. ГЛАВА I X 

     Через неделю после прихода Семенова случилось неожиданное: к Евлалии Григорьевне подошла старшая машинистка и немного значительно, немного загадочно сказала ей, что ее зовет к себе начальник местпрома. 
    - Сейчас его секретарша сказала мне... Идите! 
     - Меня зовет? - удивилась Евлалия Григорьевна и, не вставая с места, испуганно посмотрела на стоявшую около нее старшую машинистку: снизу вверх. 
     - Вас, вас! Идите! 
     Евлалия Григорьевна растерянно поднялась и, теребя концы рукавов блузки, нерешительно заколебалась. 
     - Да как же это? Да зачем же? 
     - А уж этого я не знаю! - усмехнулась старшая машинистка. - Это уж вы мне потом сами расскажете. Идите же, не заставляйте ждать себя. 
     Евлалия Григорьевна, чувствуя замирание сердца, неуверенно пошла. И чуть только она вышла, все машинистки разом заговорили: они-то знали, что мог означать вызов к начальнику. 
     Начальник местпрома, Николай Захарович Чубук, был немного растолстевший человек, рыхлый и веселый. Во время гражданской войны он, тогда еще молодой, лихо и самозабвенно партизанил в Сибири, боролся с Колчаком, вел подпольную работу и никогда не щадил себя, а словно бы играл и шутил со смертью. Когда гражданская война окончилась, его послали на хозяйственную работу, и он взялся за дело так же горячо: «Будем строить социализм!» Но, проработав лет 8-10, разленился, вошел во вкус новой жизни, стал чересчур широко пользоваться теми возможностями, которые перед ним открылись, перестал заниматься делом («Что я, лошадь, что ли? Пусть лошади работают!») и полюбил вкусно поесть и попить в теплой компании, а особенно полюбил «покуралесить с девочкой». Из своих сотрудниц он составил себе целый гарем и часто либо «закатывался» с кем-нибудь из них в укромное место, либо совершенно открыто приглашал «Ирочку» или «Нюсечку» к себе в кабинет на вечерние занятия. 
     В местпроме его любили: «Ничуть не вредный мужик!» И, конечно, составилась группа, которая стала потворствовать ему и подталкивать его на разные похождения. И он убедил себя в том, что вокруг него сидят «люди преданные», а потому и был ласково благодушен, щедр и ничуть не требователен в работе. 
     Евлалия Григорьевна, хотя и служила в местпроме уже два года, всего этого не знала: она так робко сторонилась всех, что до нее даже и не доходили местпромовские толки и сплетни. Но тем не менее, идя к Чубуку, она боялась: все «важные партийцы», как она называла их, казались ей страшными. 
     Она вошла в комнату секретарши и робко остановилась в дверях. 
     - Меня... звали? - упавшим голосом спросила она. 
     Личная секретарша начальника, крупная, эффектная, но уже немолодая женщина, с соломенно бледными, крашеными волосами и с сильным гримом на лице, холодно и высокомерно осмотрела Евлалию Григорьевну с ног до головы. Она тщательно следила за романами своего начальника и все пыталась так поставить дело в его глазах, будто это она ему всё устраивает, а без нее у него ничего не может выйти. Было время, когда Чубук и ее приблизил к себе, но ни прельстить его, ни, тем более, привязать его к себе она не могла, так как была уже немолода, а Чубук любил «свеженьких и неопытных». Быстро учтя это, она переменила роль фаворитки на роль покровительницы и устроительницы, изо всех сил стараясь заставить Чубука поверить в эту ее роль. 
     Она осмотрела Евлалию Григорьевну, оценивая ее со своей точки зрения. «Вряд ли эта ему понравится! - решила она. - Хотя плечи и грудь у нее, кажется, хороши!» 
     - Товарищ Шептарева? - холодно спросила она. 
     - Да... Мне сказали, что... 
     - Подождите здесь, я сейчас доложу о вас! - надменно кивнула секретарша на стулья у стены и прошла за дверь, закрытую тяжелыми драпри. 
     Евлалия Григорьевна сделала шаг, но не вперед, а в сторону, чтобы не загораживать собой двери и не мешать проходить. Не села, а стала дожидаться стоя, все еще теребя манжетку на левом рукаве и не замечая, что теребит ее. Секретарша через минуту вернулась. 
     - Идите! - показала она головой на дверь. - Только не называйте Николая Захаровича «товарищ Чубук», он этого не любит. 
     - А... как же? - не поняла и подняла на нее глаза Евлалия Григорьевна. 
     - Как «как же»? - дернула та плечом, чуть ли , не с возмущением удивляясь непонятливости Евлалии г Григорьевны. - Называйте по имени-отчеству: Николай Захарович! 
