* * *

О чем говорил мой голос речной?
Губы больнее тревожной чайки
бились
над тишиной ночной,
куда последний трамвай отчалил,
куда все тени ушли, и я,
словно не было меня вовсе.
Только стоит луна-полынья
в обледеневшем навеки после.
Или «навеки» — только сейчас,
когда на сердце невыносимо,
когда толпа шелестит у глаз,

будто осина? 

<..........................>