.
АЛЕКСЕЙ ПОНИЗОВСКИЙ
 

ПОДВАЛ ГОФМАНА 

Под градусом едва ли небольшим, 
не большим чем восторг застольных тостов, 
томится винный дух, считает звезды 
на коконе бутылочной души. 
Приходит срок, пыль с матовых бутылок 
смахнув, скоблят чудовищный сургуч. 
Могучий дух бьет в потолок, в затылок, 
в затылок погребка. 
Вопят века. 
И Якоб, мученик вина, ликуя, с вилок 
всю муть со дна пускает в облака. 

                                                        1995 

*   *   * 
Славен царь, 
осознавший бессилье свое 
перед ликом фортуны. 
Но поэт не об этом поет – 
просто струны 
восходят к престолу Творца 
и на царском лице отразится 
только тень от былого величья певца, 
только лица толпы, 
упоенно всходящей во звуке 
на престол, на вершину всеобщей судьбы, 
только руки 
толпы, 
не лишенной величья. 
Личность – это глухой проводник, 
по которому тонко стекает родник 
с потаенных небес как слеза без обличья. 

                                                       1992

*   *   * 
царство духа строителя стынут ладони 
пот по телу и сухо во рту 
оторвался меня даже бес не догонит 
на коломенскую версту 
на один переход до кремлевских ворот 
отдохнуть что ли царственный тезка 
я в сомнении предощущении 
вот 
почему выражаюсь так плоско 
но шатры купола возвестили мечту 
царство духа бессмертия страх 
пот по телу строителя сухо во рту 
только версты мелькают в глазах 

                                            1992

*   *   * 
Бог начитался Бродского. 
Увы 
и ах потерянных сокровищ 
не больше туч в надмирных небесах, 
не меньше ближних – подлинных чудовищ. 
А Бродский помнит Бога. 
Потому ль рифмуются заезженные строки 
чужою властью и глядят во тьму 
столичные два глаза на востоке. 
Но верю – умаляться и расти 
нам наступило время. И свобода 
случится в общем времени к шести 
у господа Иосифа народа.

                                                        1992

ЕРСОЛИМ 

Тело города как блюдо Господа. 
Тысячи ели. 
Чудо – часть авангарда. 
Город жмется в астральном теле 
скелетом улицы Кардо – 
ищет пятый, апостольский, угол. 
Ангел с юга бросает молот – 
(я здесь не от сохи и плуга) – 
чаша вдребезги. Мир расколот. 
Три великих восстали веры. 
На скамейке у Монфиори 
с важным видом – миссионеры. 
Я читаю, чему быть вскоре. 
Сократил нам Всевышний сроки, 
всех избранников в Книге Чисел. 
Переписано – на Востоке, 
а прочитано – в горней выси. 

                                          1993 

ПРАДЕДАМ ИОСИФ-ДОВИДУ, КЕРПЛ-МЕЙЕРУ И ЯНКИВ ЦАЛЕ 

В трех местечках под Невелем 
невидаль редко бывала 
такой безусловной 
как лучшие вещи Шагала 
или ровный молебен в соседней небедной деревне – 
жандармский мундир голубой 
или древний распев на Ивана Купала. 
А запахи в праздник над каждой еврейской из кухонь – 
не та ли молитва, отказник, 
чтоб стухла свинина – 
доступный славянам мотивчик житейский. 
Мы – не из лакейской! 
В Талмуде не рухлядь – 
наследство для младшего сына. 
И гордость по Торе лоснящейся дочери Двойры 
превыше указов, текущих из Первопрестольной. 
А казни рассвета над дальним, над давним 
потерянным морем 
чертою оседлости полнят 
вселенское горе, 
прогоркший наш полдень, 
Монблан рядового пригорка 
(я точно запомнил, что масло у мамы прогоркло), 
висящие ниже плечей грязноватые пейсы, 
весь запад местечек, 
сутулый пиджак европейский 
с чужого плеча диаспоры. 
В пронзительном идиш 
все больше не речи, а споры, 
раз тезис Галахи 
«Единственное – суть Отчее», 
и смысл Машиаха, и солнце Ван Гога обочин. 
И крепко в объятьях сжимают Иаковы Бога – 
параграф закона у братьев 
и солнце обочин Ван Гога. 

                                                           1993

*    *    * 
Я все имею – сад и кухню в доме. 
Я все осилил, нежеланья кроме. 
Всю жизнь желать – остаться дураком. 
Я все имею – кухню, сад и дом. 
Два времени в моем саду у года. 
Нет времени в дому – молчит природа. 
На кухне – ночь и каждой ночью я 
постичь стараюсь тайны бытия. 
Но – не желать, как заповедал Будда. 
Скопилась в мойке грязная посуда. 
Христа Иуда предал, говорят. 
А мне опять возделывать свой сад. 

                                            2000

*   *   * 
Сижу один – ни берега, ни Храма. 
На реках Вавилонских 
стынет род. 
И плачу я – такая панорама 
от царских открывается
ворот. 
Уже не раб, еще не вольный. 
Полынью пахнет с поля
и звезда восходит. 
Но доколе 
без родины мне здесь сидеть. 
Куда ушли века? 
В каком колене 
мне снова кто-то скажет 
 «воплотись!»? 
Течет река – 
ни берега, ни тени. 
Крестьяне на полях 
убрали рис. 
Я плачу об отчизне. 
Боже правый, 
доколе 
звучать моей безрадостной струне 
и сколько я смогу прожить без воли 
с портретом Машиаха на стене? 
Сижу один – ни города, ни Храма. 
Могил пророческих давно превышен счет. 
Но Иордан, где дело Иоанна, 
еще, Спаситель, для Тебя течет. 

                                                        2001

____________
<...........>

<