СКИТ СВЯТЫХ ГАЛАКТИОНА И ЕПИСТИМИИ
Отец Адриан увидел нас раньше, чем
мы его. Отворяется дверь в ограде, и старец, впустив нас в скит, благословляет
Кириаки, приходившую раньше, потом Елену и меня. Кажется, он нас ждал и
рад посещению. Он ведет вдоль стены и останавливается под фанерным навесом,
дающим слабую тень. На грубо сколоченном табурете лежит выгоревший подрясник
с воткнутой большой иглой, - отец Адриан штопал его перед нашим приходом:
это его рабочая одежда, а всего их две. Из-под навеса на ближнем плане
видны коричневые изломы ущелий и каменистая тропа к скиту; на дальнем плане,
над вершинами и зубцами гор - пик Моисея, - не из каждого скита открывается
такая высота и даль.
Обитель сокрыта за хребтом горы святой Епистимии,
ограждена каменной стеной в два человеческих роста. По верхнему краю стены
выставлены обломки камня наподобие крепостных зубцов - для красоты или
для устрашения неприятеля; но главное ограждение и защита - вознесенный
над входом железный крест.
Маленький, худенький, с изборожденным морщинами
лбом и слабо развитым подбородком, в выгоревшем и заштопанном подряснике
с кожаным поясом и выгоревшей плоской скуфье, старец идет перед нами в
другой конец скита и как гостеприимный хозяин показывает свои владения.
Вот водоем, который он вырубил в скале: тонкая струйка сочится из камня
и наполняет каменную чашу. На зеркале воды плавают белые лепестки: этот
куст розы он посадил сам. «А это мои сад...» - две круглые клумбы: землю
пришлось носить ведрами из монастырского сада, около часа подъема по крутой
тропе, высеченной в скалах. Еще благоухают мелкие лиловые цветы Элизы,
вдоль стены приютился дымчатый иссоп, нежно розовеет шиповник.
Глаза отца Адриана смотрят вокруг с детской
радостью. И правда, какой это избыток жизни для каменной мертвой пустыни
- родник, два цветущих куста, птичка с глянцевым черным оперением и оранжевым
глазком, спорхнувшая к воде, чтобы на мгновение в ней отразиться и припасть
к своему отражению желтым клювом...
Старец говорит по-гречески, Кириаки для меня
переводит. Ее карие глаза под соломенного цвета ресницами сохраняют обычное
кроткое и печальное выражение, прямые волосы до плеч отливают на солнце
золотым блеском, на непринимающей загара коже выступил легкий румянец.
Каждое раннее утро мы вместе приходим в храм на литургию, а потом я вижу
эту милую девушку с книгами Иоанна Мосха или аввы Дорофея. Есть в ней сокрытая
болезнь, вызывающая головокружения и обмороки, но, возможно, и побуждающая
искать исцеления и прибежища в церкви.
Та или иная болезнь - тела, души или духа
- есть в каждом из нас, но не все ее сознают и не все ищут исцеления, чаще
хотят забытья.
Елена, тоже гречанка возраста Кириаки - лет
двадцати семи, черна, худа, одета в пестрые цыганские юбки одна поверх
другой, в ушах и в проткнутой ноздре по золотому кольцу. Несколько дней
назад она откуда-то прибыла одна с воспалением легких и высокой температурой,
но без денег, долго сидела, привалившись к стене у канцелярии, пока по
благословению Владыки ее не разместили в нашей гостинице на лечение. Кириаки
подогревала козье молоко, из монастырского госпиталя приносили лекарства.
Через пять дней Елена поднялась, выстирала и высушила на солнце юбки, выкурила
на пороге самодельную сигарету и пошла с нами в скит. Как и всякая гречанка,
она крещена в православие; но к церковной жизни непричастна. Муж ее бросил,
и она странствует по свету, - чем кормится, на какие деньги ездит? Кириаки
советует ей отдохнуть после болезни, погостить, например, в Фаранском монастыре,
но Елена только усмехается и пожимает плечом.
