_____________________________________________________________________________________________
/Растянутое мгновение
/

Биографические сведения о Кричевском Илье Маратовиче фрагментарны и скудны. Родился в 1963 году. Архитектор. Ушел из жизни на баррикадах Москвы 21 августа 1991 года. В тот злополучный день пресеклось дыхание еще двоих – Дмитрия Алексеевича Комаря и Владимира Александровича Усова. И если об этих двоих в официальную печать просочилось несколько кратких заметок, то об Илье почти ничего. Создается впечатление, что официальной прессе и прочим влиятельным структурам важна не жизнь этих жертв в протяженности до момента смерти, а сам факт их гибели и возможность, благодаря этой оказии, создать из их имен героические символы: Дмитрий Комарь, Илья Кричевский, Владимир Усов – Герои Советского Союза, защитники Белого Дома, отдавшие жизнь за Свободу и Демократию. Но, ведь, потомки наши захотят знать больше – что это были за люди, каково было их мышление и чем были насыщены их будничные дни во временной экзистенции? – вот что они, идущие нам на смену, захотят знать. И скудость сведений, будет воспринята ими, как намеренное сокрытие тайны, ибо как же это современники наших Героев не оставили о них никаких сведений кроме факта смерти этих троих, возвеличивания их героизма и поклонения их праху? И момент намеренного сокрытия тайны от общественности действительно усматривается. Так, например, 26 декабря 1991 года в газете «Московский комсомолец» появилось сообщение: «За гибель защитников баррикад не ответит никто. Уголовное дело по факту гибели защитников Белого дома Дмитрия Комаря, Ильи Кричевского и Владимира Усова прекращено «за отсутствием состава преступления»... Сообщая нам об этом, заместитель прокурора Москвы Юрий Смирнов отказался прокомментировать принятое прокуратурой решение».
Давайте вернемся в ночь с 20 на 21 августа – к тому туннелю под проспектом Калинина в Москве, где произошли трагические события. 18 августа 1992 года (почти через год после случившегося) в «Независимой газете» появилась следующая, насыщенная впечатляющими деталями информация: «Михаил Арсеньевич Головко стоял перед въездом в туннель, надеясь остановить колонну. Он был в форме морского офицера и стоял так, что его нельзя было объехать. Нет, не остановились – проехали по нему. Он остался жив только благодаря своей военной выучке, сумел сгруппироваться под брюхом БМП [1]. Но больничной койки избежать все же не смог. Первая машина прошла, сбив человека, за ней в туннель вошли остальные. Первые БМП были сразу же блокированы находившимися там людьми, защищавшими подступы к Белому дому. Они не имели оружия, но у них был брезент, который они старались натянуть на машину, чтобы она не могла двигаться дальше. Дмитрий Комарь забрался в открытый задний люк вынужденной остановиться БМП 536. По официальным данным, Комарь полез в правый отсек БМП, там никого не было. Когда полез назад – упал и погиб. По свидетельствам очевидцев, как только Комарь забрался в люк, раздался выстрел – его отбросило и развернуло на 180 градусов. Он долго висел на машине вниз головой, зацепившись ногами за подножку. По рукавам и воротнику свитера стекала кровь. Несколько раз люди пытались вытащить Комаря. Веретильный хотел снять тело Комаря, но когда приблизился к нему, сам был ранен в правое плечо. При такой же попытке был убит Владимир Усов, впоследствии раздавленный гусеницами. Не позволяя снять тело убитого Комаря, БМП сделал резкий рывок назад – голова висевшего Комаря разбилась об асфальт».