     Евлалия Григорьевна, тихо переступая ногами, приоткрыла дверь (ровно настолько, чтобы пройти) и, войдя в кабинет начальника, сразу же остановилась, плохо видя и плохо соображая. 
     Чубук сидел за большим письменным столом и читал какую-то бумагу, быстро водя по строчкам толстым красным карандашом. Подняв глаза, он посмотрел на Евлалию Григорьевну, и почти сразу же в его глазах пробежал лукавый смешок. 
     - Товарищ Шептарева? - мягко и даже ласково сказал он. - Ну, идите сюда, садитесь... 
     Он показал ей на мягкий стул перед письменным столом. Евлалия Григорьевна неслышно подошла, села и опустила глаза, смущаясь того, что не может поднять их и смотреть прямо. А Чубук, безо всякой церемонии, стал очень откровенно разглядывать ее, словно что-то взвешивая при этом. 
     - Да-а! - протянул он, слегка улыбаясь каким-то своим мыслям. - Так вот оно, какая вы... А я и не знал! 
     - Что? - даже испугавшись, вскинула глаза Евлалия Григорьевна. 
     - Не знал вас, говорю! Служащих много, разве всех упомнишь? Ну, ладно, буду знать теперь... А у меня к вам вот какое дело: вы по-французски умеете понимать? 
     - Да, я... 
     - Ну, и чудесно! Тут есть у меня один журнал французский, а в нем статья. Вот! - вытащил он из ящика стола журнал. - Сам я по-французски ни мерси, ни пардон не понимаю, а статья эта, между прочим, для меня нужная. Не сможете вы мне перевести ее? Посмотрите-ка. 
     Плохо понимая, что она делает, Евлалия Григорьевна взяла журнал и посмотрела на отмеченную красным карандашом статью. 
     - Вот эта? «Пороки кирпича»? - несмело спросила она. 
     - Вот-вот-вот! Э,та самая. Про кирпич. Сможете перевести? Недельки в две, а? 
     Он откинулся на спинку своего кресла и почти в упор разглядывал Евлалию Григорьевну, пока та перелистывала статью журнала. Чем-то очень довольный, он лукаво усмехался и поблескивал глазами с видом хитрого добродушия. 
     - Ну, что ж? Сможете перевести? - повторил он таким тоном, словно у него была задняя мысль, которую он не хотел высказать, потому что она обоим им понятна без слов. 
    

- Смогу! - негромко выдавила из себя Евлалия Григорьевна. - Тут довольно простой текст. 
     - А что ж в кирпиче может быть сложного? - снисходительно пошутил Чубук. - Кирпич, он кирпич и есть: глина да вода. Но дело в том, что... Я ведь понимаю, что здесь, в бюро в вашем, трудно это самое переводить. Где ж тут! Ходят, разговаривают, мешают... Тут не наработаешь! А вы вот что сделайте: идите домой и дома работайте. Дома вы это самое лучше сделаете. А я вас, стало быть, на две недели освобожу, в служебной командировке вас буду числить. Идет? Вы переведите и на машинке все это мне настукайте, а потом я уж прочитаю: как оно и что. Успеете за две недели? 
     - Да ведь она маленькая! - словно оправдываясь в чем-то, возразила Евлалия Григорьевна. - Всего десять страниц! Я это дня в три успею сделать... 
     - Нет, нет, нет! - энергично замотал головой Чубук, хитро посмеиваясь глазами, с таким видом, будто он что-то знает и что-то одобряет. - Не торопитесь! Во-первых, оно мне не к спеху, а, во-вторых, переведите получше. Чего ж торопиться! - совсем дружески подмигнул он, откровенно намекая на что-то. - От этого революция не пострадает, если вы лишний день дома посидите. Машинка-то у вас есть, - безо всякого вопроса, а с уверенной утвердительностью сказал он. 
     - Да, есть... - смутилась Евлалия Григорьевна, потому что перед ней что-то мелькнуло. 
     - А вашей старшей скажите, что я вас в двухнедельную командировку со специальным заданием отправляю! - распорядился Чубук. - И... И... А Семенова вы знаете? - совсем неожиданно спросил он. 
     - Да! - вся вспыхнула .Евлалия Григорьевна. Она никак не ожидала этого вопроса, а кроме того, имя Семенова, в связи с этой непонятной командировкой, показалось ей странным и неприятным. Что-то нехорошее почудилось ей. 
     - Ну, то-то же! - откровенно рассмеялся Чубук, потешаясь над чем-то. - И я его знаю. Хороший он парень, не правда ли? Что и говорить: хороший! Все мы хорошие! 
     И вздохнул. 
