ПРИМЕЧАНИЯ
1. Marc. Aurel., IV, 23.
2. О связи философского синтеза неоплатонизма
с государственным синтезом Римской империи ср.: Лосев А. Ф. История
античной эстетики (ранняя классика). М., 1963, с. 123-127. Порфирий подчеркивает
синхронность философской инициативы Плотина с таким политическим событием,
как начало правления Галлиена (Porphyr. De vita Plotini, §§ 4, 12).
3. Патристика, в отличие от современной
ей языческой философии имевшая будущее и работавшая для будущего,
прямо перешла от стоического платонизма каппадокийцев к христианской интерпретации
Прокла у Псевдо-Ареопагита (ср. G. Mathew. Byzantine Aesthetics.
London, 1963, р. 20). Василии Великий знал Плотина, он использовал отдельные
положения Плотина, но по общей структуре мышления оставался «средним» платоником.
Прокл, уступая Плотину в творческой гениальности, дал то, чего не дал Плотин:
дотошное исчерпание темы в строгой последовательности дефиниций и силлогизмов,
эллинскую схоластику - философию итога как итог философии. Плотин,
хотя и возглавивший в Риме школу, был во многом вольным мыслителем (Джордано
Бруно, первый вольный мыслитель Нового времени, приветствовал в нем «своего»);
Прокл был по всему складу своей жизни и мысли схолархом и схоластом, поэтому
ему принадлежало наступавшее тысячелетие схолархов и схоластов. Прокл,
а не Плотин был живым наставником для средневековых платоников вроде Иоане
Петрици - и живым противником для византийских ортодоксов вроде Николая
Мефонского (XII в.). Поэтому едва ли благоразумно судить о неоплатонической
эстетике как источнике средневековой эстетики исключительно по «Эннеадам»
Плотина.
4.De reditu suo, 66
(Poetae Latini Minores, rec. Aem. Baehrens, vol. V, Lipsiae, 1883, p. 77).
В переводе М. Л. Гаспарова. «...То, что миром звалось, городом стало теперь».
(«Памятники поздней античной поэзии и прозы П-V века». М., 1964, стр. 146).
Уже во II в. ритор Аристид говорил о римской
ойкумене как о едином полисе (Элий Аристид. Панегирик Риму. Греч.
текст с рус. пер., введением и комментарием И. Турцевича. Нежин, 1907).
5. Aristotelis Politica, IV (VII) 5,
1327 а 1.
6. Ср. Кудрявцев О. В. Эллинские
провинции Балканского полуострова во втором веке нашей эры. М., 1954, с.
9-10, 118-155, 229-243; Штаерман Е. М. Кризис рабовладельческого
строя в западных провинциях Римской империи. М., 1957, с. 278-293 и 420-448.
7. Приведем высказывания двух видных
советских историков. «В период нарастающего кризиса античного мира на основе
античной идеологии, из осколков античных философских систем, - пифагорейской
и платонической, - начинается формирование новых течений, чуждых настоящей
античности
и восточных по самому своему существу. Таково неопифагорейство и неоплатонизм».
(Утченко С. Л. Идейно-политическая борьба в Риме накануне падения
Республики. Из истории политических идей I в. до н. э. М., 1952, с. 62).
«В азиатских провинциях и в Египте... процветает гностицизм, подготовляется
неоплатонизм, но эти течения находятся и за пределами Ахайи и за пределами
античной философии: они представляют собой переоценку всех ее основных
ценностей» (Кудрявцев О. В. Указ. соч., с. 278).
То, что можно сказать о гностицизме, неприложимо к неоплатонизму, воспринявшему
платоническое наследие вовсе не в виде осколков, но в виде целостной системы
мыслительных импликаций, подлежащих всестороннему эксплицированию (ср.
Лосев
А. Ф. Античный космос и современная наука. М., 1927, с. 522- 528 и
др.). Поместить неоплатонизм «за пределами» античной философии можно лишь
постольку, поскольку итог развития в
определенном смысле находится «за пределами» самого развития. Но такова
диалектика всякого развития.
8. Ср. нашу статью:
Аверинцев
С. На перекрестке литературных традиции. (Византийская литература:
истоки и творческие принципы).- «Вопросы литературы», 1973, № 2, с. 150-183
(главным образом, с. 158-162 и 178-181).