Отметим, что во всей этой информации описывается гибель двоих – Дмитрия Комаря и Владимира Усова. Об Илье Кричевском ни слова. И только несколько далее, в том же тексте, сведения обобщаются: «Трое были убиты, несколько человек ранены». Исходя из приведенного источника, следует заключить, что Илья Кричевский был убит или до, или после кровавой кульминации.
Для того, чтобы хоть как то гипотетически представить себе причину, побудившую Илью Кричевского, добровольно выйти навстречу собственной гибели, обратимся к тому самому существенному, которое им оставлено – к его поэзии, изданной отдельной книгой [2]. Печать и критика на появление этой книги никак не откликнулась. И по безразличию такому можно было бы считать, что поэзия Ильи Кричевского не несет в себе достаточного заряда этической и эстетической энергии, необходимой для того, чтобы удовлетворить высокую требовательность русского интеллектуала, если бы не тот факт, что стихи Ильи Кричевского были внесены в «Строфы» (составленную Евгением Евтушенко антологию русской поэзии). И тут сразу же появились критики, весьма неодобрительно воспринявшие появление стихотворений Ильи Кричевского среди вознесенных на Олимп: «Иногда кажется, – пишет один из них [3, с. 229-233], – что Евтушенко собирает не сами стихотворения, со свойственными им смысловыми объемами, а их имиджи, их полые оболочки. Подчас для него важны просто имена и фамилии знаменитых и интересных людей, чьи невзрачные строчки выступают тогда как оправдание присутствия этих имен на страницах «Строф». Так обстоит дело, например, со стихами Ильи Кричевского, – и это, каюсь, кажется мне профанацией – и антологии, и памяти трагически погибшего во время «августовского путча» юноши».
Весьма любопытен здесь (исходя из цитируемого утверждения) бездоказательный негативизм по отношению к поэтическому наследию Ильи Кричевского, творчество которого, якобы, настолько несовершенно, что факт публикации Евгением Евтушенко в антологии «невзрачных строчек» воспринимается как профанация – чего? – памяти героически погибшего защитника Белого Дома (идеализированного символа!) . И, таким образом, как бы налагается табу на то, чтобы осмыслить жизненного, самопознающего, страдающего Илью Кричевского и оставить потомкам только то, что дозволено – могилу героя, звание ему присвоенное, и надгробный памятник.
Позволим же себе, в противовес официозу, рассмотреть на примере Ильи Кричевского то существенное, которое так или иначе (где за мзду, а где и по доброй воле) намеренно утаивается армией профессионалов, призванных, как и во все прежние исторические времена, стоять на страже – во имя того-то и того-то, чего-то и чего-то! – ими всегда и везде прославляемой Свободы и Демократии.
Представленное ниже сопоставление содержит (фрагментарно) два стихотворения: одно – «Белый силуэт» русского поэта Ильи Кричевского, написанное им в 1986 году, другое – «Не бойся» израильского поэта Ионы Волах [4]. Сразу же следует оговориться, что именно это стихотворение всемирно известной Ионы Волах было впервые переведено на русский язык, если не после смерти Ильи Кричевского, то вне всякого сомнения после 1986 года, и он никак не мог ознакомиться с ним где-либо, разве что в оригинале, но в таком случае Илья должен был бы прежде всего добротно владеть ивритом, что само по себе маловероятно.

