.
Сны Испании
_________________________

2. Родина великого рава Моше де Леона. 

     Вылет на Мадрид в шесть утра.  Ночь уже не ночь, хотя все каждодневье мгновенно 
отхлынуло с отъездом от дома. Опять суета аэропорта: специфическое шарканье ног, 
невнятная тревога на душе, болтовня, бормотание многих одновременно и в общем-то ни о 
чем, лишь бы загнать тревогу поглубже.
     Пять часов в воздухе. В иллюминаторе море, слоновьи шкуры греческого архипелага. 
Полет с востока на запад, время в обратную сторону на час, во всю длину Средиземного. 
Мадрид. Автобус везет на север. Справа и слева горы постепенно выполаживаются в ровную плату зелени до горизонта. Зелень под мелким дождиком раскатывает вдаль пространство. 
Вдоль дороги небольшие городки с признаком скудной жизни, дома по обе стороны шоссе, 
в основном, двухэтажные, редко трехэтажные и вовсе редко многоэтажные -  серо-бурые с подтеками или сложенные из красно-багрового кирпича - краснокирпичные стены, красночерепичные крыши. Ни души. Сиеста, что ли? Почти в каждом городке какое-нибудь древнее строение, вовсе бурое, как задымленное накапливающимся в нем накаплевающимся веками каплеобразным временем, и даже гнездо аиста вместе с самой птицей на одном из 
таких промелькнувших строений кажется столь же бурым и замшелым. Зато какие названия 
мест под этими травами забвения всплывают стертыми с лица земли кратерами незабвенной еврейской мистики, - Авилла, Аревало, Медина дель Кампо,  Вальядолид. 
     Дремотно покачиваясь в автобусе, как завороженный не отрываю взгляда от сумки 
арабского поэта, живущего в Галилее, Таха Мухамеда Али, который сидит слева впереди и, словно дед мороз или фокусник (по виду скорее старый верблюд в вязаной шапке (без 
прорезей), беспрерывно жующий губами проваленного рта, от чего и речь его сжевана и невнятна, слова скомканные, отдаленно выражающие их суть), извлекает из сумки какие-то пакетики, развернув один, достает мягким движением плитку шоколада, отламывает дольку, 
дает соседу, съедает, заворачивает как завораживает и снова вбрасывает в сумку. То ли 
положил я плохой глаз на сумку, но через пару часов, в Леоне, в гостинице «Конде Луна»,
во время регистрации у него эту сумку крадут (все документы и 500 долларов). Выступая на открытии конгресса по-английски, он скажет об этой краже и том, что очень жалеет, что 
украли записную книжку с телефонами. Он всегда желал быть интернационалистом, но у 
него лишь местные номера ( про себя добавляю: зато какое место). Затем он уже появлятся 
с большой сумкой, утянуть ее гораздо труднее.
     Живем на 9-м этаже. Во все стороны видна окраина города Леон с населением в 150 
тысяч. Гостиница старая, с вензелями и канделябрами, но двери номеров открываются по-современному - карточкой. В туалете мрамор, серый в черных подтеках, подобен дну под прозрачными водами. Вспомнил рабби Акиву: увидев мрамор, не кричите - вода, вода, 
чтобы не гореть вам в геенне огненной. 
     На конгрессе, открывшемся в актовом зале муниципалитета под сенью вышитого льва - 
Леона, символа города, начинается действие, каждый раз провисающее между языками. Друг друга не понимают, но все улыбаются как китайские болванчики. Незнание языков напрягает пространство, ибо язык  здесь - главный инструмент не только общения, а всей мистерии, называемой конгрессом трех культур. Постепенно все привыкают жить в особой, пусть и поверхностной, эйфории поэзии, понимая, что при всем непонимании это единое 
пространство с единым языком образов и метафор, в общем-то не столь обширных. 
Господствует перевод.
     Даже глупость на иностранном языке звучит возвышенно.
     Представители друзов и арабов энергичны и полны демонстративного самоуважения. 
Говорят с трибуны и в кулуарах: «Глубоко в нас одно  стремление - свобода душе. Птица души рвется на свободу. Мы живем в многокультурном пространстве - толерантность дает жизнь вечным чувствам - три культуры влияют одна на другую экспрессией, идеями. Мы рождены 
для встречи и борьбы с насилием».
     Постепенно поэзия побеждает серость официоза, и он вытесняется всепобеждающей 
иронией. Редкое время - сидеть все время в стихии поэзии с ее ритмом, образами, 
спокойным