9. До какой степени это так, можно
видеть на примере довольно серьезного романа Гелиодора «Эфиопики», где
в роли «посвященных» выступают гимнософисты Эфиопии (вместе с египетским
жрецом Каласиридом, древним товарищем мистагога Зарастро из «Волшебной
флейты» Моцарта). Эфиопия для Гелиодора - «что-то вроде Индии» плюс «что-то
вроде Египта». Всякий, кто читал Гелиодора, или роман Филострата о маге
Аполлонии Тианском, или ориенталистические пассажи Климента Александрийского,
мог убедиться, что позднейший масонский и теософский миф о «тайной мудрости»
Азии - лишь заключительная фаза вульгаризации и обессмысливания античных
попыток подступиться к специфике восточной культуры (в одном стихотворении
Пастернака для этого найдена формула: «домыслы втупик поставленного грека»).
Ср. Аверинцев С. С. Греческая «литература» и ближневосточная «словесность».
(Противостояние и встреча двух творческих принципов).- «Типология и взаимосвязи
литератур древнего мира». М., 1971, с. 206-266 (особенно с. 234- 237, 245-246).
10. Например, Clementis Alexandrini
Stromata I, 15 (69, 1); ibid., I,
29 (180, 1); Eusebii Praeparatio Evangelica, X, 4, 19; Theodoreti
Graecarum affectionum curatio, I, 51, etc.
11. Platonis Timaeus, p. 22 В.
12. «Филоварваром» ( )
Геродота назвал Плутарх (De Herodoti malignitate XII, 1, р. 857 а).
13.Aeschyli Persae,
v. 181-206.
14. В 324 г. до н. э. была с величайшей
помпой отпразднована свадьба между десятью тысячами солдат Александра Великого
и их персидскими невестами. Эллинство - жених, Азия - невеста, и судьбы
вселенной требуют их мистериальной встречи: такова символика, не перестававшая
сохранять актуальность на закате античности (ср. Зембатова Н. П.
«Священный брак» эллинства и варварства в романе Гелиодора «Эфиопика».-
«Типология и взаимосвязи литератур древнего мира», с. 267-279).
15. Константинополь лежит на европейском
берегу Босфора; с противоположной стороны ему соответствуют обе дополнительные
субстолицы - Халкидон и Никея, города вселенских соборов. Между этими тремя
городами заключен символический рубеж Европы и Азии.
16. Ср. Procopii Caesariensis De bello
Gothico, III, 33 (В 417, Р 543).
17. Пер. М. Л. Гаспарова («Памятники
средневековой латинской литературы Х-XII веков». М., «Наука», 1972, с.
211).
18. Слово «латинянин» ( )
становится особенно одиозным в связи с политическими и конфессиональными
конфликтами поздневизантийской эпохи; но уже в эпоху Римской империи оно
использовалось грекоязычным населением восточных провинций как способ отделить
ненавистную этническую природу западного завоевателя от его славного имперского
имени «римлянин».
(При таком снижающем употреблении слова «латинянин» отчетливо
выступает функция слова «римлянин» как титула.) Например, около 180 г.
н. э. Ириней Лионский расшифровывал апокалиптическое «число Антихриста»
666 как числовое значение слова «».
(Irenei Lugdunensis Adversus haereses V, 30, 3; ср. F. Dornseiff, Die Ratsel
- Zahl 666 in der Offenbarung des Johannes.- «Kleine Schriften» II, Leipzig,
1964, S. 244-247.
19.Специально греки
переименовали себя так основательно, что их исконное самоназвание
эллины
на века исчезает из византийской жизни и словесности, превращаясь в одиозное
обозначение «язычников», «нехристей».
20. Наши слова «официальный» и «официозный»
недаром восходят к латинскому слову officium, представляющему собой один
из центральных терминов древнеримской этики и обозначающему «обязанность»
личности перед безличным и сверхличным порядком государства, традиции,
общественного мнения.
21. Не случайно церемониал римских
аристократических похорон так поразил грека Полибия (ср. классическую характеристику
этой церемонии: Моммзен Т. История Рима, т. I. М., 1936, стр. 812-
814).
