..
ГЛАВА I 

     То, что произошло около 5 часов вечера 16 июля 1937 года, сыграло большую роль в жизни Евлалии Григорьевны. А произошло оно так, словно было не только заранее обдумано, но было и тщательно срепетировано. 

     Автомобиль шел совсем не так уж быстро, и был он, как показалось Евлалии Григорьевне, еще настолько далеко, что она успевала перейти через улицу. Ей ничуть не надо было торопиться, и она свободно могла бы подождать, пока он пройдет, но она, ускорив шаги почти до бега, пошла через улицу, все время смотря не перед собой, а влево, сторожко вглядываясь в автомобиль: не попасть бы под него. Шофер, видя, что она не ждет его проезда, а все же переходит через улицу, взял вправо, под тротуар, чтобы открыть ей дорогу и обминуть ее сзади, но она, в ту же самую секунду, опомнилась и, испугавшись, что не успеет перейти, метнулась назад, к тротуару. Следующие два движения (ее и шофера) были вызваны не рассуждением, а шестым чувством, и шестые чувства обоих пошли совершенно параллельно, отличаясь друг от друга лишь долей секунды: сначала движение шофера, а потом - тут же, сразу - движение Евлалии Григорьевны. 

     Получалась как будто бы игра. Получалось так, будто бы автомобиль убегал от Евлалии Григорьевны, а она быстро и ловко, как тренированный игрок, повторяла его движения, стараясь во что бы то ни стало попасть под него. И автомобиль, уже потерявший всю скорость и почти уже остановившийся, несильно ударил ее. Она упала. Автомобиль остановился. 
     И сейчас же подбежали прохожие, сейчас же откуда-то взялся милиционер. А из автомобиля выпрыгнул невысокий, но чрезвычайно плотный и крепкий мужчина с сосредоточенным и повелительным лицом. Следом за ним, сильно хлопнув дверцей, выскочил шофер и подбежал с таким видом, будто он не боится никаких обвинений, а, наоборот, сам готов обвинять всякого и негодовать на всякого. 
     Евлалии Григорьевне помогли подняться, и она встала на ноги, немного смущенно улыбаясь и стряхивая с себя пыль. Кто-то поднял ее сумочку и подал ей. Она машинально взяла ее, растерянно оглянулась и сделала нерешительный шаг куда-то в сторону. 
     - Ну? - спросил ее мужчина, выскочивший из автомобиля. - В порядке? Целы? 
     - Так ведь я же... - в преувеличенном негодовании начал было шофер, горячо наскакивая на Евлалию Григорьевну. 
     - Погоди, Вася! - остановил его мужчина. - Ушиблись? - сурово и резко спросил он. 
     - Да, немного! - виноватой улыбкой улыбнулась Евлалия Григорьевна. - Локоть и... 
     - Скорую помощь надо, - угрюмо и неприязненно сказал кто-то. 
     - А вы не учите! - не повышая голоса, но очень веско повернулся к нему мужчина. - Здесь и без вас всё знают. 
     Тон был такой, что сказавший о скорой помощи сразу же осекся и немного попятился назад. Выскочивший мужчина посмотрел на Евлалию Григорьевну и, нахмурив брови, что-то сообразил. 
     - Садитесь, коли так. Подвезу! - немного недовольно решил он. - Вам куда? Далеко? 
     - Да я дойду, ничего! - попробовала отказаться Евлалия Григорьевна, чувствуя себя в чем-то виноватой.
     - Садитесь! - не слушая ее, коротко и очень беспрекословно приказал мужчина. Он взял ее под локоть и почти насильно посадил в машину, а потом повернулся к милиционеру, который только стоял, но ни во что не вмешивался. 
     - Номер видел? Записал? 
     - Записал! - почему-то не совсем уверенно ответил милиционер и с тем же неуверенным вопросом посмотрел на мужчину. 
     - Ну, и доложишь там у себя! Поехали, Вася! - крикнул он шоферу. 