Илья Кричевский (1963 – 1991)

Иона Волах (1946 – 1983)

Белый силуэт (фрагменты) Луна. И пена облаков. И белый силуэт. Он движется среди теней, Одетый в белый саван дней -------------------------------- -------------------------------- И люди с ужасом следят, Что исчезают... Исчезают... Что все минувшее забыли... -------------------------------- -------------------------------- И грозно белый силуэт Вещает звездной колотушкой: Конец безмерной непомеры... 1986. ____________________________________

. Не бойся (фрагменты) Эту беду зачеркнет белая болезнь чистый лист на котором пишется честная книга ------------------- ------------------ Белое сотрет все оно движется ------------------------ ----------------------- оно не тобой вызвано дай же ему дорогу к опустошению. . .____________________________________

Даже беглый сравнительный анализ фрагментов показывает идентичность образного мышления и его текстового воплощения у двух авторов, живущих в разных странах, незнакомых друг с другом и говорящих на разных языках. У Ильи Кричевского «...белый силуэт. / Он движется...», у Ионы Волах «Белое сотрет все / оно движется». Вдобавок к этому отметим, что белое у Ионы Волах апокалиптичное – оно «стирает» (уничтожает) все на своем пути. Но и у Ильи Кричевского движение «белого силуэта» приводит к такому же финалу – люди «исчезают». И самое страшное наказание в этом «исчезновении» потеря генетической памяти, ибо, при этом, люди забывают «все минувшее». И у того и у другого автора ярко выражена неумолимость пришествия и карающее предназначение «белого»: у Ионы Волах – «оно не тобой вызвано / дай же ему дорогу / к опустошению»; у Ильи Кричевского «...грозно белый силуэт / Вещает звездной колотушкой / Конец безмерной непомеры...»
Так что же такое «белое» – к какому конкретному предмету или веществу привязан этот цвет в рассматриваемых стихотворениях?.. У Ионы Волах белое – «белая болезнь» – неизлечимая наркотическая зависимость. То же самое и у Ильи Кричевского, только здесь безысходность, как причина, привязана к социуму. Вероятно, поэтому белое в поэзии Ильи Кричевского играет более многогранную роль в сравнении с белым Ионы Волах. Вот, например, фрагмент еще одного стихотворения Ильи («Белый огонь»), написанного им в том же 1986 году: «Небо обрушилось, небо взбесилось / Белым огнем, упадающим в осень, – / Божия милость, последняя милость: / Золоту осени – белая смерть».
Сравнительный анализ текстов двух разных во всех отношениях авторов выявил такую тождественность их образного мышления и некоторых специфических моментов в их личной жизни, которая позволяет в ряде случаев говорить о подобном как о закономерном феномене – наркотические вещества локализовано воздействуют на одни и те же области сознания и, очевидно, неизбежно вызывают одинаковые архетипические представления у разных людей.
О том, что Илья Кричевский употреблял наркотики, свидетельствуют несколько стихотворений, вошедших в книгу «Красные бесы». В одном из них читаем: «Нет. Вот еще. Погоня. Да, погоня / За счастьем, за мелькающею тенью, / Наркотики, чтоб растянуть мгновенья.... / Агония. Агония. Агония»... И несомненно, что здесь «имеет место физическая зависимость... <......> ...организм не может обходится без наркотика, и если прекратить его введение сразу, то может возникнуть синдром абстиненции, иногда со смертельным исходом» [5, c.145]. И, действительно, человек, проходящий насильственный курс лечения, заключающийся в полном воздержании, испытывает непосильные страдания и в кризисные моменты, требуя введения наркотической дозы, ведет себя непредсказуемо. Именно такой трагический случай описан поэтом Ильей Кричевским, подсмотренный, очевидно, при сопутствующих обстоятельствах: «Зачем ты вырвал свой желчный пузырь, / Глупец, ты теперь умрешь». Это стихотворение написано в 1983 году. Илье всего 20 лет. Но он к этому весьма юному возрасту уже далеко не новичок в царстве опиомании. В апреле 1982 года девятнадцатилетний поэт не только информативно (стихотворение «Кошмар»), но и весьма талантливо, в стиле импрессии, передает процесс наркотического опьянения: «Шепот, шелест, шорох, взмах / Ах! Ах! Ах! Ах!» Теперь, после приведенных примеров, возможно с ясной определенностью утверждать, что стихи Ильи Кричевского, чтобы стать доступными, должны быть прокомментированы, дабы читатель, незнакомый с реалиями, далекими от привычного, как, впрочем, и ранее упомянутый литературный критик [3], не наклеивали, по своему неведению, ярлык «невзрачности» на тексты, выходящие за рамки обыденного. Продолжая тему, следует отметить, что в стихотворениях Ильи Кричевского причина, побудившая его погрузиться в наркотический омут, метафорически адресована и определена. При полной самоотдаче, болезненной своей беззащитности, желании принести пользу поэт ежедневно наталкивался на безразличие, непонимание и враждебность. В стихотворений «Тупая скачка без конца» (1988 год) об этом сообщается и сурово, и трогательно, и непосредственно – эффект достигается ритмическими повторами:

Во вступительной части

Иди, иди своей судьбой,
Не трогай нашего уклада.