22. Достаточно вспомнить, что церковная
архитектура усвоила схему римского здания для гласного судопроизводства
- так называемой базилики, с ее полукруглой апсидой и возвышением для судьи.
О воздействии «триумфальной тематики» на христианскую символику в ранневизантийском
(равеннском) искусстве см.: Лазарев В. Н. Византийская живопись,
М., 1971, стр. 51; ср. также: Grabar A. L'empereur dans 1'art byzantin.
Paris, 1936, p. 237-239.
23. Например, столь характерное для
византийской жизни резервирование пурпурных одежд и сапожков за императорской
особой (по Иоанну Златоусту, «если частный человек возлагает на себя царственное
пурпурное одеяние, он и его пособники бывают казнимы за крамолу».- De anathemate
3, PG 48, col. 949) восходит к распоряжению Нерона (Suetoni Nero, XXXII,
3).
24. Вплоть до Данте, посвятившего Юстиниану
восторженные строки своего «Рая» (VI, 1-27).
25. Ср. Hunger
Н. Reich der neuen Mitte. Der christliche Geist der byzantinischen
Kultur. Graz - Wien - Koln, 1965, S. 74-96.
26. Pauli Silentiarii Descriptio S.
Sophiae, 257 spp.; Corippi In laudem lustini carmen, III, 167 sqq.
27. Значение, которое придавалось этой
униформе, подчеркнуто легендой, согласно которой бывший солдат и основатель
киновитского монашества Пахомий (ум. в 346 г.) скопировал ее с одежды явившегося
ему ангела. «Ангельскому чину» приличествует ангельская «схима».
28. В поздней Римской империи такие
картины выставлялись в общественных местах для общественного поклонения.
Культ, воздаваемый им, послужил импульсом для культа икон. (Как рассуждали
сторонники иконопочитания, если честь подобает изображению земного царя,
то насколько больше - изображению небесного царя.) Ср. Mathew G.
Byzantine Aesthetics. London, 1963, р. 13, 57-58, 78-93, 96-97.
29. Не одна евангельская апофтегма
о динарии Кесаря решает вопрос о прерогативах власти ссылкой на монету,
имеющую «изображение и надпись» носителя власти. Недаром Византия
особыми договорами с империей Сасанидов и королевством Хлодвига обеспечила
себе исключительное право чеканить для мирового хождения золотую монету
с изображением и надписью своих императоров (ср. Gelzer H. Byzantinische
Kulturgeschichte. Tubingen, 1909.S. 79). Изображение и надпись -
это лик и имя; две ключевые категории византийской теории символа. Позднейшая
византийская икона - тоже изображение, сочетающееся с непременной
надписью.
30. Ср. Verosta St. Johannes Chrysostomus.
Staatsphilosoph und Geschichtstheologe. Graz - Wien - Koln, 1960, S. 186
sqq.
31.В смысле платоновской
концепции  как тленная
лещь «участвует» в своей нетленной «идее».
32. Описывая празднество в 325 г. по
случаю двадцатилетия Константинова правления, на которое император пригласил
церковных иерархов (что было еще совсем внове), Евсевий замечает: «Легко
было принять это за образ [
- «икону] царствия божия» (Eusebii Historia Ecclesiastics, III, 15).
33. Ср. Каждан А. П. Византийская
культура. М., 1968, с. 84-86.
34. Ammiani Marcellini Rerum gestarum
XXI, 16, 1.
35. Ibid., XVI, 10, 10.
36. Речь идет о триумфальном въезде
Констанция в Рим.
37. Ibid., XXI, 16, 7.
38. Корипп говорит о посетителях императорского
двора: «И они мнят, что обретают в ромейском чертоге иное небо» (Corippi
In laudem lustini carmen III, 244). Фраза предельно льстива - и все же
речь в ней идет о «мнимости», которая не тождественна реальности, и об
«ином» небе, которое не то, что «настоящее» небо.
39. «Политические» евнухи, обслуживавшие
не гарем, а канцелярию, не были изобретением Византии, они были известны
в Китае со времен Цинь Ши Хуанди, в Персии со времен Ахеменидов, даже в
императорском Риме при Клавдии, при Нероне, особенно при Гелиогабале и
Гордиане. Это само по себе довольно понятно:
евнух, лишенный личных семейных привязанностей, а также
возможностей лично для себя претендовать на высшую власть, представлялся
логическим пределом желательного состояния человека при деспотическом режиме.