течением. Некая выделенность. Жизнь и смерть - на кончике языка.
     Выступает израильская поэтесса, пишущая на английском, Рива Рубин: я слышу поющий 
звук железа, извлекаемый из скалы. Между нами море бронзы отслаивается на языке моем, 
язык раскрывается как почка от огня, и рука моя - сын мой, исчезает в Твоих волнах.
     Арабская поэтесса из под Назарета Хиам Мостафа Каблан: время
декларировать, что я - не твой примитив, не твоя избранная легенда. Приключения - не мой адрес. Это - главное время, когда я говорю, что не завишу от тебя, опасна игра во мне - я беременна распятием. Я стараюсь завершить нашу игру с жертвами. Я - не твоя игрушка.  А в прошлом лишь наши тени.
     Испанец Хосе Антонио Мартинес (жовиальный толстяк и хороший поэт): стихи к смерти матери Изабеллы: акула - молчание, молчание - время, а время - стареющий блюз.
     Илларио Франко. Уроженец Леона, живет в Толедо. Поэт и каббалист. Главная 
субстанция его книги слов и знаков - Иерусалим, построенный из света. Франко молод, 
скрытен, сдержанно фанатичен: жил в пещере 2-3 года, чтобы, как Рабби Шимон Бар-Йохай, 
автор книги «Зоар», исполнится духом мистики. Говорит: два явления из одного гнезда - 
поэзия и покой. И оба они - с небес. Моше де Леон, великий соавтор «Зоара», открывший, 
а это сродни написанию, непревзойденную по глубине книгу, говорил: «Поэзия как Тора - 
идет от души и экспрессии. Поэзия никогда не завершается, как и мир. Диалог - это сознание смысла «быть». В диалоге рождается «Зоар».
     Илларио Франко везет нас  в бывший еврейский квартал - Пуентэ де Кастро. Каким бы 
оно не было ожидаемым, это всегда потрясение: юденрайн. Ни одного еврея со времен 
изгнания.  Серые дома с облупившимися стенами. Унылое поле - стадион. На месте некогда бьющего здесь до седьмого неба вулканического духа иудаизма - мерзость запустения. Драка болельщиков. Молодой бычок в спортивном костюме наскакивает с кулаками на старого 
козла в куртке и галстуке, явно позорящего имя тореадора. Их прилюдно растаскивают. Все обескуражены: такое на глазах у почтенных гостей.  Мэр города, махнув рукой, садится в 
машину.
     Постепенно в гостинице из всех нор вынырывают молодые идальго в беретах и 
бархатных костюмах до колен, окружая меня звуками струн гитар и мандолин, струн, 
знакомых моим пальцам ощущением юности, первой пьесой, которую я выучил в 
музыкальном кружке - испанским «Пасадобле». Оказывается, и у них, всеиспанская 
олимпиада: от Севильи до Гранады в тихом сумраке ночей раздаются серенады, раздается 
звон мечей.  Мечи  в ночи сменили взрывы баскских сепаратистов, эти же идальго дают нам 
в ночи концерт в зале гостиницы, врываются, кружатся вокруг нас пением, десятками гитар 
и мандолин. 
     Сны Испании под звук льющейся воды  в соседнем номере. 
     Душа в ночи борется с циклопами, листригонами, ностальгией Одиссея по родной Итаке, 
а всего-то пять дней, как мы покинули ее.
     На следующий день - переменная облачность, солнце вперемешку с моросью, посещение старых развалин, вызывающих опять же единственное, явно не в радость местным 
археологам, ощущение моста к временам изгнания.
     Закрытие конгресса.  Ждем полночного поезда в Барселону. Заплеванный леонский 
вокзал. По телевидению - футбол. Знакомые агрессивностью и скудостью мысли лица болельщиков. В поезд вскакиваем почти за секунду до отправления. .
<....................................>