.
V I I I. ЗА КОТЕЛОК БАЛАНДЫ...

     Нам повезло, что мы были заняты на строительных работах. Ибо в самом лагере обстановка с каждым днем все больше накалялась. Радомский совершенно озверел. Он не уезжал домой, не застрелив за день двух-трех человек. 
     Обычно начальник приезжал рано утром и начинал с того, что заставлял одну из сотен до изнеможения делать варварскую «зарядку». На тех, кто ему почему-то не понравился, он натравливал собаку. Рэкс бросался на несчастных и вырывал из человеческих тел куски мяса. Штурмбаннфюрер после этого успокаивался. 
     Что это ему давало? Неужели подымало настроение? Сейчас, по прошествии полувека, я изредка задумываюсь над этими вопросами, но не нахожу ответа. Может быть, на    такие должности нацисты специально назначали людей с садистскими наклонностями? Ведь чтобы терзать беззащитных людей, а тем более лишать их жизни, нужно иметь какое-то особое нутро с полным отсутствием сострадания, с жаждой крови... 
     Когда все узники - более 2500 человек - единым строем шли по лагерю, Радомский, стоя на специальном возвышении, самодовольно сопровождал нас зверским взглядом. У его ног обычно всегда лежал Рэкс. Трудно было определить, в ком из них больше злости. И что может сейчас выкинуть этот озлобленный человек. 
     Видя эти зверства, сотники и бригадиры тоже усилили и без того непомерную жестокость. Все они старались перед начальником продемонстрировать свое рвение, а он самых преданных подбадривал какими-то только ему понятными репликами на немецком языке. 
     Врезался мне в память один жуткий эпизод. Штурмбаннфюрер всегда присутствовал в лагере во время обеда. И вот однажды какой-то голодный дистрофик решил схитрить. Получив баланду и на ходу выпив ее, он встал в очередь за следующей порцией. 
     Это заметил Радомский. Сверкнув очками, за которыми скрывались серые, как сталь глаза, он двинулся в сторону испуганно озирающегося дистрофика. Офицер схватил его за шиворот и оттащил бедолагу на несколько шагов в сторону. Спокойно вынув из кобуры браунинг, он заставил несчастного лечь лицом вниз и на глазах у всей очереди его пристрелил. 
     Котелок и ложку убитого, которые валялись рядом с корчившимся в конвульсиях телом, тут же подобрал тот, у кого их не было...Одним котелком у нас часто пользовались два человека. Ложки имелись далеко не у всех. Поэтому гущу от баланды многие подбирали руками, а затем дочиста языком вылизывали остатки пищи... 
     В тот же вечер только в нашу землянку не вернулись двадцать человек. Поговаривали, что эту акцию тоже провел  Штурмбаннфюрер.  Мы заняли  места расстрелянных. Особенно долго о случившемся не переживали. Каждый рассуждал так: вполне возможно, что завтра и с нами подобное произойдет, а затем кто-то займет наши места... 
     Хочу еще кое-что рассказать о лагерных умельцах и нашей самодеятельности. Это звучит неправдоподобно, но все-таки она у нас существовала. В нашей огромной землянке судьба собрала вместе людей самых разных профессий:  плотников, сапожников, токарей, парикмахеров. Была здесь и интеллигенция: учителя, врачи, художники, музыканты, даже один театральный критик. Поэтому вечером, после нашей основной работы, в землянку к нам приходили бригадиры и сотники. И сразу же открывался своеобразный «дом быта». Чинили обувь, шили и перешивали одежду, ремонтировали часы. Вплоть до того, что брались за стирку - лучшей прачкой был скрипач Табаков. Чем только мы не занимались, обслуживая и угождая этой паршивой «элите». А расплачивались они обычно пайкой хлеба. Ну, а кто жадничал, тот и вовсе ничего не давал. 
    

По вечерам из бригадирской землянки присылали за артистами. Коменданту Антону Прокопупе, например, нравилось, как танцует и поет Иван Талалаевский. А по воскресным дням давали концерт для всего лагеря. На него из Киева прибывал сам фон Радомский со свитой офицеров СС. 
     Это были удивительные, ни с чем не сравнимые концерты. Несмотря на свое состояние: постоянный голод, тоска по близким, изнурительный труд, артисты во время выступления должны были изображать бодрость и даже веселое настроение. 
     Комендант Прокопупе каждый номер обычно на своем ломаном русском напутствовал одним и тем же шутливым, с его точки зрения, требованием: 
     - Исполнять надо карашо - иначе будет плёхо! 

     Песни на таких концертах пел солист оперного театра Владимир Веселый, а разные сцены из спектаклей разыгрывал актер русской драмы Александр Шереметьев. Особенно тяжело было смотреть на Веселого. Так и хотелось, чтобы при объявлении очередного номера его театральную фамилию называли Грустный или Печальный. Один вид его чего стоил. Все лицо в синяках и шрамах. Одна нога в галоше, другая - в порванном ботинке. Одет он был в солдатское заношенное галифе и всю в дырах рубаху... 
     И это было настоящей пыткой смотреть на артистов. Во что неотесанные эсэсовцы превратили людей талантливых и высококультурных. Мы видели, как им тяжело. А тут еще эти настоящие бандиты издеваются не только над ними, над их искусством, но и над всеми нами. Должен признаться, что глядя на душевные и физические страдания мастеров сцены, у каждого из нас куда-то отступала и собственная боль...