СМЕРТЬ
– Я бы мог и дальше рассказывать, но моя
энергия на исходе, – сказал старик.
– Нам бы хотелось услышать твое резюме,
– зазвучал лучевой голос.
– Я думаю, что Закон Путешественника надо
изменить. Я против нейтральности. Физиологическая мимикрия – да, духовная –
нет!.. Куюмэ! – шепнул он, после чего его веки сомкнулись, и голубое
отверстие в тучах начало зарастать.
Комнату окутал сумрак, и только зарево
мартеновских печей всю ночь угрюмо цеплялось за карнизы домов, освещая
вспышками верхние этажи и тучи, низко плывущие над землей.
Утром в гостиницу пришли уборщицы –
посплетничали и разошлись по этажам протирать швабрами полы в коридорах и
номерах, сметать сигаретный пепел с ковров и собирать пустые бутылки. В
ячейке под цифрой 331 ключа не оказалось. В книге регистрации значилось, что
в этой комнате никто не живет. Дежурная тут же позвонила в администраторскую.
– Анна Никаноровна, миленькая, вы
сдавали кому-нибудь триста тридцать первый?
– Хорошо. – Будет сделано! – положила
трубку и озабоченно посмотрела на уборщицу.
– Ну что? – спросила та.
– Забронирован для министра юстиции.
Никаноровна никого туда не вселяла. Он с часу на час должен приехать, а
свободных нет. Знаешь, что, Нюра – позови слесаря – пусть отомкнет. – Я
уверена – ключи в номере. Последний жилец их не сдавал – захлопнул, негодяй,
дверь, а мы ищем.
Пришел слесарь – принес связку отмычек
и, на всякий случай, монтерку. Безрезультатно попотев над замочной скважиной,
выругался и просунул в щель монтерку – нажал: дверь сдвинулась в сторону
петель, хрустнула и открылась.
– Господи, как он сюда забрался! Напился
вдребезги! Старый, бессовестный хрыч – в таком виде разлегся! – возмутилась
дежурная.
– Старик, кажется, дуба врезал! –
пробасил слесарь – подошел к лежащему, наклонился и, раздвинув пальцами его
сомкнутые веки, посмотрел на зрачок.
– Нюра! – позвала дежурная, – сбегай
вниз и расскажи все Никаноровне, пусть милицию вызовет. – Выйди, Ваня! –
потребовала и, когда слесарь вышел, вышла сама – осторожно прикрыла дверь.
Вскоре на третьем этаже появился
лейтенант – растолкав любопытных, подошел к дежурной.
– В чем дело?
–
Он лежит там – голый! – шепнула. Милиционер распахнул дверь и отпрянул – тело
старика занимало почти всю комнату – увеличилось в размерах.
– Господи, – всплеснула руками дежурная
– кинулась к телефону. – Анна Никаноровна, что делать – его не вынесешь!.. –
Распух!.. – Да он раза в три шире, чем дверь!.. – Нет! – кажется, не воняет.
В этот момент к администраторскому
окошку подошел мужчина, одетый во все черное – вытащил из кармана какое-то
удостоверение – показал... Анна Никаноровна побледнела – бросила трубку,
посмотрела на очередь...
– Я должна с вами поговорить тет-а-тет!
– выпорхнула из кресла, открыла дверцу ограждения и, угодливо улыбаясь,
пригласила прибывшего пройти в кабинет директора.
Беседовали недолго – министр юстиции
вышел и, не торопясь, соблюдая соответствующую должности солидность,
направился к лифту – поднялся на третий этаж. Через десять минут здание
оцепили войска МВД. Захрипел репродуктор – диктор трагическим голосом
объявил, что лопнул фундамент и предложил приезжим покинуть помещение
гостиницы.
Для расчленения тела старика на части
приехал самый опытный хирург города. Под его руководством трудились санитары.
Один из них, стоящий в углу, вытирал полотенцем пот, придерживая рукой пилу.
