Забудь

     У нее длинные ресницы и ноги такие, что никому не придет в голову, что она идет ко мне. Иногда и мне не верится, но она идет ко мне... 
     Закуриваю сигарету и отхожу за угол банка «Меркантиль». В подъезд, где жду, вбегает кошка с желтыми рассеянными глазами, и я, прижавшись спиной к стене, топаю ногами по каменным плитам и кричу вслед вылетающей кошке: «Дура, ты ошиблась лестницей!» 
     Тушу сигарету и смотрю туда, где над ступеньками темнеет дверь с цифрой 2. Вчера дверь вдруг открылась - у старухи за дверью лицо бального верблюда. «Если дверь и сегодня откроется, - думаю я, - придется подыскать другой подъезд.». 
     - Привет! - слышу я голос с улицы. Она подходит ко мне, и я, обняв ее, невольно закрываю глаза. 
     - Жарко, - говорит она. 
     Отпускаю ее плечи и разглядываю бледное лицо. 
     - Что с тобой? - спрашиваю. 
     - Жарко. 
     Выглядываю на улицу и, сложив губы трубочкой, что есть силы дую на солнце. 
     - Теперь легче? 
     - Гораздо. - Она печально смотрит на меня, и ее ресницы дрожат. 
     - Сегодня ты не обнимаешь меня, - осторожно шепчу я и опускаюсь на ступеньки лестницы. 
     Она молча опускается рядом и проводит пальцем по моему колену. 
     - Вечером придешь? - Я задерживаю ее руку и не могу понять: мои пальцы дрожат или ее. 
     Она не отвечает. «Кажется мои», - думаю я о пальцах и говорю: 
     - Хозяин должен мне за две недели - сможем пойти куда-нибудь. Куплю новые туфли. И галстук. Я надену новые туфли и галстук, и, если захочешь, наймем лодку и прокатимся по Яаркону. Если захочешь. 
     - Никогда не видела тебя в галстуке. 
     - Я и сам не видел, вот и посмотрим. 
     Сзади, над нами, раздается короткий звук, похожий на выдох. Я не оборачиваюсь. «Черт с ней, - думаю о морде больного верблюда, - пускай...» 
     - Знаешь, галстук вовсе не понадобится, - говорю я, заметив, что у моей девушки лицо теперь чужое.. - ведь гребут веслами, а не галстуком. 
     - Верно, - отвечает она. - Галстук тебе ни к чему. 
     «Лучше бы она промолчала, - думаю я. - Пусть ничего не говорит и уйдет в свой университет. Пусть заберет с собой свое чужое лицо». 
     Мои ноги и шея, и даже ребра вдруг замерзли, и мне кажется, что я, как та кошка, ошибся лестницей... 
     - Помнишь, - говорит она еле слышно, - я как-то сказала, что... 
     - Конечно, - перебиваю я, - я все помню... 
     - Все-все? 
     - Конечно, - смеюсь я, - я все помню... 
     - Все-все? 
     - Конечно, - смеюсь я, - хоть я и грузчик из магазина на площади королей Израиля, но память у меня, как у аптекаря. 
     Она долго и молча смотрит на меня, а потом говорит:
     - Забудь. 
     -Нет! 
     -Да! 
     - Но ведь... 
     - Забудь. 
     - Нет! 
     - Да! Наверно, я была под гипнозом... 
     - Под гипнозом? - я сжимаю ее плечи и закрываю глаза. Вижу лужайку парка, и пруд, и траву не скошенную,  и скамейку, и ... 
     Я говорю: 
     - В тебе был мой ребенок. 
     - Только месяц. 
     - Ты говорила, что полтора. 
     - Забудь. 
     - Но... 
     - Забудь. 
     - Твое тело разговаривало. Тогда я слышал, что оно... 
     - А ты - поэт! 
     - Я - грузчик. 
     На мгновенье мне кажется, что кости мои вдруг развалились, что я теперь маленький перепуганный мальчик, как тот, каким был в ту ночь, когда умирала мама. 
     - Ты для меня - все! - говорю я. - Ты знаешь,, что... 
     - Знаю. Это беда... 
     - Беда? - Я опускаю голову, потому что не силах видеть ее виноватые глаза. 
     -Да. 
    

