.
Второй черный луч
И решил он во спасение свое к нечистой
силе за помощью обратиться.
– Помоги, Господи, – говорит, – с чертями
связаться.
– Почему ко мне обращаешься? – спрашивает.
– А потому, – отвечает, – что все от Тебя
пошло, а значит и нечистая всякого рода и племени.
Наступило долгое молчание и вдруг ударил гром
и молния сверкнула, а на небе ни одного облачка. И понял он, что услышан.
И тут аллея закончилась и бездорожье пошло, и устал он – ноги с трудом
передвигает. Голова семитская долу клонится, хазарским чубом землю подметает.
Смотрит, лежит что-то необыкновенное. Протянул руку, поднимает, рассматривает
– подсунули ему черти, как талисман, засушенный нос вепря. Вернулся он
домой и решил квартиру свою нечистою силою от всяческого беззакония оградить.
Вырубил в наружной стене дома углубление, приготовил немного цементного
раствора, вставил находку свою, закрепил слегка алебастром и цементом неровности
загладил, чтобы стена плавно в этот нос переходила, чтобы силу она и нюх
вепря приобрела. И заклятие Господь надоумил произнести: “Да не войдут
через балкон и окна супротивные силы”.
Друг у него был – мечтал изобрести вечный двигатель.
Детали для воплощения собирал на городской свалке. Иногда и его прихватывал.
Чуть что интересное надыбает, кричит – смотри, что нашел! Перебирают они
с ржавым грохотом железо и мусор в один из таких дней и находят статуэтку
– не фигурка там балерины какой-нибудь, а на тебе – волчья морда изображена.
– Вечного двигателя из этого не смастеришь.
– А она и есть вечный двигатель, – говорит
друг, – бери, мне не нужна.
И оказался подарочек прикрепленным к входной
двери, и снова заклятие – не заученное, а экспромтом – по желаемому результату:
“Да не войдут через эту дверь плохие вести, да вызовут меня в ОВИР и отпустят
на все четыре стороны”. И сработало. Вызвали. И предложили покинуть СССР.
Чем он и воспользовался.
Приземлился на аэродроме имени Бен-Гуриона
и его тут же отправили в общежитие. А потом…
А потом амидар1 – в беер-коявском
поселке неподалеку от психбольницы. Величину счастья определил тогда, когда
наступил сезон зимних дождей. По стенам потекли струйки дождя и разгерметизированная
комната погрузилась на дно Марианской впадины.
Но, спасибо Господу за то, что наступает лето.
Спасибо – и за черный квадрат, и даже за то,
что двойник продолжает скользить вниз по второму черному лучу, чувствуя
собственную задницу… Давит седло… Не привык он еще к только что купленному
велосипеду… Он едет мыть лестницы и подъезды, и единственное чего он боится
– потерять поломойство. До того боится, что сразу же после хирургии – с
кровоточащими еще швами находит в себе силы управиться с двумя десятиэтажками.
Тромбозы у него после аминозиновых уколов в советских психушках – вот и
приходится время от времени жертвоприносить износившиеся вены.
Повествование наше, наконец, доведено до кульминационной
точки. После очередного хирургического вмешательства и затем сразу же после
тяжело отработанного дня он приехал домой и, что называется, скончался.
Но его мозг продолжал воспринимать окружающее на слух и даже видеть, хотя
глаза его были закрыты. Отчетливее всего запомнилась женщина – в анфас
ничего характерного, но со спины – чопорная еврейка X V I I века с устоявшимися
религиозно ортодоксальными традициями.
– И совсем он не христианин! – сказала она,
тыча костяшками скрюченных пальцев в какой-то документ. – Он мой родственник
и его родословная восходит к роду Ааронидов. – Вы обязаны похоронить его,
как коэна.
– А это что? – спросил местный ашкеназский
раввин, указуя пальцем.
– Что вы имеете ввиду? – спросила она с негодованием.
– И вы еще спрашиваете? – ваш родственник
христианин!
Пояснительное отступление.
Прогулки по свалкам и в израильский период
его жизни вошли в норму. Переходит он от одной мусорной кучи к другой и
вдруг – металлический коробок с небольшой дверцей и торчащим во внутреннем
замке ключиком, похожим на крестик. Имея за спиной опыт известных лет,
он вырубил под эту находку нишу в амидаровской стене, забетонировал заподлицо
и произнес самопально-совковое заклятие: Не обойди, Господи, своими
щедротами!
– Вы определенно ослепли? – сказала женщина,
– это же обыкновенный ключик, даже не золотой!
– Это крестик! – сказал раввин с непоколебимой
уверенностью.
– А я готова доказать, что это ключ! – сказала
женщина и посмотрела на мертвого с обожанием и любовью, и тогда…
И тогда он внезапно понял, что ей хорошо известно
местонахождение тайника. И не ошибся. Она прикоснулась к предмету религиозного
спора (о-образная головка ключа висела на металлической цепочке,
которую он постоянно носил на шее) и, сорвав умелым и резким движением,
направилась к Сальвадору Дали. Сняла “The persistence of memory” с дюбеля.
