Мы не можем начать наше исследование с того момента, когда в одном из видов наземных животных, предков Homo sapiens, начало развиваться сознание, так как о тех далеких временах наши познания смехотворно мизерны и, очевидно, нет надежды, что будущее сможет привнести что-либо позитивное в этот пробел. Вопросы, которые мы перед собой ставим и на которые мы желаем получить обоснованные ответы, следующие: эволюционирует ли наше мышление или нет? – и, если да, то какова механика этого процесса и каково целевое направление (если таковое имеется)? И, очевидно, что для удовлетворения нашего любопытства не имеет значения конкретная отправная точка этого развития – начинался ли его отсчет во времени от гигантской человекообразной обезьяны типа гигантопитека, или от крошечных долгопятов, или, например, от гиппопотама. Если мы сможем проследить этот процесс в обозримом для нас историческом времени и дать ему приемлемое научное объяснение, то уже в этом первом приближении к истине мы будем считать нашу задачу выполненной, ибо, очевидно, что процесс этот имел такой же закономерный характер и в давно миновавших временах, куда нам сегодня, к сожалению, нет никакой возможности заглянуть. И все же мы, опираясь на силу нашего разума, попытаемся сделать и это. Но начнем с известного. 
   Рассматривая подвластный нашему исследованию отрезок времени, мы имеем то, что имеем – дошедшие до нас литературные и архитектурные памятники и скудные результаты археологических раскопок. Но главное наше достояние – малочисленные и, к сожалению, вымирающие народности маргинальных областей нашей планеты. Именно они – живые носители первобытного мышления. 
   Одним из достойных исследователей подобных сообществ был, как известно, Леви-Брюль. Он является первым ученым, указавшим на тот факт, что мышление современного и первобытного человека в корне отличаются друг от друга. Исследования Леви-Брюля привели его к выводу, что мышление человека, принадлежащего обществу низшего типа, исходит из конкретно сложившихся в каждом таком обществе особых «коллективных представлений», пронизанных мистицизмом и в корне отличается этим феноменом от нашего современного логического мышления. Ученый утверждает, что в подобных обществах «мышление и речь остаются в слабой степени логическими, концептуальными». Здесь действуют иные законы – а именно, законы партиципации или что то же самое – сопричастия. В таком обществе или клане, принадлежащем, например, тотему оленя, то есть считающим себя происходящим от оленя, каждый индивид ощущает свою сопричастность с этим животным – реально считает себя оленем. Известно, что в обществах низшего типа изображенный на картине предмет воспринимается, как сам предмет – изображенное сопричастно изображаемому: нет и намека на различение – оно отсутствует. «По мере того, как партиципации начинают ощущаться менее непосредственно, – говорит Леви-Брюль, – коллективные представления все больше приближаются к тому, что мы называем представлением в собственном смысле слова: интеллектуальный познавательный элемент занимает в них все больше места. Он стремится освободиться от эмоциональных и моторных элементов, которыми первоначально был окутан, и таким образом дистанцируется от них». 
   При всей полноте и изящности исследований, проведенных Леви-Брюлем, он, по состоянию науки на то время, не мог ответить на целый ряд существенных вопросов – почему мышление развивается и почему преимущественно оно, а не какие либо другие человеческие качества; каким образом это происходит и при каких условиях и что из этого следует и к чему это может привести. 
   Основными серьезными оппонентами Леви-Брюля в его гипотезе, что мышление претерпевает историческое развитие и при этом все больше освобождается от влияния пра-логических представлений и начинает подчиняться законам логики, являются философ интуитивист Анри Бергсон и создатель школы этнологического структурализма Клод Леви-Строс. 