Но только в Византии произошла странная и невыносимая для нашего восприятия
вещь: народное воображение ассоциировало евнуха с ангелом. В византийских
легендах люди так часто принимают явившегося им ангела за евнуха, что делается
очевидным, насколько они склонны были принимать придворных евнухов хотя
бы за «подобие» ангелов.
40.Устаревший и явно
неточный термин «цезарепапизм» все же лучше охватывает суть средневековой
имперской идеологии, чем антиисторическая формула А. Циглера: «продолжение
единства религии и общественной власти, как оно господствовало на первобытной
ступени культуры и в продолжение всей античности» (Ziegler A. W.
Die byzantinische Religionspolitik und der sogenannte C saropapismus.-
«M nchener Beitrage zur Slavenkunde.
Festgabe fr P. Diels». Munchen,
1953, S. 97). Ср. Schneider С. Geistesgeschichte des antiken Christentums,
II. Mnchen, 1954, S. 325.
41. loannis Damasceni De imaginibus
oratio, 9 (PG t. 94, col. 1240).
42. Ibidem.
43. Evangelium secundum Matthaeum,
XXVIII, 18.
44. Ср. Hunger H. Reich der
neuen Mitte. Der christliche Geist der byzantinischen Kultur, S. 61-67.
45. Ср. ibid., 82-83 (в примечаниях
указана дальнейшая литература).
46. Evangelium secundum loannem, XVI,
33.
47. Характерно, что даже во времена
позднего Средневековья, когда «от рождества Христова» насчитывали уже до
полутора тысяч лет, упорно продолжали говорить в официальных документах
церкви о евангельских временах как о «последних временах». Они осмыслялись
как «последние» не по эмпирии, а по смыслу - по эсхатологическому смыслу.
48. «Неправедный пусть еще делает неправду;
нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святой
да освящается еще. Се, гряду скоро!» (Apocalypsis, XXII, 11-12).
49.I epistola ad Corinthios,
VII, 31.
50. Ср. Patrides С. A. The Phoenix
and the Ladder. - The rise and decline of the Christian view of history.
Berkeley, 1964.
51. «Видимое» и «невидимое» - фундаментальная
оппозиция и дихотомия христианства (при помощи нее, например, описывается
универсум в Никейско-Константинопольском символе веры:
 ). Именно эта дихотомия
требует медиации символа или «образа»: «воистину, вещи зримые суть явленные
образы вещей незримых» (Dionysii Areopagitae epist. X.PGt.111, 1117).
52. Ср. Beckwith J. Early medieval
art. London, 1964, p. 106.
53. О генезисе характерного для Запада
соотношения между имперской и христианской идеологией см. Frend W. С.
Martyrdom and Percecution in the Early Church. Oxford, 1965.
54. Ср. Dempf A. Die Geistesgeschichte
der altchristlichen Kultur. Stuttgart, 1964, S. 258-276.
55. .
- одно из наиболее характерных слов в лексиконе ранневизантийской сакральной
и мирской риторики. 
 «таинство чуждое
вижу и неимоверное» - это восклицание из Рождественского канона Косьмы
Маюмского может служить примером вместо десятков и сотен ему подобных.
Такова коренная структура христианского парадоксализма, увиденная через
призму греческого риторического темперамента. Мир христианина наполнен
исключительно «невероятными» и «недомыслимыми», «странными» и «неисповедимыми»
вещами; но так же обстоит дело с миром ритора. Каким бы ни было различие
в глубине, внешняя поза и словесная «жестикуляция» недоумевающего восторга
обнаруживает неизбежное сходство. В одном из самых выдающихся памятников
византийской церковной поэзии VI или VII в. (так называемый  )
говорится: «познать знание незнаемое» ( ).
Это одновременно очень ответственная формула
христианского мировоззрения - и риторическая игра. Ср. доведенную до схемы
характеристику христианской образности у английского поэта XX в.: «And
our peace is put in impossible things//Where clashed and thundered
unthinkable
wings//Round an incredible star».
56.I epistola ad Corinthios,
XIII, 12.