- Но... 
     - Забудь. 
     Ослепительные стрелы молнии вонзаются в стены подъезда, и я слепну. 
     - Замолчи! - вырывается из моего горла. - Если тебе не очень трудно, замолчи! 
     Она вся вздрагивает. 
     - Прости, - прошу я. 
     Она наклоняется ко мне и медленно проводит губами по моей шее. 
     - Но ведь... - говорю я и смотрю, как она уходит в розовый квадрат улицы. 

     ... А потом, когда я подумал, что в магазине ждет хозяин, которому нужно, чтобы я таскал гладкие, сверкающие эмалью ванны и унитазы для клиентов, которым я завидую, меня стошнило. «У клиентов дома блестящие унитазы, - подумал я, прижимая рукав ко рту, - у них прекрасные аппетиты и блестящие унитазы...». 
     Сплюнув на плиту тротуара, я потянул на себя дверь телефонной будки. 
     - Сегодня на меня не рассчитывайте, - сказал я хозяину. - Я болен сегодня. Мои кости развалились. 
     - Вот как! - услышал я короткий смешок хозяина. - Хорошо живется, если позволяешь себе болеть. 
     Я бросил трубку. 
     «Чтоб твои унитазы потрескались, как щеки твоей паршивой супруги», - подумал я. Меня лихорадило. На заборе стройки синей краской было написано: «Голаны - наши!» 
     Я знал один бар, который бывал открыт с раннего утра. Здесь было тихо и прохладно. Бармен с круглым лицом и круглыми, немигающими, как у совы, глазами, беззвучно шевелил губами. Над ним сверкали ряды бутылок. 
     Влив в себя рюмку рома, я вдруг заметил женщину, которая сидела на другом конце стойки. У нее были широкие толстые плечи и большой рот, из которого торчала потухшая сигарета. Я громко, но вежливо спросил: 
     - Там, в углу, черное пианино на золотых колесиках. Ты на этой штуке играть умеешь? 
     Женщина сплюнула остаток сигареты прямо на стойку и, не оборачиваясь, тоже громко и тоже вежливо ответила: 
     - Я все умею. 
     - На черном пианино умеешь? 
     - Хоть на зеленом. 
     Я выпил рюмку и сказал: 
     - Тогда сыграй. Ты меня вспомнишь, детка, в холодные и дождливые дни». 
     - Что?! - вырвалось из красных губ женщины, и она повернулась ко мне всем телом. Ее плечи стали еще шире. 
     - Это поют негры, - пояснил я. - Несчастные негры... 
     - Здесь негров нет, - бросила женщина. 
     - Считай, что я - негр, что я - несчастный негр. 
     - Ты не негр, - возразил ее огромный рот. - Знаешь, кто ты? 
     Я взял свою рюмку и подсел к ней поближе, потому что хотел знать, кто я. 
     - Говори! - потребовал я, уставившись на ее обвислые губы. 
     Бармен вдруг нырнул куда-то под стойку, словно заметил падающую с потолка бомбу. 
     - Ты - дырявый презерватив, вот кто - хохотала женщина. - Как только ты вошел, и я увидела твою простиранную рожицу, мне сразу стало ясно, кто ты. 
     - Ведьма, - сказал я. 
     - Угадал, - одобрила она, и я отлил ей из свое л рюмки. 
     Мы чокнулись, я рассказал ей свою историю. 
     - Я не нужен ей больше, - сказал я. - Она - студентка, а я - грузчик. 
     - Да, ты - грузчик и еще то, о чем я сказала. 
     - Дырявый презерватив? 
     - Верно. 
     - Ведьма! 
     Бармен осторожно приподнялся. Он смотрел на нас, как печальная сова. 
     - Ушло от нее это, понимаешь, - смеялась женщина. - Случается. 
    - Ладно, оставь!... - прервал я женщину и положил ладонь на ее толстое плечо. - К черту! Сыграй-ка лучше на этом черном ящике. Сыграй что-нибудь!