   Первый, несмотря на свою гениальную прозорливость, коснувшуюся многих аспектов нашего бытия, в отношении гипотезы Леви-Брюля допускает явные противоречия. В одном месте своей работы «Два источника морали и религии» он говорит – «если устранить у современного человека то, что поместило в нем непрерывное воспитание, то будет обнаружено, что он идентичен или почти идентичен своим самым отдаленным предкам». В другом месте обращает на себя внимание следующее откровение: «Мы должны вновь сказать себе, что область жизни – это главным образом область инстинкта, что на определенной линии эволюции инстинкт частично уступил свое место уму». Допуская подобные противоречия, Бергсон все же склонятся в пользу неприятия эволюции мышления. Имея ввиду мышление наших далеких предков и современных людей, Бергсон утверждает, что «сознание функционирует одинаково в обоих случаях». Он не видит «как эти два мышления оказываются рассогласованными и как одно из них может «озадачивать» другое». 
   Если у первого отрицание гипотезы Леви-Брюля носит интуитивный характер – т. е. высказывается в форме похожей больше на мнение, чем на доказательство; то второй оппонирует более изощренным способом. Акцентируя в своей книге «Неприрученная мысль» внимание на том, например, что разработка тотемических классификаций невозможна без наличия логического подхода и на других подобных аспектах жизнедеятельности низших обществ; стараясь доказать, что познания в таких коллективах, передаваемые устно из поколения в поколение, имеют структурально разработанный, чуть ли не научный характер, этот автор явно преувеличивает возможности первобытного мышления. Создается впечатление, что у него не результаты вытекают из проведенных исследований, но наоборот – исследования проводятся ради того, чтобы получить желаемые результаты. Не потому ли, что его основным мировоззренческим интересом был социализм и работы Карла Маркса? Несомненно и очевидно, что именно отсюда произрастает плакатно-гуманистический вывод этого известного европейского ученого (Клод Леви-Строса), что мышление низших обществ «является логическим – в том же смысле и таким же образом, как и наше». 
   Одним из самых известных последователей учения Леви-Брюля был основоположник аналитической психологии К. Г. Юнг. Отметим здесь генеалогию происхождения таких важных и для нашего исследования понятий как «коллективное сознание», «коллективное представление», «коллективное бессознательное». Впервые понятие «коллективное сознание» было введено французским философом и социологом Дюркгеймом. В него он включал совокупность верований и переживаний, общих для членов какой-либо социальной группы. Леви-Брюль, последователь Дюркгейма, ввел понятие «коллективного представления». В него Леви-Брюль включал не только то, чего можно и чего нельзя делать члену коллектива, исходя из существующих в этом коллективе норм и правил поведения, стремящихся «высвободить или затормозить какое-нибудь движение», но и дающих возможность осуществить «при помощи отвлечения, в котором нет ничего противозаконного для огромного числа случаев», адекватную – т. е. логическую связь с реальным объектом. Изучая коллективные представления низших обществ, Леви-Брюль пришел к заключению, что они «глубоко отличны от наших идей и понятий и не равносильны им» – в них логические черты и свойства отсутствуют. Это не значит, что дикарь обходится без логического мышления вовсе, и на охоте, например, не примет соответствующие меры предосторожности, при выслеживании хищного зверя – примет! – но при этом ход его мышления будет лишен прямых непосредственных связей с осмысливаемым объектом, ибо, в отличие от современного человека, для него медведь не просто зверь определенного вида и определенных повадок, но предок в образе медведя. Отсюда следует, что в коллективных представлениях первобытных обществ логическое не дифференцировано от мистического. И, наконец, Карл Густав Юнг ввел понятие «коллективного бессознательного», которое «состоит не из осознаваемых содержаний, а из латентных предрасположенностей к известным идентичным реакциям». Психоаналитическая практика, которой Юнг занимался в течение долгих лет, привела его к выводу, что корни этого коллективного бессознательного «уходят вглубь прошлого, какое только было». Вполне может быть, что именно работы Леви-Брюля подтолкнули Юнга на разрыв со школой Зигмунда Фрейда, считавшего, что становление психики человека и познание окружающей действительности начинается с нуля – т. е. человек рождается с мозгом чистым – tabula rasa – от следов какого-либо знания. Юнг не мог не заметить, что следы коллективных представлений далекого прошлого не оставили современного человека, но являются неотъемлемой частью его психики и проявляются в его поведении, высказываниях и поступках. Человек и сегодня не избавился от мистического, хотя ему это присуще в значительно меньшей мере, чем его доисторическим предкам. Факт увеличения в человеке доли логического отношения к реальному объекту сделало Юнга сторонником эволюции мышления. И хотя Юнг этому вопросу не уделяет значительного внимания, но высказывания его четко определяют позицию передового ученого и мыслителя. Юнг утверждает недвусмысленно, что человечество претерпевает «чудовищный естественный эксперимент, суть которого – становление сознания». 
