..
Леонид Иоффе

*  *  *

Русский заповедник подзабытый, 
бывший выпускник твой не потянет 
на последних истин первый свиток 
и нерусской жизни светлый танец.

Поздно поступать ему, как лучше, 
а своё нутро не переменишь, – 
танец недоузнанный прискучил, 
свитка письмена – того не меньше.

Для него и память не спасенье, – 
как повторный фильм, воспоминанья, 
где опять он слово заблужденья 
променял на истину молчанья.

Променял он речь на всё, что кроме, 
кроме слов на белом свете свято, 
а теперь безмолвье душу кормит, 
а она, потворщица, не рада.
 

*  *  * 

Иов, Иов, забрезжит ли подмога? 
Ты был, Иов, несбыточно спасён; 
Иов; но не вступилась милость Бога 
за деточек безгрешных миллион.

На деточек был спущен этот эпос, 
как зверь с цепи, на деток спущен был, 
а где Иов, чтоб вышел против неба; – 
и сущее мудрец благословил.

И каждый гад пускает кровь во имя 
того, что правдой кажется ему, – 
о страшный эпос, о непостижимый, 
ты как проклятье сущему всему. 
 

*  *  *

А где же я на солнечном портрете 
Леванта в день июля и жары? 
По чьей вине, моей или столетий, 
путь любованья для меня закрыт?

По чьей вине я безучастьем съеден 
и в немоту провален с той поры? 
За что под небом разливанным этим 
я для житья не годен изнутри?

За то, что я отчаялся постичь 
хотя бы мыс в ландшафте поднебесном, 
за то, что я, идя на смысла клич, 
отпрянул, побоявшись глянуть в бездну, 
за это всё – смертельный кляп во рту 
и жизнь-культя, – пока не отойду. 
 

*  *  *

Кружок танцев, 
годы школьные ранние; 
скоростной бег 
на коньках, 
отрочество; 
как в проявителе, 
в уме полоскание задач, 
юность; 
отечество, отчество,

флаг чистой правды, 
иврит язык, 
и судьба загорелась, 
пожар перелёта 
был, видимо, пик 
молодости; 


и пошла зрелость;

танцы, 
лёд горячей заливки, 
лица рядом, 
истины брызги, – 
всех потерял я, 
сиротливо 
жить, их утратив, 
родных и близких. 
 

*  *  *

Вдали от родственных людей 
живёт он, как за огородами, 
не видя в том ничьей вины, 
кому и нужен он такой, 
за исключением детей, 
чтоб не звались они сиротами, 
за исключением жены, 
что не звалась она вдовой.
 

*  *  *

Когда я сравниваю 
по величине 
кусок времени 
после моего

отъезда из Москвы 
в 72-м 
и до сегодняшнего 
скоро того же 
дня ноября 
97-го,

то срок в четверть века – 
25 лет, 
срок, заменивший 
при Сталине расстрел, 
его заменивший на короткий срок, –

так вот, если 
взять этот срок 
и прошлого столетия 
тот же кусок

(годы конца того 
цукатного девятнадцатого).

Толстого романы 
и Достоевского, 
за болгар война 
русско-турецкая,

герои Шипки, 
Софья Перовская, 
цареубийство 
Александра Второго,

царствие и смерть 
Александра Третьего, 
Николая воцарение 
Второго, пока последнего, -

Так вот, когда я 
два этих срока 
сравниваю, 
меня просто оторопь 
охватывает:

как долго, 
как много всего было 
в тот промежуток 
прошлого столетья, 
а значит, и наша 
так же долго длилась 
жизнь; 
стали взрослыми 
маленькие дети.

Долго, 
но незаметно уж слишком; 
мы-то – 
почти такие же изнутри, 
какими себе казались 
всю жизнь.
 

п
_________________________________________________