружающей
средой и язык этого общения внешне выражен постоянной в допустимых пределах
изменчивости формой,
которая передается наследственно и является неотъемлемым признаком
только данного
типа сосны.
Точно также и язык является неотъемлемой частью
народа, который на этом языке
общается. И как форма всех трех типов семейства сосновых не является
условием договора
с окружающей средой, но прежде всего результатом длительной эволюции
и
приспособления, точно так же и язык не может быть условием договора
индивидуумов
между собой. Возьмем, например, такое идиоматическое выражение на иврите,
как plishtim
aleiha. Дословный перевод означает «филистимляне около тебя», но действительное
значение этой идиомы «враги вокруг». Такое смысловое значение возникло
в языке иврит
в результате тысячелетней истории взаимной ненависти и непримиримости
иудеев и филистимлян.. И более чем сомнительным являлось бы утверждение,
что подобная идиома возникла в результате общественного договора.
Общим для все трех деревьев является
не форма (так же, как для разных народов
разнообразие языков) а то именно, что эти деревья относятся к семейству
сосновых.
И очевидно, что существенной задача лингвистики, как науки, определить
какой именно
народ являлся первопредком нынешних народов и, по возможности, установить
единицы
тех значимостей, которыми пользовались люди того времени.
Если исходить из понимания коллективного бессознательного,
как набора неизменно передающихся по наследству чувственных впечатлений
(архетипов), то вполне допустимо определение общих корней и их семантических
значимостей в национально языковом разнообразии считать в одночасье определением
архетипов, как единиц значимостей, свойственных нашему коллективному бессознательному.
Вопросами определения таких значимостей занимается сравнительное языкознание.
На фоне приведенных здесь
рассуждений утверждение Ф. де Сосюра о том, что «нет никакой необходимости
знать
условия, в которых развивался тот или иной язык», как и то, что «неведение
это нисколько
нам не мешает в изучении их изнутри и в исследовании пережитых ими
превращений»
на проверку оказывается немотивированным и беспочвенным.
Ф. де Сосюр признавал эволюционную лингвистику
только и только в пределах
оторванности языка от самого человека. Если исходить из его учения,
то, в соответствии
с выдвигаемыми Ф. де Сосюром положениями, изменения в языке по ходу
времени
не обусловлены естественными причинно-следственными связями. Давайте
вдумаемся
в следующее его высказывание [15]: «Язык можно
также сравнить с листом бумаги:
мысль – его лицевая сторона, а звук – оборотная; нельзя разрезать лицевую
сторону,
не разрезав и оборотную; так и в языке нельзя отделить ни мысль от
звука, ни звук
от мысли; этого можно достигнуть лишь путем абстракции, что неизбежно
приведет
либо к чистой психологии, либо к чистой фонологии. Лингвист, следовательно,
работает
в пограничной области, где сочетаются элементы обоих порядков; это
сочетание создает
форму, а не субстанцию». Внешне (исходя из положений аристотелевской
логики)
Ф. де Сосюр абсолютно прав, но внешность эта носит не глубинный характер,
а
поверхностный. Читая подобные сентенции великого лингвиста, читатель
воспринимает
их, как не подлежащие сомнению, но загвоздка здесь в том, что Ф. де
Сосюр, допуская
эволюцию языка, отрывал ее от естественных причинно-следственных связей
только потому, что считал саму мысль человеческую, как некое абсолютное
богоданное совершенство, не подлежащую эволюционным преобразованиям. Мы
же утверждаем, что
если набор архетипов (как уже существующих единичностей) не меняется,
являясь
достоянием коллективного бессознательного, то в процессе эволюции происходит
постоянное их численное увеличение на основе особо значимых чувственных
впечатлений. Этим самым прибавляется не только количество архетипов,
привносимых
в коллективное бессознательное, но вместе с этим наблюдается качественное
изменение диапазона, гибкости и вариационных возможностей издаваемых человеком
звуком. При
этом в процессе мышления, как взаимодействия звука (или письменного
знака)
с архетипами, происходит наращение возможностей диапазона дифференцируемых
и интегрируемых связей по всем направлениям, в том числе и по линии экономичности
мышления. На основе высказанных нами соображений, мы никак не можем
согласиться
с резюмирующим завершением «Курса общей лингвистики» [15]:
«...объектом
лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя».
В связи с тем, что тема нашего эссе возникла
на основе длительного процесса
исследования, мы не скрываем от уважаемого читателя, что не раз просматривали
рабочие записи, углубляясь именно в те тексты из попутно прочитанных
авторов и
выписанные в виде цитат, которые соответствовали полученным результатам.
И в сравнение с утверждениями Ф. де Сосюра (им доведенными до остро-парадоксально-аристотелевской
категоричности), в сфере затронутых нами
интересов представления Вильгельма фон Гумбольта нам много ближе [2,
c.
