.
Это -
важнейшие моменты, которые необходимо должны сосредоточить на себе внимание
тех, кому дорого искусство. Их мы должны исследовать, о них мы должны сами себя спрашивать, чтобы
составить себе, о них ясное понятие. Кто боится этого труда, кто
отворачивается от такого исследования и не чувствует его необходимости, тот
отклоняет от себя разумную возможность, которая вытолкнула бы его из
индифферентной колеи бессмысленной и бесчувственной старой привычки,- тот
принадлежит к «еврейству в музыке».
Этим
искусством евреи не могли овладеть прежде, чем им понадобилось открыть и
доказать внутреннюю отрицательную жизнеспособность
музыки.
До тех пор, пока музыка, как особое искусство, имела в
себе действительную органическую жизнеспособность, до времени Моцарта, и
Бетховена включительно, нигде не нашлось еврейского композитора: совершенно
невозможно было для элемента совсем чуждого этому организму принять участие в
развитии его жизни. Только тогда, когда внутренняя смерть тела сделалась
неоспоримой, тогда те, кто были вне его, npиo6рели силу им овладеть, но
только для того, чтобы его разложить: да, наш музыкальный организм распался и
кто мог бы, глядя на его разрушение, сказать, что он еще жив?
Дух нашего искусства, переставшего быть жизнеспособным,
удалился обратно в среду, которая родила его жизнь, и только в жизни, а не
около его распавшегося трупа, мы можем опять найти его дух.
Мы говорили выше, что евреи не дали свету ни одного
истинного служителя искусства. Но необходимо упомянуть о Генрихе Гейне. В то
время, когда у нас творили Гете и Шиллер не было ни одного поэта еврея. Но
когда у нас поэзия стала ложью и когда не стало ни одного настоящего поэта,
тогда стало делом одного очень одаренного поэтического еврея раскрыть с
пленительною насмешкою эту ложь, эту бездонную вялость, иезуитское
притворство нашего творчества, напрасно пытавшегося придать себе вид поэзии.
Он немилосердно бичевал также своих знаменитых музыкальных собратьев - евреев
за их открытое намерение быть художниками: никакой обман не мог пред ним
устоять: он был без отдыха гоним неумолимым демоном отрицания того, что
казалось ему отрицательным чрез все иллюзии современного самообмана, до той
точки, где он сам себе, налгал, что он поэт: за это он приобрел свою
стихотворную ложь, переложенную нашими композиторами на музыку. Он был
совестью еврейства, как еврейство является нечистой совестью нашей
современной цивилизации.
Еще мы должны будем назвать одного еврея, который выступил
у нас в качестве писателя. Из его еврейской обособленности, он вышел к нам
ища спасения: он его не нашел и должен был сознаться, что он может его найти
лишь в искреннем человеке. Для еврея сделаться вместе с нами человеком,
значит прежде всего перестать быть евреем. Это и сделал Берне. И Берне учил,
что такое спасение недостижимо в довольстве и равнодушном холодном удобстве,
но что оно как и нам стоит тяжких усилий, нужды, страха, обильного горя и
боли.
Принимайте же не стесняясь, мы скажем евреям, участие в
этой, спасительной операции, так как самоуничтожение возродит вас! Тогда мы
будем согласны и неразличимы! Но помните, что только это одно может быть
вашим спасением от лежащего на вас проклятия, так как спасение Агасфера - в
его погибели.