..
X I I I. ПРИЗНАНИЕ ЮРКО

     Десятого февраля примерно в шесть вечера нас (меня и Леню Долинера) вывели во двор. Там уже стояло несколько человек из других камер. Среди них мы увидели пошатывающегося Юрко. «Значит, конец, - подумалось мне. - Ведь он во всем признался...» 
     Под усиленной охраной нас куда-то повели. Мы терялись в догадках. Но один из арестованных уверенно сказал: «Ведут в гестапо»... И действительно, он оказался прав. По пути наше внимание привлек разговор одного из идущих спереди с Юрко. 
     - Что же ты, падлюка, наделал? - с невыразимой душевной болью спросил незнакомец. - Хочешь осиротить мою семью? Надо было отвечать только за себя. Сам попался и людей ведешь на расстрел?! 
     Оказалось, что это тот самый лейтенант МВД, о котором Юрко при первой встрече нам рассказывал и за которым он должен был зайти в Фастов. 
     Пока мы выясняли это, конвой доставил нас к зданию гестапо. Оно находилось на улице Короленко, 33 и занимало два первых этажа. Нас же завели  в полутемную комнату подвала. В ней стояли только стеллажи с одеждой. И я подумал, что нам сейчас прикажут раздеться перед расстрелом. Томительно тянулись минуты неизвестности...   Вдруг, к моему огромному удивлению, дежурный офицер, проверив у старшего полицая наши документы, велел охранникам всех развести по камерам. Так я, Леня и Юрко - совсем не святая троица - попали в камеру № 17. 
     Заключенные сразу же стали расспрашивать подробности нашего ареста и допросов. Узнав от Лени о предательстве Юрко, все дружно стали возмущаться и предложили устроить ему «тихую смерть». А бывший «партизан» сидел в стороне от всех и харкал кровью. По всему было видно, что ему отбили легкие. Но Леня не успокаивался и, распалившись, хотел тут же в камере устроить самосуд. Однако я удержал его от этого безрассудного шага: 
     - Не трогай его! Нам от этого легче не будет. А на расстрел все равно вместе поведут...На том свете рассчитаемся... 
     Не знаю, слышал ли Юрко наш разговор. Но сам он за все время, проведенное в камере, не проронил ни слова. Тогда я подсел к нему: 
     - Знаешь, что ты наделал? Себя и нас погубил... Одному было скучно умирать, так и нас решил за компанию взять? 
     В ответ он мутными глазами испуганно посмотрел на меня и заговорил тихим виноватым голосом: 
     - Извините меня. Я  этого не хотел. Как только мне станет немного легче, то обо всем расскажу. А сейчас просто нет сил. В груди все горит... 
     Я  оставил его в покое. По сути дела это не был провокатор, а слабовольный человек. Впрочем, разница очень условная. Обычно на допросах и тот и другой называют все новые и новые имена. Только один по своей, а другой - по чужой воле... 
     Мысли мои переключились на семью. Что они делают сейчас? Знают ли, что я еще жив? Подумалось, что мне уже не придется баловать свою ласковую дочурку. Она, конечно, каждый день спрашивает Анечку, где папа и когда он вернется? А та не знает, что Светочке ответить. 
     Наступила ночь. Вся камера затихла, погрузилась в гробовую тишину. Но чувствовалось, что никто не спит. Каждый лежал на своем топчане и, наверняка, вспоминал свое прошлое. Ведь у смертников будущего нет. А жить нам осталось совсем мало. Уже за полночь. Сегодня среда, а расстрельный день - пятница. Нас соберут в камере № 14, заставят раздеться догола, проволокой свяжут руки, посадят в машину-душегубку и увезут туда, откуда еще никто не возвращался... 
     На следующее утро Юрко не смог подняться на завтрак. Попросил снять с него ботинки и подложить под голову, чтобы было повыше. Ему казалось, что так легче дышать. Однако по всему видно было: часы его сочтены. Завтрак ему подал Леня. Приподняв голову, Юрко сделал всего несколько глотков кофейной бурды. От хлеба он вовсе отказался. 
    

Потом попросил подозвать меня и стал подробно рассказывать ( по сути дела всей камере) историю своего малодушия. Задыхаясь, поминутно замолкая, чтобы набраться сил, он говорил: 
     - В Киев я пришел 25 января. Зашел позавтракать на Евбаз (Еврейский базар). Время было раннее. В закусочной всего несколько человек. Обратил внимание на двоих. Говорили они с буфетчицей, но все время поглядывали на меня. Доел завтрак и направился к выходу. Но эта пара стремительно двинулась мне наперерез. То были тайные агенты полиции. Туда они меня и увели... 
     Вначале поместили в камеру-одиночку. Через два часа вызвали на допрос. «По документам ты проживаешь в Казатине, - сказали мне. - Зачем пришел в Киев?» 
     «Пришел устраиваться на работу», - ответил я. 
     Тогда спросили: «Кого ты знаешь в Киеве?» Я  молчал. 
     Целую неделю меня избивали. После каждого допроса без сознания приносили в камеру. Били так, что на мне уже нет живого места...» 
     Юрко замолк, тяжело дыша. Собравшись с мыслями, он продолжал: «Потом я стал думать о том, что если не вырвусь на свободу, то умру под пытками...В надежде убежать по дороге я на допросах согласился показать, где вы живете. - План мой, конечно, был рискованный и , как я теперь вижу, никуда не годный...Но ничего умнее я придумать не смог. Я  твердо решил: или убегу или застрелят... В любом случае прекратятся мои мучения... 
     После допроса, на котором я дал согласие показать, где живут знакомые, мне принесли воды смыть кровь с лица и одежды. Два полицая вывели меня на улицу. От свежего воздуха, которым давно не дышал, закружилась голова...Стояли минут десять, пока я пришел в себя...Когда подошли к Соломенскому базару, стал высматривать толпу погуще, чтобы рвануться туда и затеряться среди людей. Но полицаи были начеку. Они взяли меня под руки, как хорошего приятеля. Выхода не было...Пришлось показать, где вы оба живете...» 
     Опять он замолчал. Откинув голову, с закрытыми глазами Юрко, казалось, спит. Кто-то из узников, следивших за его рассказом, нетерпеливо спросил: 
     - Что же было потом? 
     Он очнулся, страдальческим взглядом посмотрел на 
меня, потом повернул голову в. сторону спрашивавшего: 
     - Что было потом... Конечно, после этого опять кинули в камеру и снова начались допросы. На одном из них назвал фастовского лейтенанта МВД... А несколько дней назад они снова спрашивали, кого я знаю в Киеве? Больше никого я не знал. Тогда один из бандитов ударил под сердце. От неожиданности я согнулся. А в это время меня сзади стукнули несколько раз чем-то тяжелым. И я опять потерял сознание...После этого допроса мне все хуже и хуже... 
     Юрко умолк. Теперь уже никто в камере, а было нас двенадцать человек, не проронил ни слова. Только слышно было тяжелое дыхание Юрко, и что за дверью шагает взад-вперед по коридору часовой.