57. Особую роль играли в эпоху перелома
от античности к Средневековью и позднее многочисленные литературные эксперименты,
основанные на применении к библейскому материалу античных форм, - пересказы
Ветхого и Нового Завета языком и размером Гомера или Вергилия. Форма выбиралась,
таким образом, не по соответствию теме, а по противоположности к ней, «наперерез»
ей, из-за этого как тема, так и форма выступали в несобственном, превращенном
виде. Пределом такого подхода были «центоны» на библейские темы - мозаики
из стихов или полустиший античных поэтов, вынужденных описывать как раз
то, чего не могли бы описывать античные поэты; между самостоятельным и
контекстуальным значением цитаты возникала рознь, словесный образ двоился
в самом себе, что и придавало игре завлекательность.
58. Nonni Panopolitani Paraphraseos
sancti secundum loannem Evangelii 13-16.
59. Именно «горожанин» ( ),
не «гражданин» ( )!
60. Стоит еще раз подчеркнуть (как
это в свое время подчеркивалось в работах О. М. Фрейденберг), что риторика
Горгия и его последователей была при всей своей «искусственности» тысячей
нитей связана с фольклорными традициями, стимулировавшими как раз условность
приема и украшенность слова (идеал «безыскусственности» - очень поздний
идеал, соответствующий насквозь «интеллигентскому» вкусу античных аттикистов
или новоевропейских руссоистов). - На переломе от античности к Средневековью
торжество монархической идеи требовало возрождения определеннных архетипов
фольклора в «превращенном» и постольку превратном виде; в этом же направлении
шли идеологические искания, работавшие на «феодальный синтез» (термин Б.
Ф. Поршнева.- См. его книгу «Феодализм и народные массы». М., 1964, с.
507-518; ср. Удальцова 3. В. К вопросу о генезисе феодализма в Византии.
(Постановка проблемы) - «Византийские очерки. Труды советских ученых к
XIV конгрессу византинистов». М., 1971, с. 3-25). Патриархально-магические
представления о сакральной власти вождя, оттесненные полисной цивилизацией
на задний план, приобретали все большую актуальность.
61.Ср. известную формулу
Алана Лилльского, подытожившего тысячелетнюю традицию понимания космоса
как книги: «Omnis mundi creatura//Quasi liber et pictura...» («Всякая тварь
в мире - как бы книга и картина»).
62. Вот пример из стихотворения поэта
VI в. аш-Шанфары: «...когда на пути перепуганной мчащейся наугад
встает бездорожная грозная...» - имеются в виду последовательно
верблюдица и пустыня (пер. И. Ю. Крачковского. - См. журнал «Восток», кн.
4. М.-Л., 1924, с. 60).
63. Вот классический пример многочленного
«кеннинга»: «тот, кто притупляет голод чайки звона блеска зверя Хейти»
- имеется в виду воин: «зверь Хейти» - корабль, «блеск корабля» - щит,
«звон щита» - битва, «чайка битвы» - ворон, «тот, кто притупляет голод
ворона» - воин (см. Стеблин-Каменский М. И. Старшая Эдда. Древнеисландские
песни о богах и героях. Пер. А. И. Корсуна. М.-Л., 1963 с. 186-187).
64. Метафоричность обусловлена исключительно
тем, что система перифрастических формул не становится у Нонна стабильной.
Но и у него встречаются постоянные, повторяющиеся формулы:
например, в его эпосе о Дионисе чуть ли не на каждой странице читатель
встречает обозначение глаз как «кругов лика» (
 ).
65. Ср., например: Кгапг W. Geschichte
der griechischen Literatur, 4. Aufl. Leipzig, 1958, S. 541-545.
66. Популярная «История Аполлония,
царя Тирского», имевшая широкое хождение на переломе от античности к Средневековью,
заставляет своего скорбящего героя и его неузнанную дочь Тарсию заниматься
игрой в загадки с ощущением крайней серьезности такого занятия.
«...И Тарсия сказала:
- Храмина есть на земле, что исполнена звуков прекрасных:
Храмина вечно звучит, но безмолвствует вечно хозяин,
Оба в движеньи бессменном, хозяин и храмина эта.