     - Ну, ладно!.. Чего уж там. Идите. 
     Эта странная «командировка», которую так неожиданно получила Евлалия Григорьевна, произвела сенсацию в бюро машинисток. Старшая машинистка, услышав распоряжение начальника, искоса посмотрела на Евлалию Григорьевну, чему-то улыбнулась про себя и почти одобрительно сказала: 
     - Ну, что ж... 
     Она была пожилая, грузная и властная, а кроме того, считала, что умеет «по-философски смотреть на жизнь». Поэтому в бюро машинисток она вела себя по-хозяйски и на всех машинисток смотрела, как на своих воспитанниц. И она вполне одобряла тех из них, которые не отказывались от близости с Чубуком, и даже покровительствовала им: снисходительно и бескорыстно. Поэтому, поняв командировку Евлалии Григорьевны по-своему она посмотрела ласково и приветливо: 
     - Так, так!.. На две недели? 
     А Ирочка Завьялова, хорошенькая и бойкая, которую Чубук раза два приглашал к себе по вечерам, чтобы «продиктовать важную бумагу», но про которую почему-то не вспоминал вот уже два месяца, зло усмехнулась и с острым подозрением соперницы покосилась на Евлалию Григорьевну. «В тихом-то омуте!» - иронически подумала она. 
     Евлалия Григорьевна перестала ходить на работу, а стала работать дома. Неожиданная командировка почти обрадовала ее, хотя за этой командировкой она смутно чувствовала что-то неприятное. Перевод статьи о кирпичах она сделала за первый же день, а потом потратила еще день на то, чтобы выправить его. И, выправляя, все сомневалась: чист ли язык? правильно ли она понимает некоторые технические выражения? И как лучше сказать: «приготовление глиняной массы» или «изготовление глиняной массы»? 
     После того у нее оказалось много свободного времени, а поэтому она не только успела закончить работу Семенова, но успела сделать и тысячи домашних мелочей, которые всё откладывались и которых накопилось чересчур много. 
     Когда она окончила переписывать рукопись Семенова (рукопись была очень специальная: «Эфироносные растения Туркестана») и собрала все листы вместе, то ей стало даже приятно: пачка бумаг была толстая, увесистая и какая-то обнадеживающая. Она смотрела на эту пачку и начинала чувствовать себя увереннее, крепче. «Ведь это же очень много денег!» - думала она, и ей казалось, что «как-то неудобно» брать так много. «Я уступлю, я с удовольствием уступлю! Ведь машинистки берут и по полтора рубля, и даже по рублю с листа... А то он подумает, будто я жадная и... как это? - рвач!» Но то, что она получит «много денег», волновало ее, и она делилась с Софьей Дмитриевной своими планами. 
     - 400 страниц! Ведь это же 800 рублей, Софья Дмитриевна! - позволяла она себе радоваться. - Ну, 200 я уже получила, и они у меня уже разошлись, да и папа у меня взял, но все равно: ведь я еще 600 получу! Вы подумайте только: я ведь в месяц на руки-то всего 200 получаю, а тут - 600! Ботиночки Шурику на толкучке поищу, шапочку ему теплую на зиму и перчаточки где-нибудь, может быть, раздобуду... И он у меня теперь каждый день будет по два яйца съедать... Непременно! И масло ему буду покупать. 
     - С вашим папашей не очень-то раскупитесь, голубенькая! - предостерегающе вздыхала Софья Дмитриевна. - Он у вас денежки вот как слизнет: и не заметите! 
     - Ну, что вы! - совершенно искренно заступалась за отца Евлалия Григорьевна. - Да вы напрасно так думаете, будто он... 
     - Ничего не напрасно! Я ведь все знаю, от меня вам скрывать нечего. Не успеет ваш Шурик яйцами да маслицем полакомиться, как Григорий Михайлович все ваши рублики просвистит, помяните мое слово. И, хотите - сердитесь, хотите - нет, а я вам вот что посоветую: не оставляйте вы денег дома, не держите вы их на виду, в шкатулке! 
     - Софья Дмитриевна! - вспыхивала Евлалия Григорьевна. 
     - Я уж 68 лет Софьей Дмитриевной зовусь, а вам нечего от меня прятаться и меня стыдиться. Сами, небось, знаете не хуже меня. 
     Евлалия Григорьевна отсчитала три недели от последнего прихода Семенова и решила, что он пришлет за работой в начале сентября. Но Семенов не прислал, а пришел сам, и пришел в такой час, когда его и ждать было нельзя: днем, часа в два. Ни Евлалии Григорьевны, ни Григория Михайловича дома не было, и дверь ему отворила Софья Дмитриевна. 

<.....................................>