На носилках лежали удаленные конечности – тело старика стало похожим на
чурбан. Около пятого ребра, в области сердца, был виден глубокий надрез – над
ним жужжала неизвестно откуда появившаяся пчела.
Стояла глубокая осень – для пчел уже
наступил период зимней спячки. «Она какая-то ненормальная», – подумал хирург,
отмахиваясь от неожиданно напавшего насекомого. В помещении появилось еще
несколько пчел – их становилось все больше и больше. Присмотревшись более
внимательно, хирург заметил, что пчелы появляются из надреза. «Тут что-то не
то», – подумал он и, защищаясь от укусов, выбежал в коридор. Пчелы не
отставали – погнали эскулапа и санитаров к выходу из гостиницы. Ответная мера
последовала незамедлительно. На третьем этаже появился отряд санитаров в
специальных скафандрах. У каждого в руке аэрозольный баллончик для борьбы с
лейшманиозом, малярией, москитной лихорадкой, туляремией, чумой и возвратным
тифом. Однако в 331-й комнате они не нашли ни одного насекомого. И тело
старика тоже исчезло. Правда, на том ковре, где он лежал, был обнаружен
папирусный свиток... Полгода ученые расшифровывали манускрипт. Несмотря на
солидный возраст свитка – II-и век до нашей эры, ни факсимиле, ни расшифровка не опубликовывались –
кто-то поставил на обратной стороне папирусного документа печать: СТРОГО
СЕКРЕТНО. И все же содержание текста просочилось сквозь замки и щели архива:
Дырочки от гвоздей заросли – смерть не
могла что-либо со мной сделать, но голод разорвал меня на три части: половина
тела и половина – глаза отдельно.
Левая половина умела многое и потому
страдала – сгусток скорби, правая получилась тупой – она не ведала, как одно
слово можно связать по смыслу с другим.
Мимо меня, рассеченного, шли люди, но
заметили глаза мои, что таким не замечают меня идущие – для идущих мимо меня
людей я оставался прежним – таким как они – целым и бесцельно идущим.
Мне хотелось кричать, но воздух гасил
мои слова, как вода гасит пламя, да и что мог сказать разорванный на две
части рот?
Я
пытался соединить себя, но у меня не получалось. В такие минуты только голос
вечного Отца моего спасал меня от отчаяния – он говорил мне: «Ты соединил
большее – если твой сын от них, а ты от меня, то разве ты не передал им
частицу моей крови?» Страдающая
моя часть находилась далеко впереди, но и полное безлюдье не помогало ей –
сгорала от застенчивости, постоянно стыдилась кого-то; тупая же наполнялась
гордостью – ей казалось, что она способна на большее, потому что двигалась
она не вперед, а назад и правда – ей приходилось бывать во временах
Чингисхана и даже раньше. Только глаза мои пользовались текущим мгновением –
рефлекторно фокусировали его, удивляя меня тем, что, несмотря на отличное
зрение, я все равно чувствовал себя слепым. «Что такое деньги, трамвайные
билеты, ключи от квартиры, крыша над головой, телевизор, шкаф, радиоприемник
и все остальные вещи?» – спрашивал я у себя. И не находил ответа, потому что
их видели глаза мои, но не воспринимали рассеченные части, находящиеся в
разных временах, «Будь таким, как все!» – требовали от меня иудейские
первосвященники, но я не поддавался гипнозу – вот почему одиночество
кружилось надо мной, позади меня, в промежутках – повсюду. Еще Мария, так
называют в Евангелии мою маму, убаюкивала меня: «Тили, тили, тили, тили». Но
запечатлели глаза мои, что «тили, тили, тили, тили» – вещественно, что это в
окружающем меня воздухе плавают лакмусовые бумажки – еще тогда две ямочки на
моих щеках исчезли – голод разорвал меня на три части: половина тела и
половина – глаза отдельно!
ЭПИЛОГ
Мама, отец:
.
<