Если, как ты уверяешь, ты царь своей родины, разреши мою загадку (ибо
царю подобает быть мудрее всех). - Поразмыслив, Аполлоний сказал: - Знай,
что я не солгал: храмина на земле, исполненная звуков, - это море, безмолвный
хозяин этой храмина - рыба, которая движется с морем вместе. - Тарсия восхищается
этим объяснением, понимает, что перед нею настоящий царь (!), и задает
ему еще более трудную загадку...» (Historia Apollonii regis Tyrii, 42.
Пер. И. Феленковской.- Поздняя греческая проза. М., 1960, с. 363).
Такое благоговейное, почти умиленное отношение
к хитроумию загадки характерно для народного средневекового вкуса;
в числе других примеров можно вспомнить древнерусскую (XV- XVI вв.)
«Повесть о Петре и Февронии». Праведная дева Феврония, увидев слугу своего
будущего мужа, князя Петра, начинает говорить загадками, после чего слуга
восклицает: «О дево! вижу бо тя мудру сущу...» «Благоверный же князь Петр,
слышав таковая глаголы, удивился разуму девичю...» Образ девы, загадывающей
загадки, в обоих случаях как-то связан с образом девственной Софии-Премудрости
(ср. Аверинцев С. С. К уяснению смысла надписи над конхой центральной
апсиды Софии Киевской.
- «Древнерусское искусство. Художественная культура домонгольской Руси».
М., 1972, с. 28). Напротив, для Платона (Respublica 479b) загадка связана
с несерьезным бытом пирушки или детской.
67.Поэтому путь от
античности к Средневековью лишь в порядке метафоры можно описывать как
«победу» одних тенденций, уже наличных в готовом виде на панораме поздней
античности, над другими. Само собой ясно, что средневековое крепостничество
- вовсе не античный колонат, «восторжествовавший» над отношениями античного
рабства. Так же непросто обстоит дело с идеологическими и культурными явлениями.
Не стоит слишком однозначно связывать качество «нового» с определенным
кругом компонентов позднеантичной культуры в противоположность другим компонентам
- например, с «низовыми» и «ближневосточными» течениями в противоположность
«верхушечным» и «классицистическим» (хотя по ходу работы такое упрощение
может быть оправданным, оставаясь в конечном счете метафорическим). Ибо
даже византийский классицизм есть именно византийский классицизм, средневековый
классицизм, т. е. не простое «присутствие» пережившего себя античного прошлого
внутри неантичной эпохи, но интегрирующая часть именно этой эпохи; и даже
«восторжествовавшие» низовые и ориентализирующие тенденции не могут воспользоваться
своим торжеством,
не перестроив своей сущности. Это трюизмы, которые,
однако, легко выпадают из поля зрения.
Ко всему сказанному требуется одна оговорка. Гетерогенность «приводимых
к одному знаменателю» традиций касается только их исторической генеалогии;
в далях своей предыстории они могут восходить к одним и тем же архетипам
(что подспудно облегчает их синтез). Например, имперская идеология и христианская
идеология по своему непосредственному генезису весьма различны, но в отдаленной
перспективе связаны с одним и тем же кругом исходных прототеократических
представлений о сверхчеловеческом посреднике между различными уровнями
мирового бытия. Выше упоминалось воздействие римской «триумфальной тематики»
на христианскую символику; но само слово «триумф» (triumphus) представляет
собой латинский вариант греческого термина
 (см. Walde A. Lateinisches
Etymologisches W rterbuch, Heidelberg,
1905, S. 637-638; Boisacq Е. Dictionnaire  tymologique
de la langue Grecque tudi
dans ses rapports avec les autres langues Indo-Europennes.
Heidelberg-Paris, 1916) и выдает дионисийский генезис триумфа как такового
(причастность одержимого вакханта божественности Диониса - причастность
триумфатора божественности Юпитера).
68.О вызывающей «антиэстетичности»
в раннехристианской культуре см.: Taubes I. Die Rechtfertigung des
Hsslichen in urchristlichen Tradition.-
Die Nicht Mehr Schnen Kunste:
Grenzphnomene des  sthetischen
(«Poetik und Hermeneutik» III). Mnchen,
1968, S. 169-185.