     Щелкнули дверцами и поехали. Милиционер посмотрел на собравшихся, которые не хотели расходиться и как будто еще чего-то ожидали. 
     - Расходитесь, граждане! - очень мирно не то приказал, не то посоветовал он. - Все в порядке. 
     Шофер на малой скорости проехал с полквартала и оглянулся. 
     - Куда ж ехать? - очень недовольным тоном спросил он. 
     - Куда? - повернулся к Евлалии Григорьевне мужчина. 
     - Мне? Мне, собственно, на Некрасовскую надо, но... 
     - На Некрасовскую! - приказал мужчина шоферу, а потом посмотрел на Евлалию Григорьевну. - Как же это вас так угораздило? - чуть заметно ухмыльнулся он. - Вы, словно бы, нарочно... 
     - Испугалась... - созналась Евлалия Григорьевна. 
     - А пугаться нечего. 
     Евлалия Григорьевна посмотрела на него сбоку. Лицо было некрасивое, даже чем-то неприятное, властное и, как показалось Евлалии Григорьевне, надменное. Во всех чертах, а особенно во взгляде, было что-то тяжелое, придавливающее и никак к себе не располагающее. В позе чудилась такая уверенность в себе, которая так часто переходит в презрение к другим. Одет он был не по-советски хорошо: добротно и солидно. 
     Он посидел так с минутку, а потом медленно повернул голову к Евлалии Григорьевне. 
     - Служите, небось, где-нибудь? - без любопытства, а только для того, чтобы не молчать, спросил он. 
     - Да, служу... 
     - Плановик? Инженер? Учительница? 
     - Нет, я на машинке. Я - машинистка. 
     - Ага! Где? 
     - В облместпроме. Знаете? 
     - Знаю. Площадь Карла Маркса, 3. У Чубука? 
     - Да. Он начальник у нас. 
     - Он - начальник. Не очень прижимает-то? 
     - Нет. Я ведь... Я его никогда и не вижу. 
     - Что ж не посмотрите? 
     Он задавал короткие вопросы и все посматривал каким-то не совсем обыкновенным взглядом: все видящим и все запоминающим. И Евлалия Григорьевна чувствовала, что она почему-то робеет. 
     - Куда? - слегка повернулся и задержал машину шофер, когда выехали на Некрасовскую улицу. 
     - Куда? - спросил мужчина Евлалию Григорьевну. 
     Та словно спохватилась. 
     - Номер 32-ой... Это вот немного дальше, на правой стороне. 
     Когда подъехали к дому, мужчина первый выскочил из автомобиля и сделал вид, будто помогает Евлалии Григорьевне выйти. И жест у него получился не вежливый, а деловой. 
     - Высоко вам? - спросил он. - Я уж вас до самой квартиры доведу. 
     - Да нет! - слегка сконфузилась Евлалия Григорьевна. - Зачем же? Я и сама дойду, я ведь и не ушиблась вовсе, а так только! 
     - Подождешь, Вася! - крикнул шоферу мужчина, так пренебрегая несмелыми возражениями Евлалии Григорьевны, как будто их и не было. 
     Подняться пришлось на 4 этаж. Евлалия Григорьевна открыла дверь английским замком и вошла в темную переднюю. Мужчина вошел за нею. 
     - Вот сюда, пожалуйста... - не совсем уверенно и все чего-то конфузясь, сказала Евлалия Григорьевна. 
     Она пошла коридором, в котором было почти совсем темно и очень тесно. Стояли чьи-то шкафы, в одном месте были наставлены друг на друга три поломанные стула, а дальше (тоже один на другом) стояли ящики и корзины, кое-как прикрытые старыми, пожелтевшими газетами, порванными и запачканными. Пахло пылью и кошками. 
     - У нас много жильцов! - словно извиняясь в чем-то, сказала Евлалия Григорьевна. 
     - Понятно. Коммунальная квартира. Человек пятнадцать?... двадцать?.. 
     - Да. Вероятно, даже больше. Здесь 6 комнат и... И есть еще одна маленькая, вроде чуланчика, но только она светлая. Там тоже живет одна старушка. 