В скиту есть крохотная церковь - четыре-пять
квадратных метров, достаточная для одного монаха. Есть дом, чуть больших
размеров, без окон, без имущества, только слошь увешанный внутри иконами
и картинками к житиям святых. Отдыхая от жары, мы сидим на скамье за длинным
столом, на нем керосиновая лампа, запотевший глиняный кувшин с водой и
две миски с карамелями, предназначенные равно как для званных гостей, так
и для маленьких бедуинов, не ленящихся совершать частые набеги. Монах наливает
всем по кружке холодной воды и усаживается у торца стола, благожелательно
поглядывая на нас.
Что, в сущности, изменилось здесь с III века?
Разрушенная стена прежней ограды стоит чуть ниже; может быть, рос другой
куст шиповника... Но так же возвышался вдали над складками гор пик Моисея,
сочилась из скалы вода, жгло солнце, голубело безоблачное небо, и те же
слова молитв безмолвно повторялись в настоенной на зное тишине. Конечно,
не приходили в скиты туристы и паломницы, - можно сетовать, можно обличать
сонмы людей, стекающихся к стенам монастырей со всех концов света, но это
ничего не изменит. Может быть, здесь есть указание на смещение акцента
иноческого
служения к концу времен - в сторону более открытого и широкого свидетельства
об
ином мире?
Иногда я угадываю смысл разговора без перевода:
отец Адриан рассказывает о девственнице Епистими и блуднице Марии Египетской
и о том, какими путями обе они пришли к святости. Простодушно спрашивает,
зачем у Елены в ноздре кольцо. Она смущается, краснеет, вдруг увидев себя
его глазами, и в шутливое оправдания повторяет знакомое греческое слово
«каллос» - красота, по-славянски «доброта». Отсюда «Филокаллия» - «Добротолюбие»
- любовь к красоте, название известного сборника изречений святых отцов.
Так широк диапазон этого понятия в миру, что стираются все пределы и грани,
оно растекается до противоположных полюсов, эстетическое утрачивает связь
с этическим, оболочка - с сущностью.
Отец Адриан достает с полки большую Библию,
медленно листает ее, прочитывает по несколько строк и листает снова. Что
он читает? Может быть, из пророка Исайи, обличающего весь избранный народ
как блудницу:
В тот день отнимет Господь красивые цепочки
на ногах и звездочки, и луночки,
серьги, и ожерелья, и опахала, увясла и
запястья, и пояса, и сосуды с духами, и привески волшебные,
перстни и кольца в носу,
верхнюю одежду и нижнюю, и платки, и кошельки...
...И вместо пояса будет веревка, и вместо
завитых волос плешь... вместо красоты клеймо.
Нет, это было бы жестоко, как бросить камень.
Обличения ранят, а старцы врачуют любовью. Скорее, находит он тексты, раскрывающие
истинное, высокое понимание слова, что-нибудь вроде:
Одного просил я у Господа, того только
ищу, чтобы пребывать мне в доме Господнем во все дни жизни моей, созерцать
красоту Господню и посещать храм Его...
Или непосредственно относящиеся к женам слова
из послания апостола Петра о нетленной красоте кроткого и молчаливого
духа, что драгоценно пред Богом. И все говорится с такой смиренной
простотой... Конечно, Елена не изменится, выйдя из скита, но много и то,
если увидит свое место в измерениях иного мира, как невольно видит себя
каждый, вошедший в скит хоть раз в жизни. В какой-нибудь переломный момент
это скажется на судьбе.
Наступает время вечерни, мы кое-как умещаемся
в крохотной церкви, зажигаем свечи. И отец Адриан начинает сто третий псалом
- великое славословие и благодарение за совершенство творения...
Так оно беспредельно и высоко задумано, что
есть у Бога место и для аиста, горной серны и зайца, льва и морского зверя,
для светлых ангелов небесных и всякого грешного человека, всем дает Он
пищу в свое время, ожидая созревания и просветления души человеческой,
а через нее и спасения всей твари.
<..............................................>
_____________________________________________________________________________________
|