69. S. Romani Melodi Cantica Genuina.
Ed. by P. Maas and C. A. Trypanis. Oxford, 1963, № 18, 
7 sqq., p. 135.
70.Ср. Plauti Pseudolus
166-168; ibid., 246.
71. Этот же образ встречается в поэзии
тех веков и за пределами творчества Романа, чем подтверждается его близость
сознанию эпохи в целом (см. Hunger H. Reich der neuen Mitte. Der
christliche Geist der byzantinischen Kultur, S. 84-96). В качестве историко-культурной
параллели можно назвать позднебарочное немецкое стихотворение, включенное
в текст «Страстей по Иоанну» И. С. Баха и уподобляющее иссеченную спину
Христа «всепрекраснейшей радуге» («Erwge,
wie sein blutgefrbter Rcken//In
alien Stcken//Dem Himmel gleiche
geht.//Daran, nachdem die Wasserwogen//Von unsrer Sndflut
sich verzogen.//Der allerschnste
Regenbogen//Als Gottes Gnadenzeicher stehb). Конечно, это сходство в различии:
образ радуги так же детерминирован ментальностью барокко с характерным
для нее преобладанием темы «Deus in rebus», как образ пурпурных чернил
- ментальностью византинизма. Но вкус к парадоксальной и постольку «бесчеловечной»
эмблематике сближает раннее Средневековье и барокко, через голову Ренессанса
возрождавшее ранневизантийскую моду на иероглифическую «премудрость» в
философском переосмыслении (ср. характерный сборник: Symbolica Aegyptiorum
sapientia auctore P. Nicolao Caussino SJ, Parisiis, 1647; составивший книгу
иезуит включил в нее тексты Климента Александрийского, Псевдо-Епифаниева
«Фисиолога» и Гораполлона). Симптоматична повышенная роль монограммы Христа
в эпоху раннего Средневековья ( 
) и в эпоху раннего барокко ( 
): она метила золотые щиты «схолариев» Юстиниана и фронтоны иезуитских
церквей. Монограмма - как бы неоиероглиф, искусственно реставрированная
идеограмма (ср. рассуждения Плотина о метафизическом превосходстве идеограммы
над буквенным письмом: Enneades V, 8, 6). Оживающий на заре барокко ранневизантийский
миф о Египте (в конце концов резюмированный в одной строке Вячеслава Иванова:
«знаменовательный Египет») - это вполне понятная контаминация древнеегипетской
традиции с позднейшим «александрийством» Филона и Плотина, Климента и Оригена
(Александрия как всемирно-историческая столица аллегоризма и символизма).
72.Evangelium secundum
Lucam, XVI, 1-9.
73. Evangelium secundum Lucam, XVIII,
1-6.
74. Например, De divinis nominibus,
I, § 8, PG III, col. 597 В-С.
75. Evangelium secundum Mitthaeum,
XVI, 3.
76. Ibid., XXIV, 30.
77. Evangelium secundum Lucam, II,
34.
78.Нелишне напомнить,
что древние обозначения «знака» - еврейское ' th,
греческое и латинское signum
- все без исключения обозначают также боевые воинские значки армий и подразделений,
которые заменяли той эпохе знамена.
79. Evangelium secundum Matthaeum,
XVI, 24.
80. Греческое  :
и латинское fidelis в равной степени совмещают значения «верующий» и «верный».
81. Ср. Evangelium secundum loannem.
III, 19.
82. См. Demougeot Е. «Paganus», Mithra
et Tertullien. - «Studia Patristica III: Papers presented to the Third
International Conference on Patristic Studies» («Texte und Untersuchungen
zur Geschichte der altchristlichen Literatur», Bd. 78). Berlin, 1961, S.
354-365.
83. При описании предательства Иуды
евангелия неоднократно употребляют слово
(в Вульгате «signum»); например, Evangelium secundum Matthaeum, XXVI, 48;
Evangelium secundum Marcum, XIV, 44.
84. Ср. Evangelium secundum Lucam,
XXII, 48.