     - Где-нибудь жить же надо. 
     Евлалия Григорьевна подошла ко второй двери и подергала за ручку. Дверь была заперта. Она порылась в сумочке, достала ключ и отперла замок. 
     - Заходите, пожалуйста! 
    

Мужчина вошел в комнату, снял свою добротную, солидную, видимо, очень недешевую кепку и огляделся. Он не стал рассматривать, а одним взглядом успел все увидеть и, словно бы, сфотографировать: и то, что часть комнаты отгорожена буфетом, шкафом и ширмой, и то, что в другом углу стоит плохо застланная кровать, и то, что мебели в комнате так много, что почти не 
остается свободного места, и то, что на стенках не было ни 
портрета Ленина, ни портрета Сталина, и то, что на 
письменном столе ужасный хаос. 
     Мебель была старая, но хорошая и когда-то даже элегантная, попавшая в эту коммунальную комнату из оседлого уюта старой дворянско-чиновничьей семьи 90-х годов. Она скучно и уныло, но явственно говорила о прошлой жизни, полной довольства, семейственности, уверенности в завтрашнем дне и благодарности 
за вчерашний день. Она, эта мебель, видела другую жизнь, 
навсегда ушедшую, умершую и уже истлевшую: она видела многолюдных гостей на блинах и на именинах, видела визитеров 
на Новый Год и на Пасху, слышала умеренные и спокойные 
споры о «мелкой земской единице» и о декадентах и помнила 
тихие семейные вечера, когда в полутемной гостиной мама задумчиво играла грустный ноктюрн, а папа лениво обдумывал: стоит ли покупать «Горностая» у князя Сурожского, и настолько 
ли «Горностай» резвее его собственного «Орленка», чтобы 
платить за него полторы тысячи?.. 
     Сейчас вся эта мебель уже одряхлела. Лак везде потускнел, был весь исцарапан, а местами даже облуплен. Резной верхушки на буфете уже не было, а, вместо филенки, в нижней дверце был вставлен кусок некрашеной фанеры. Плюш на диване и на выгнутом кресле был вытерт, местами даже до серой основы, и бархатная скатерть на круглом столике имела вид жеваной и унылой. 
     - Садитесь, прошу вас! - пододвинула стул Евлалия 
Григорьевна. 
     Мужчина слегка улыбнулся, но улыбка не сделала его лица мягким. 
     - Погодите. Уж если так вышло, что я к вам в гости попал, так давайте познакомимся! - сказал он. - Имяотчество ваше как будет? 
     - Евлалия Григорьевна! 
     - Евлалия? - почему-то удивился мужчина, но не поднял вверх бровей, а, наоборот, сдвинул их. И странное волнение пробежало по его лицу. - Да неужто и в самом деле - Евлалия? - как будто не поверил он. 
     - Почему вы так изумились? - улыбнулась Евлалия Григорьевна. - Имя, правда, довольно редкое, но... 
     - Да, редкое! - сказал мужчина чуть-чуть глухо. - И я... Впрочем, это неважно! А вот - фамилия ваша как? 
     - Шептарева. 
     - Так. Шептарева. Лет вам, поди, 30 будет? 
     - Да, 31... 
     - Ну, вот... А я - Семенов, Павел Петрович. 46-ти лет отроду, партийный, родственников за границей нет! - неуклюже пошутил он, пародируя анкетные вопросы. - И служу я в... 
     Он неясно пробурчал какое-то длинное составное название, в котором Евлалия Григорьевна поняла только последнюю часть: «...тресте». 
     - Садитесь, пожалуйста! Семенов сел и еще раз огляделся. 
     - Там, наверное, ваш уголок? - кивнул он головой на отгороженную мебелью и ширмой часть комнаты. 
     - Да, я там с сынишкой, а вот здесь - папа! - показала она на плохо застланную кровать. 
     - Ваш папа? 
     - Мой. 
     - А муж? 