92]:
«Войдя в состав речи, корни и в сознании принимают ту категорию,
которая
соответствует характеру их связи, и, следовательно, перестают содержать
одно только обнаженное и бесформенное корневое понятие. С другой
стороны, корни
нельзя рассматривать во всех без исключения языках только как продукт
чистой
рефлексии и результат анализа слов, то есть представлять их лишь
как результат
работы грамматистов. В языках с определенными законами деривации,
использующими
большое количество разнообразных звуков и выражений, корневые звуки
должны легко отыскиваться в памяти и воображении говорящих как действительно
изначально
присущие, а при многократном их употреблении с разнообразнейшими
понятийными
оттенками – как общезначимые. Если, обладая такими качествами,
звуки глубоко
запечатлеваются в сознании, то они легко и без изменений войдут
в связную речь и
в виде подлинных словоформ станут достоянием языка. Но и в древнейшую
эпоху,
в период обретения формы, звуки могли употребляться в виде корней
и, следовательно, предшествовали деривации и представляли собой фрагменты
развившегося
впоследствии и принявшего новый облик языка».
Цитата из трудов Вильгельма фон Гумбольта,
выделенная здесь курсивом,
постоянно служила нам поддержкой и опорой в исследованиях, которые
мы
пытались довести до конца в атмосфере иронического отношения и
непонимания со стороны определенного числа влиятельных лиц, придерживающихся
традиционно-экклесиастской точки зрения, что ничего нового под солнцем
в окружающем нас мире быть не может, потому что такого не может быть.
На основе работ [3],
[4], [5], [6],
[7], [8], [9],
[10], [11], [12],
[13], [14], проделанных
нами
в течение ряда лет, мы пришли к следующему результату в попытке прослеживания
дивергирующей эволюции праязыка в направлении языков ныне существующих:
.
Схема
родословного дерева
[индо?]европейских языков
.
Представленная схема {для сравнения смотри
схему родословного дерева
индоевропейских языков по А. Шлейхеру (1821–1868)
[17]} сопровождается нами
следующими комментариями, которые мы позволяем себе внести в соответствии
с полученными результатами (см. список литературы):
1. Носителем праязыка являлся киммерийский
этнос, населявший в древнейшие
времена всю территорию Европы вплоть до Урала.
2. Киммерийцы говорили на наречии близком
иврит-финикийскому языку. Говоря о киммерийцах, как о носителях праязыка,
следует предполагать, что язык этого типа имел
более широкое распростанение по сравнению даже с теми масштабами,
которые мы
можем себе представить.
Вильгельм фон Гумбольт в упомянутом трактате
[2, с. 284] дает примеры, касающиеся этимологизации
новозеландских слов (приводим выборку): «оrа 'здоровье, процветание,
достижение последнего': о 'движение' (имеет и совсем иное значение, а именно:
'освежение, подкрепление'),
rа 'сила,
здоровье',
а также 'солнце'; ka-ha 'сила;
поднимающееся пламя; гореть; оживление (как акт последнего и как энергичная
деятельность)',
ha 'выдыхание';
mara 'место,
согреваемое солнечным теплом',
затем 'лицо, противостоящее говорящему'; mutu 'конец,
заканчивать'».
Сопоставляя все эти слова новозеландского
происхождения с идентичными корнями
в иврите, в русском, или, скажем, в древнеегипетском, мы невольно приходим
к выводу
об этимологической тождественности:
Новозеландский – оra (здоровье,
солнцк), иврит – or (свет, светило), древнеегипетский
–
ra (солнце), русский – радуга, борец,
боров.
Новозеландский – ka-ha (сила),
иврит
– koah (сила, мощь, потенция), древнеегипетский –
ka (воплощение могущества богов и фараонов, одна из «душ» –
сущностей человека и
божества), русский – кашель, простнародное выражение
«перестань
кахикать»
[семантическое значение слова «кахихать» восходит, вероятно,
к значению действия –
«душу (ка) выдыхать (хикать) – ha в новозеландском означает
выдыхание»].
Новозеландский – mara (место
согреваемое солнечным светом а также лицо,
противостоящее говорящему), иврит – marэ (вид, видение),
mara
(явление), lehamrи
(взлететь, взвиваться), русский – марево (теплое испарение
земли в жаркую погоду,
обманчивый призрак – нечто кажущееся).
Новозеландский – mutu (конец,
заканчивать), иврит – lamut (умереть),
древнеегипетский – mwt (умереть), русский – муторно
на душе, помутнело в глазах, мат [проигрыш,
конец игры – (в шахматах)]. И здесь невозможно пройти мимо того факта,
что новозеландское
mutu имеет также идентичные соответствия в берберских,
кушитских и
чадских языках.