85.Характерно уже
само библейское понимание «чуда» не столько как «чуда» или «дива» ( ,
miraculum - «достойное удивления»), сколько как «знака» и «знамения» ('fh, ,
signum), то есть символической формы откровения. Если за Сатаной и его
посланцами (магами, лжепророками, Антихристом) признается способность творить
чудеса, то чудеса эти расцениваются как ложные, и притом ложные постольку,
поскольку ложно содержание, знаками и знамениями которого
они выступают. Ложные чудеса ложны в своем качестве текста; только
некое утверждение может быть ложным или истинным. Вопрос об истинности
чуда обнажает его семиотичность.
86. Apocalypsis, VII, 3; IX, 4; XIV,
1; XXII, 4.
87. Ibid., XIII, 16; XIV, 9.
88. Porphyrii De abstinentia, II, 49.
89. Ср. Casel O. De philosophorum
Graecorum silentio mystico. Giessen, 1919; F. Heiler. Erscheinungsformen
und Wesen der Religion. Stuttgart, 1961, S. 334-339, 467-468 u. а.; Лосев
А. Ф. Античный космос и современная наука. М., 1927, с. 321-337; 463-528;
Зализняк А. А., Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н. О возможностях
структурно-типологического изучения некоторых моделирующих семиотических
систем.- «Структурно-типологические исследования». М„ 1962, стр. 134-143.
90. Характерно, что христианство не
смогло обойтись без лексики мистерий, отягощенной грузом языческих ассоциаций.
Уже Новый Завет употребляет для передачи древнееврейских слов sd
и r z
греческое слово  (в чем
он следует Септуагинте). Особенно любит говорить о «мистах», «мистагогии»,
«эпоптах»
и т. п. применительно к христианской «мистике» (еще одно «мистериальное»
слово) Псевдо-Ареопагит.
91.Уже в Ветхом Завете
Яхве неоднократно обозначается как «верный» (hel
hannaeeman-Deuteronomium VII,
9) и даже как «верность» (el em nh
- ibid., XXXII, 4).
92. Представление о верующем как верном
солдате своего бога характерно для позднеантичной идеологии в целом; оно
отнюдь не ограничено раннехристианским кругом, но присутствует также в
митраизме. Но вот что интересно: участники митраистских мистерий были мужчинами
и в большинстве своем солдатами, что придавало их «воинскому» настроению
конкретный и узкий характер. Напротив, в христианстве «воинствование» под
знаком креста было воспринято как парадигма общечеловеческой
и в частности женской судьбы.
93. Ср. убеждение средневековых теологов
в том, что «стратегический план» воплощения и страдания Христа был тщательно
скрыт от дьявола.
94. Frhbyzantinische
Kirchenpoesie. I. Anonyme Hymnen des V-VI Jahrbunderts. Ed. von P. Maas
(KT 52/53). Bonn, 1910, S. 11.
95. Конечно, эта оппозиция имеет свои
корни в племенной (позднее - местной, в Греции - полисной) религии, отстранявшей
от культа иноплеменников. Посвященным в Элевсинские мистерии первоначально
мог быть только афинянин, так что эзотерическая исключительность совпадала
с «филетистской» исключительностью. Поскольку жизнь племени (как и полиса)
протекала в более или менее постоянной «войне всех против всех», «чужой»
- потенциально всегда «враг» и даже «враг богов» («своих» богов). Но сходство
между этими представлениями и пафосом священной войны против «врагов зримых
и незримых» за дело единого бога касается только внешних сторон и не затрагивает
сути мировоззрения.
96.Evangelium secundum
Marcum, IX, 40; Evangelium secundum Zucam, IX, 50.
97. Evangelium secundum Matthaeum,
XII, 30.
98. Apocalypsis, XII, 1, 3.
99. Evangelium secundum Matthaeum,
X, 34.
l00. Apocalypsis, XXI, 8.
101. Cp. Aeneis, VI, 620:
102. Именно не принимали всерьез, хотя,
вообще говоря, знали такие представления. Например, практика священной
воины в жизни греческих полисов лежала на периферии религиозной этики и
даже своими приверженцами не воспринималась как универсальная парадигма
человеческого существования как такового.
103. Judices, V, 2-31.
104. Numeri, XXI, 14.
105. Judices, V, 23.
106. 'th
b r th
(Genesis, IX, 12; XIII, 17; XVII, 11).
107. Epistola ad Ephesios, VI, 12.
108. Evangelium secundum loannem, I,
11.
______________________________________________________________________________________
|