     Лицо Евалалии Григорьевны немного потемнело. 
     - Мужа нет... 
     - Разошлись, что ли? Или репрессирован? - с прямолинейной и уверенной неделикатностью спросил Семенов. 
     - Он... Его еще два года тому назад арестовали... 
     - Так, так! - понимающе кивнул головой Семенов. - Сынишка-то большой? 
     - Скоро пять будет. 
     И невольная нежность зазвучала в голосе. Семенов взглянул внимательнее. 
     То, что Евлалия Григорьевна была одета даже для советских условий скромно и бедно, он заметил и раньше, как и раньше же заметил ее безвольный рот и почти робкий взгляд. Но когда нежность зазвучала в ее голосе, он заметил и другое: то, что она, бесспорно, была сейчас такой, какой бывала всегда. Она хоть и чувствовала себя неловко в его присутствии, но все же была сама собой, и даже неловкость ее была ее собственной. 
     - А отец служит где-нибудь? - продолжал Семенов свой допрос. 
     Евлалия Григорьевна даже не удивлялась его бесцеремонному любопытству, потому что он спрашивал так, как будто имел право спрашивать. 
     - Нет, папа... Он совсем больной! - словно извиняясь за отца, сказала она. - Я служу, а он - нет. 
     - Стало быть, трудно жить? Ставка-то ведь, поди, ерундовая? 
     - 240... 
     - Ну, и вычеты... Заем, подоходный, то да се... На руки сколько выходит? Рублей 200? 
     - 200... 
     - Так, так! 
     Семенов огляделся еще раз. 
     - А что это я у вас машинки не вижу? Машинистка вы, а машинки у вас и нет. 
     - Машинки у меня нет! - несмело призналась Евлалия Григорьевна. 
     - А если частная работа попадется, так вы что, - на местпромовской машинке ее стучите, что ли? 
     - Нет, я... Как же на местпромовской? Неудобно... - застенчиво улыбнулась Евлалия Григорьевна и опустила глаза. 
     - Гм! Неудобно! - криво усмехнулся Семенов. - Ходить туда лишний раз, конечно, неудобно, потому что отсюда далеко, и времени надо много терять, а вообще-то... Какое ж тут неудобство? 
     Евлалия Григорьевна ничего на это не возразила и только вяло повела плечом: «Да нет, неудобно все-таки!» 
     Семенов встал, смотря поверх головы Евлалии Григорьевны. 
     - Ну, вы уж на Ваську моего не сердитесь: он парень шустрый и ловкий, но ведь и на старуху бывает проруха. Так вы... 
     Ему надо было попрощаться и уйти, но он не уходил, а 
как будто  ждал еще чего-то. И в глубине его глаз пряталось за твердостью и самоуверенностью что-то скрытное: словно бы недоумение, словно бы вопрос. Глаза смотрели так, как будто они не могут чего-то рассмотреть, а поэтому чего-то и не понимают. А, может быть, совсем и нет того, что надо рассмотреть и понять? 
     Прошло с полминуты. 
     - Впрочем, до свиданья! - немного спохватился Семенов. - И на меня тоже не сердитесь! - сделал вид, будто, улыбнулся он, но никакой улыбки у него не получилось. 
     - Ну, что вы! - очень искренно вскинула на него глаза Евлалия Григорьевна. - А вы-то тут при чем? 
     - Ну, как так - «при чем»? В машине-то ведь я сидел. 
     - Вы! - очень мягко согласилась Евлалия Григорьевна. 
     - Ну, стало быть... Впрочем, оно, конечно, неважно! Вот и все. 
До свиданья. 
     Он пожал руку и сделал движение, чтобы пойти, но тут же задержался, испытующе посмотрел на Евлалию Григорьевну в 
упор и вдруг, совсем неожиданно, спросил очень небезразличным 
тоном: 
     - А если я к вам еще раз приду? Можно? Но дожидаться ответа 
не стал. 
     - Я загляну! - немного резко бросил он и. словно рассердившись на что-то, вышел. 

>