В середине

Не трогай нашего обеда,
Иди, иди своей судьбой

В финале

И я заламываю руки,
И я иду своей судьбой...

В результате поэт отвержен и, несмотря на утверждение «иду своей судьбой», горе его безмерно и театральный жест «я заламываю руки» по-гамлетовски трагичен – ощущается, что личность в пространственно-временном континууме потеряла социальную ориентацию и реальность перестала быть реальностью, и человек в ней – человеком... И здесь снова выявляется вполне закономерная (в противостоянии поэт-общество) идентичность архетипических представлений Ильи Кричевского (в стихотворении «Я гильотинируюсь...») и Ионы Волах (в стихотворении «Пустота и Пустое»):

Илья Кричевский	Иона Волах
(фрагмент) Есть только целое, Которое нож Делит на две части... Но нет и ножа, И, увы, целого, Есть только – ничего нет, Но нет и этого... ___________________________	(фрагмент) ___________________________ пустотой ответила мне Пустота в пустоте пустого и сказало Пустое это пустое пустоты.

Образному мышлению Ильи Кричевского свойственна конкретность – под ножом метафорической гильотины он сам в единстве принесенного в жертву (насильственно) и саморассечения («я гильотинируюсь»).У Ионы Волах конкретное растворено в метафизическом. Но тем не менее архетипическая тождественность состояний у двух названных поэтов более чем очевидна: у Ильи Кричевского – «Есть только – ничего нет / Но нет и этого», у Ионы Волах – «и сказало Пустое / это пустое / пустоты».
Идея принесения в жертву самого себя преследовала поэта на всем протяжении его творческой активности. В поэме «Последний крик» (1984 год) в одном из катренов трагический финал выражен пророчески неповторимо:

Бездушный конь перегрыз удила,
Всадник рассек себе горло,
Линией смерти рана легла
От уха – до горизонта.

Даже этих четырех строчек вполне достаточно, чтобы поставить заслуженный знак равенства между Ильей Кричевским – Героем, и Ильей Кричевским – Поэтом.

_________________
.

В пространстве интернета удалось найти единичный намек на те моменты, которые являются полнокровным содержанием предлагаемого эссе: «Наркотический рай 60-х обернулся умирающими от овердозы мальчиками и девочками, а свободная любовь закончилась СПИДом. Но осталась сладкая память о всеобщем празднике, остался реальный расцвет музыки, литературы, кино. Остались, наконец, эти три дня. А от эйфории года 1991-го остались лишь руины СССР да похмелье» – (Александра Маянцева, Алексей Пичугин). Эти же авторы сообщают, что родным Ильи Кричевского «передали любительскую видеосъемку кровавой развязки». И далее: «Ильи не было в кадре, но отчетливо слышался его надрывный голос: «Что вы делаете, сволочи?» Потом – лязг гусениц, крики и плач...»
На основе выявленного можно предположить, что Илья Кричевский, став свидетелем гибели Дмитрия Комаря и Владимира Усова, в порыве самопожертвования, к которому он был готов задолго до этого, бросился под танк. Первым погиб Дмитрий Комарь, вторым – Владимир Усов... Илья был третьим.

20.03.2002
____________
Примечания:

[1] БМП – Боевая Машина Пехоты.
[2] Кричевский И., «Красные бесы»: Лирика и поэма. – К.: МСИП «Обериг», 1992.
[3] Пурин Алексей, «Воспоминания о Евтерпе», литературный альманах, выпуск 9, Санкт-Петербург,
журнал «Звезда» 1996.
[4] Цитируемые в этом эссе фрагменты стихотворений Ионы Волах, перев. с ивр. А. Кобринским.
[5] Ж. Годфруа, «Что такое психология», т. I, Москва, «Мир», 1992.

_____________________________________________________________________________________________

п