Открыла дверцу и сунула хранившиеся там тысячу долларов в свой пропитанный
потом корсет так быстро, что раввин не успел заметить, и тогда…
И тогда он ощутил возвращение жизни. Сноп черных
лучей исходил из самого солнца, превратившегося над его головой в огненный
парашют, в который он вцепился всеми силенками пробудившегося в нем инстинкта
самосохранения. Несмотря на то, что окно квартиры было зарешечено, какая-то
неописуемая сила втянула его так, будто никакой решетки и вовсе не существовало…
В комнате – ни раввина, ни женщины... Сальвадор Дали – на полу… Дверца
сейфа с торчащим в ней ключом – приоткрыта... Деньги исчезли, но с этой
минуты он почувствовал, что по своему желанию может порождать двойника
в двойнике и, благодаря этому, бывать одновременно в разных местах.
Прежде, чем продолжать, отметим, ирреальность наших героев
и двойник в двойнике также не имеет прототипа в действительной жизни, но,
тем не менее, из уважения к бытийности будем называть его Остяком.
Необратимые изменения чувствовались на каждом
шагу. Остяк полдня бродил по городу и, к своему удивлению, не встретил,
ни одного знакомого. Город будто повзрослел и стал воинственнее – улыбчивость
исчезла – на скуластых азиатских лицах жестокость, коварство и безжалостность.
Остяк сел в трамвай и прислушался.
Провайдер, фотошоп, пентиум… “Умные, должно
быть, ребята, но почему у них лица такие антиконвенциональные? Раньше я
куда лучше знал людей, – подумал Остяк, – со сколькими поневоле пришлось
беседовать! – скольких выслушать! И все это, благодаря кобылкам.2
Интересно,
сохранилась ли у жителей тяга к портретам?”.
Остяк решил пробить несколько зданий на окраине
города и к вечеру получился приличный набор. Беда только в том, что сдавать
его все равно некому и заказчики портретов не дождутся. Но результат, надо
сказать, потрясающий – тяга к портретам осталась неизменной. “Еще одну
квартиру пробью и довольно”, – решил он, хотя никакой разумной необходимости
в этом не видел, но задумано сделано – позвонил и, не глядя, протараторил:
– Делаем цветные портреты из черно-белых фотографий,
денег сразу не берем.
– Очень приятно, – произнес миловидный женский голос,
– проходите.
Она улыбалась. Лицо круглое, небольшое, похожее
на аккуратно испеченный картофель. Подвинула столик к мягкотелому дивану.
Вытащила альбом и, соблазнительно улыбнувшись, предложила присесть. Ее
колено слегка прикасалось к его колену, что действовало возбуждающе на
его материализованную сущность. Он чувствовал, что вот-вот в нем отключится
сознательное и он бросит хозяйку на диван, сорвет с нее халат и нырнет
в омут ее желания, как новоявленный утопленник. И это случилось бы немедленно,
если бы среди фотографий в альбоме не промелькнуло лицо его настоящего
хозяина, пославшего его силою болезненной ностальгии в город своего незабываемого
сионистского исхода.
– Неплохой портрет получился бы, – сказал
Остяк, возвращаясь к собственному изображению.
– Еще бы, – сказала она, – здесь тебе не больше
тридцати.. –Я тебя сразу узнала, а иначе бы не пригласила. – Ты Костя Хоривицкий,
известный диссидент-шестидесятник. Наверно, узнал, что я председатель Областного
объединения журналистов и решил познакомиться. – Денег сразу не
берем, – сказала она, копируя его голос. – Где ты, дружище, остановился?
– Завтра улетаю, – сказал Остяк, ошарашенный
происходящим.
– Завтра, наступит завтра, – сказала она с
непоколебимой решительностью, – а сегодня ты мой гость. – Не бойся,
не съем. Если уж очень испугался, раскладушка найдется.
Она засуетилась. Накрыла стол. Поставила самогон.
Нарезала сало. Принесла кастрюлю.
– Да я не голоден!
– Понимаю, дружище. Свининку запрещено! Да
и борщ на сале. Но мы любим тебя и помним. – Все без исключения и даже
антисемит Моржанин. Он, когда не врет, всегда матерится. А человек, в общем,
великодушно светский. И мысль высказал интересную: “Неплохо было бы этого
жида, Костю Хоривицкого, в нашу спилку3 принять”.
Остяку подумалось и о более коротких
вариациях интересного высказывания Моржанина и с этой минуты лицо
хозяйки перестало напоминать ему аккуратно испеченный картофель – оно стало
похожим на атаманскую булаву.
*
В абажурном свете ночника ее ромбические
глаза смотрели в какую-то только ей известную пасторальную даль...
– Коровки на лугу пасутся. – Ручеек журчит.
–Пчелки нектар собирают. – Солнышко светит, – рисовала она воображаемую
идиллию. – Не волнуйся, – шептала нежностью, – все будет хорошо.
“Господи, какая она несчастная”, – подумал
Остяк.
– Тебе, Костя, целый день по городу бегать,
а ты вон какой – не человек, а развалина. –Я знаю, что делать.
Игриво соскочила с дивана. Расстелила на столе
коврик и села сверху – по-турецки.
– Ну и что дальше? – спросил он слегка настороженно.
– Садись напротив, так чтобы я видела и смотри,
– показала пальчиком. –Не отвлекайся – сосредоточься только на ЭТОМ.
Неожиданно он зримо почувствовал, что у хозяйки
ЭТО и не ЭТО вовсе, а черный луч исходящий из третьего угла черного квадрата
израильской жизни. И его стало ТУДА втягивать с неодолимой силой.
_____________________
1 амидар (ивр.) – государственная
квартира.
2 кобылки (узко професс. термин) –
портрет называли “кобылкой”, а занимающихся набором фотографий
и раздачей портретов “кобылятниками”.
3 спилка (укр.) – союз
(общественная организация).
<...............>