3. Все языки, которые согласно общепринятой
терминологии принято считать индоевропейскими, имеют в своем составе слова
древнейшего происхождения и корни
этих слов имеют соответствия в иврите. В процессе определения корневых
тождеств
методами, которые существуют в сравнительном языкознании, нами учитывались
не
только собственные наши представления в данной области, но и рекомендации
общепризнанных ученых, таких, например, как Э. Сепир [16]:
«Чрезвычайно важно,
чтобы лингвисты, которых часто обвиняют – и обвиняют справедливо –
в отказе выйти
за пределы предмета своего исследования, наконец, поняли, что может
означать их наука
для интерпретации человеческого поведения вообще. Нравится ли им это
или нет, но они
должны будут все больше и больше заниматься различными антропологическими,
социологическими и психологическими проблемами, которые вторгаются в область
языка».
4. Известно, что гипотеза происхождения
всех языков из древнееврейского была
известна издавна и унаследована из Библии. Мы, с нашей стороны, подчеркиваем,
что
эту гипотезу считаем ненаучной. Особое внимание нами было обращено
на иврит
только потому, что этот язык в течение более чем 2500 лет не являлся
живым
разговорным языком и поэтому не испытывал разного рода влияния (дивергенцию,
пиджинизацию, креолизацию), но даже более того – иврит в V I I –
I X вв н. э. подвергся конвергенционному процессу, благодаря закреплению
традиций древнейшего
произношения введением системы диакритических знаков огласовки.
5. Особый интерес в науке сравнительного
языкознания должны вызывать кельтские
языки (ирландский, шотландский, валлийский, бретонский) и баскский.
Территория Пиренейского (Иберийского) полуострова, как известно,
была населена иберийскими
племенами издревле. Языки этих племен сохранились в эпиграфических
памятниках. При
том, что характер этих надписей близок к финикийскому, они имеют элементы
сходства
и с критским письмом. Иберийские языки рассматриваются некоторыми учеными
как
прототип баскского языка. Кроме того заметное родство баскского языка
не только
с берберским, но и грузинским дает основание предполагать, что созвучия
«Иберийский полуостров», «иберийские языки» и древнего названия Восточной
Грузии (Иберия) носят
не случайный характер. Кроме этого следует учитывать, что в древнейшие
времена
Ирландия (также именовавшаяся Иберией) была населена иберийскими и
кельтскими
племенами и языки этих племен испытывали взаимовлияние.
Изучение археологических материалов и литературных
памятников с применением
по ходу исследования методов сравнительной лингвистики, позволяет высказать
в отношении заселения Пиренейского полуострова и Британских островов
иберийскими
и кельтскими племенами следующую гипотезу – миграция происходила
задолго до
расцвета крито-микенской культуры путем постепенного заселения районов
Месопотамии и близлежащих азийских территорий и затем обозначилась
дальнейшим продвижением вдоль береговой полосы Северной Африки в
Северо-Западную ее часть
и, в итоге, пересечением Гибралтарского пролива и заселением Пиренейского
полуострова и Британских островов.
___________________________________________
Использованная литература:
[1] Станислав Гроф, «За пределами
мозга», изд. Трансперсонального института,
1993, с. 504.
[2] Вильгельм фон Гумбольт, «Избранные труды по
языкознанию», Москва, Прогресс,
1984 г., с. 400. / «О различии
строения человеческих языков и его влиянии на духовное
развитие человечества».
[3] А. Кобринский, «Щит
Дон-Кихота», 1975.
[4] А. Кобринский, «Новая
парадигма», 1995.
[5] А. Кобринский, «Решение
коренных вопросов современной библеистики», 1995.
[6] А. Кобринский, «Мы
– мутанты», 1996.
[7] А. Кобринский, «Феномен
Сократа», 1998.
[8] А. Кобринский, «Архетип
времени», 1999.
[9] А. Кобринский, «Когда
начинают летать динозавры», 1999.
[10] А. Кобринский, «Иврит
в сфере языкознания», 1999.
[11] А. Кобринский, «От
каменного до железного», 2001.
[12] A. Кобринский, «Анатомия
рунического знака», 2002.
[13] A. Кобринский, «Иберийские
тождества», 2007.
[14] А. Кобринский, «Установление
архетипических тождеств и этнолингвистические
параллели»,
2003–2007.
[15] Фердинанд де Сосюр, «Курс общей лингвистики», Соцэкгиз,
М., 1933.
Перевод А. М. Сухотина.
[16] E. Sapir, «The Status of Linguistics as Science»,
«Language», vol. 5. 1929.
[17] A. Shleicher, «Compendium der vergleichenden Grammatik
der indogermanischen Sprachen»,
Weimar, 1876.
_____________________________________________________________________________________________
|