   Попытаемся ответить на вопрос – каким образом это становление происходит? – т. е. выявить подлинную механику этого процесса. 
   Современной наукой установлено, что все живое на нашей планете испытывает воздействие мутаций, в том числе и человек, как биологическая система. Мутация – это вновь возникшее внезапное генетическое изменение организма, закрепленное в матрице ДНК и передающееся потомству. Такое изменение может иметь генотипический и фенотипический характер. Мутации фенотипические имеют внешние проявления – например, шестипалость или иные прирожденные физические дефекты, мутации генотипические – латентны. Мы считаем, что эволюционное изменение мышления от пра-логического к логическому имеет не социальный, а мутационный характер – наш мозг в процессе всего исторического времени претерпевал и продолжает претерпевать генотипические изменения. 
   Человек мутирует в разных направлениях, но жизнедеятельность мутанта, как правило, социально подавляется, ибо мало того, что она должна приносить пользу обществу в жестокой борьбе за существование, она должна еще, при этом, естественно вписываться в функционально действующие иерархические структуры и традиционные установки. Этим мы желаем сказать, что преимущество в инерционной коллективной среде получает тот мутант, мутантные признаки которого внешне не бросаются в глаза. Именно к этому виду мутации относится эволюционное изменение сознания в сторону уменьшения мистических его корней и увеличения логического эквивалента. «Чем сильнее, – утверждает К. Г. Юнг, – и самостоятельнее становится сознание, а с ним и осознанная воля, тем интенсивнее бессознательное вытесняется на задний план и тем легче возникает возможность эмансипации сознательной структуры от бессознательного образца, благодаря чему она выигрывает в свободе, разрывает оковы чистой инстинктивности и наконец оказывается в состоянии безынстинктности или противоинстинктности. Это лишенное корней сознание, которое больше не может аппелировать к авторитету прообразов, хотя и получило прометеевскую свободу, но вместе с ней и безбожную дерзость». 
  

Одним из первых ученых, проявивших эту «безбожную дерзость», является Лев Николаевич Гумилев, не сомневавшийся в том, что в становлении народов мутация играет первостепенную роль. Именно мутанты, или пассионарии (особи, пассионарный импульс поведения которых превышает величину импульса инстинкта самосохранения) оказывают, исходя из учения Гумилева об этногенезе, катализирующее влияние на исторические процессы. К пассионариям Гумилев относит конкистадоров, землепроходцев, поэтов, ерисархов, полководцев. Но отметим, что и ученые, как правило, проявляют признаки пассионарности, ибо отстаивают свои убеждения, невзирая на грозящие им по этой причине всякого рода преследования. Сюда можно включить и художников и изобретателей и всех иных по-настоящему талантливых людей, одержимых процессом творческого поиска. Гумилев считает, что эта и только эта категория людей играет решающую роль в появлении новых этнических систем в тех или иных регионах. «Причинами толчков, – говорит он, имея ввиду подобные пассионарные всплески, - могут стать только мутации, вернее – микромутации, отражающиеся на стереотипе поведения, но редко влияющие на фенотип. Как правило, мутация не затрагивает всей популяции всего ареала. Мутируют только некоторые, относительно немногочисленные особи, но этого может оказаться достаточно для того, чтобы возникли новые «породы», которые мы и фиксируем со временем как оригинальные этносы». 
   Здесь следует обратить внимание на то, что Гумилев отличает микромутации от мутаций. Употребляя уточнение «микро» он подразумевает, что мутации такого рода имеют временный и локальный характер и проявляются не постоянно, но при определенных условиях, о которых он не имеет четкого представления, констатируя лишь тот факт, проверенный им на зафиксированных историей моментах этногенеза, что «биологические микромутации, а на языке этнологии – образование суперэтносов, связанное с пассионарными толчками, всегда захватывает зону земной поверхности, вытянутую в меридиональном направлении под каким-либо углом к меридиану и широте». Этим самым он, очевидно, увязывает это биологическое явление с воздействиями космического порядка – то ли с периодическим изменением солнечной активности, то ли с колебанием интенсивности и направления магнитных силовых линий земли, то ли с какими-то другими неизвестными человеку явлениями подобного рода. 
   Мы согласны с предположениями Гумилева, что подобная взаимосвязь может иметь место, ибо, в конце концов, не человек создал космос, а космос человека, но предположений здесь недостаточно – нужны доказательства. Таковые есть, и они убеждают нас, что наиболее существенное влияние на процесс мутации человеческих сообществ оказывают иные факторы. 
   По ходу нашего исследования заметим, что если, например, мутация одноклеточных приводит к немедленному появлению нового вида, ибо размножение происходит делением (бесполое) , то у более сложных организмов, размножающихся половым путем, передача мутантных признаков по наследству от потомства к потомству, согласно менделевскому закону расщепления, будет стремится к затуханию – т. е. мутантный признак от поколения к поколению будет экстраполироваться. В подтверждение этого приведем любопытное высказывание Ломброзо, взятое из его книги «Гениальность и помешательство». Он не оставляет незамеченным «какую ничтожную часть своих дарований и талантов передавали обыкновенно гениальные люди своим потомкам и как еще преувеличивались эти дарования, благодаря обаянию имени славного предка». «Что значит, например, Тицианелло в сравнении с Тицианом, – восклицает Ломброзо, – какой-нибудь Никомах – с Аристотелем, Гораций Ариосто – с его дядей, великим поэтом, или скромный профессор Христофор Бернулли рядом с его знаменитым предком Яковым Бернулли!» 
   Продолжая нашу тему, мы утверждаем, что мутирование любого вида животных (в том числе и человека) имеет разные генетические вариации, но выживание новорожденных мутантов и, соответственно, передача новых генетических признаков от потомства к потомству детерминированы сложившимися жесткими условиями, эволюционно выработанными в борьбе за существование. Отсюда следует, что в человеческом коллективе мутант, например, с одним глазом на лбу, другим – на затылке, будет восприниматься подавляющим большинством не только, как отпугивающее уродство, но и как нечто дьявольски противоестественное. Для того, чтобы мутант был абсорбирован соплеменниками, его отличие от них, во-первых, 
не должно бросаться им в глаза и, во-вторых, в этом отличии, носителем которого он является, соплеменники должны нуждаться: оно должно быть для них полезным или, на худой конец, не мешать им жить. Именно таким генотипическим качеством обладает мутирование человека в направлении наращивания мощи логического мышления, увеличения роли интеллекта в повседневной жизни. Отметим и то, что полезность мутации в этом направлении обусловлена тем, что человек приспосабливается к окружающей среде не столько с помощью инстинкта, сколько, в основном, используя изобретательную силу разума. Эквивалент этой силы для каждого человека выражается в его творческих способностях и имеет количественную меру, называемую интеллектуальным коэффициентом – IQ. Любое достаточно большое количество населения, именуемое нами инерционной массой (это может быть этническая группа, или суперэтническая), выделяет при своем воспроизводстве некоторый процент мутантов. Нас интересуют те из них, которые мутируют в сторону уменьшения или увеличения силы разума – т. е. за пределы того разбега интеллектуального коэффициента, который относится к инерционной массе. Мутирующих в сторону уменьшения IQ (идиоты, имбецилы, дебилы) отнесем к I группе населения, инерционную массу (малоспособные, нормальные способные) – ко II группе, мутирующих в сторону увеличения IQ (одаренные, талантливые, гениальные) – к III. 
   Мутация, приводящая к появлению идиотов, имбецилов, дебилов имеет фенотипический характер, внешне заметна и, якобы, не является полезной (считается генетическим заболеванием). Этой группе потомство иметь не рекомендуется и она, как правило, в воспроизводстве населения не участвует Однако мы заметим, что если в процессе эволюции проявление каких-либо признаков (даже негативных) имеет постоянный (закономерный) характер, то этот признак является в эволюционном движении необходимым и его появление всегда имеет рациональную точку отсчета. 
   В чем же рациональность появления на свет идиотов, имбецилов и дебилов? 
   Она и сотоит, очевидно, в хромосомном отклонении от нормы, наблюдающееся у представителей этой группы. Поскольку в древнейшие времена, не было законов, не рекомедующих этим людям, умственно отсталым и непохожим на остальных, иметь потомство, то именно они увеличивали в человеческих сообществах мутагенность, способствующую более эффективному естественному отбору, увеличивая скорость эволюции и ее качество. 
   Мутация, приводящая к появлению одаренных, талантливых и гениальных, генотипическая, внешне не бросается в глаза и приносит всевозможную и разнообразную неисчислимую пользу. Эта группа участвует в воспроизводстве населения – имеет потомство и является передатчиком генетической информации, новоприобретенной в результате мутации, но имеющей, как мы уже об этом говорили, тенденцию к затуханию постепенному от поколения к поколению. Это надо понимать следующим конкретным образом. Если в семейной паре отец – талантливый человек, а мать представитель инерционной массы (II группа населения), то в результате менделевского наследственного закона расщепления, вероятность того, что в этой семье появится талантливый ребенок уменьшается. Учитывая, что этот ребенок при достижении определенного возраста найдет свою «половину» и скорее всего, что «половина» эта будет снова выходцем все из той же II группы населения, то вероятность того, что во втором поколении появится талантливое дитя, будет еще меньше, чем была в поколении первом. Именно такой процесс приводит к затуханию по линии наследственности талантливой генетической доминанты (так же, впрочем, как и доминанты со следами умственной деградации). Имея ввиду описанное нами явление затухания, мы и назвали инерционной массой II группу населения, вызывающую, по причине своей многочисленности, этот тормозящий эффект. Однако следует заметить, что если бы у нас был прибор измеряющий уровень адекватного (логического) контактирования с реальным объектом не индивидуального мышления, а, скажем, некоего усредненно-коллективного, то, несмотря на наличие тормозящего эффекта, внутренне присущего любой самодостаточной по численности группе людей, мы бы зафиксировали смещение этого уровня во времени в сторону бесконечно малого увеличения. Причиной такого, хотя и микроскопического, но все же приращения, очевидно, была бы генотипическая, беспрерывно действующая мутация. Представители III группы населения постоянно и в основном беспрепятственно (наследственно-биологическим путем) передают инерционной массе новоприобретенную генетическую информацию. Исключение составляют только те представители III группы населения, которые были поглощены творческой деятельностью настолько, что пожертвовали ради этого благами семейной жизни. «Шопенгауэр, Декарт, Лейбниц, Конт, Кант, Спиноза, Микель-Анджело, Ньютон, Лассаль, Гоголь, Лермонтов, Тургенев, – замечает Ломброзо, – остались холостыми». Но они, по нашему мнению, несмотря на такую благородную жертву, могли оставить внебрачных детей. Многие из пассионариев закончили свою жизнь прежде, чем созрели для семейных уз – например, великий математик всех времен и народов Эварист Галуа, погибший на дуэли в возрасте 21 года.