.
Михаил Беркович 

Гамбит лагерной пешки 

     Первые недели заключения Сеньке Ройзману показались концом света. Все внутри перевернулось. Но он молод и в том его сила. Хочешь жить - привыкнешь ко всему, к чему может привыкнуть человек на Земле. 
     Может быть, долго еще Сенька стонал бы над своей жалкой участью, не встреть он в пересыльной тюрьме человека, чья судьба показалась ему еще более трагичной. 
     Человек этот двадцатилетний карманный вор в законе Женя Корзинка. По виду и первому впечатлению никто бы никогда не сказал, что он принадлежит к преступному миру. Голубоглазый, щуплый, вечно улыбающийся и всегда замкнутый настолько, что Ройзман не сразу и узнал, с кем свела его судьба. А фамилии нового знакомого Сенька так никогда и не слышал, потому что ни у кого не было нужды называть Корзинку как-то иначе. 
     Камера пересылки не располагает к откровениям. Люди здесь сходятся на короткое время. Неделя-другая и - этап. Разъехались по разным лагерям и, может быть, никогда больше не увидятся. Одних гонят на Юг, других  - на Восток, третьих - на Север... И никто не может предугадать, куда проляжет его этапная дорога, как никому не ведомо, по какому принципу формируются этапы. 
     Сенька и Женя задержались на пересылке около месяца. А спали они рядом, ничего не зная друг о друге. Первый шаг к знакомству сделал Корзинка. Сенька видел, что сосед чем-то озабочен, что-то мастерит, лепит, но не интересовался, что именно. А тот добыл где-то лист плотной бумаги, кусок парафиновой свечи, резиновый каблук. Каблук сжег, получил сажу. Из сажи сделал черную краску. Бумагу разграфил и превратил в шахматную доску. Из хлебного мякиша вылепил фигурки, половину покрыл той же краской. И когда все это расставил толкнул в бок соседа: 
     - Сыграем? - спросил, плутовато заглядывая в глаза. 
     - Где ты их взял? 
     - Сыграем? - вместо ответа повторил Корзинка. 
     И они сели играть. После третьей партии Ройзман понял, что выиграть у своего соседа он не сможет никогда: силы не равны. Он поднял руки кверху и игру прекратил. Но после обеда они снова сели за шахматы, и опять Сенька был полностью разгромлен. 
     Несколько дней спустя, к Корзинке подошел парень с передачей: мать принесла булку хлеба, два небольших куска сала, несколько помидор и пирожки с капустой. Корзинка взял два помидора и два пирожка. Парень ушел, а Сенька вытаращил на соседа округлые глаза: 
     -  Ты что в законе? 
     - Угу, - промычал Корзинка, засовывая в рот пирожок, второй протягивая Сеньке. 
     - Ты давно в законе? - спросил нелепицу, принимая пирожок, потрясенный Ройзман. 
     - Года два уже. 
     - А как ты стал вором? - с комсомольской непосредственностью допытывался, неожиданно вышедший из транса Ройзман. 
     - Как все. Обычно, - сказал он и поднялся с нар. 
     Как всякий вор, Корзинка не терпел любопытных, никому не позволял лезть в душу. Но другой бы вор оборвал любопытного, а Корзинка с его мягким характером просто ушел от Ройзмана и встал возле входных дверей камеры. Ройзман понял, что влез в запретную зону, сел на нары и стал ждать, когда сосед вернется. 
     Корзинка родился в большом городе, на Украине. Когда началась война, ему не исполнилось и двенадцати лет. 1 июля 1941 года ушел на фронт отец. Через два месяца в бомбежке погибли мать и младшая сестренка. Женя Кругликов остался совсем один на этом кровавом белом свете. Его родной город почти весь лежал в руинах. Мальчик уцелел лишь потому, что не успел вернуться домой из магазина: за хлебом ходил. 
     Когда прошли потрясения от утраты, началось осознавание новых обстоятельств. Он впервые принял самостоятельное решение: сел в поезд и направился в Москву. Почему в Москву? Потому что других городов он не знал, а в столице надеялся найти какой-нибудь приют. 
     В поезде он познакомился с очень щедрым дядей Ваней. Война кругом, люди голодают, дрожат над каждым куском, а этот угощает колбасой, яблоками. Мальчонка с жадностью поглощал все, что давал дядя Ваня, голоден был. 
     Узнав, что Женя сирота, новый знакомый успокоил: 
     -  Не горюй, пацан, будем жить вместе. В обиду не дам. 
     До столицы они не доехали. Дядя Ваня жил в подмосковном городке. На квартиру к нему часто приходили разные люди пили водку, играли в карты, о чем-то шептались. Дядя Ваня оказался обычным карманщиком по кличке Колобок. На фронт его не взяли из-за чахотки. 
     Жене нравилось играть в карты. А у Колобка за картежным столом нередко собирался цвет воровской интеллигенции - щипачи всех возрастов и рангов. Заглядывали и совсем юные четырнадцати-пятнадцатилетние мальчишки, заботливо прибранные к рукам преступным 
миром. 
     Одному из них Витьку Борзому Женя однажды проиграл триста рублей. Денег у него таких и быть не могло, но вот ведь вошел в азарт и подзалетел, как говорят блатные, А неуплата карточного долга один из тягчайших грехов среди преступников. Не один заигранный картежник заплатил жизнью за него. И неизвестно, чем бы кончилась эта история, если бы не выручил Женю Колобок: 
     дал деньги и сказал строго: 
     - Отдашь, когда раскрутишься. 
     Только вот вопрос, каким образом мог раскрутиться малец? Вскоре состоялся разговор, который и решил судьбу Жени. 
     - Ну что, пацан, - сказал Колобок хватит мой хлеб есть. - Пора бы и самому бегать понемногу. 
     - Я же не умею, - испугался мальчонка, меня поймают. 
     Но то, что Женю вгоняло в ужас, Колобку было совсем не страшно. Он непоколебим: 
     - Научу! А поймают немного отдохнешь на нарах, дело житейское. 
     И Женька поехал с Колобком на работу. Он наблюдал, как тот тонкими своими пальцами вытаскивает из чужих карманов лопатники (бумажники), раскоцывает (открывает) прямо на ходу дамские сумочки и извлекает из них деньги и продовольственные карточки. И таким образом Женя стал постоянным партнером Колобка. 
     Первый срок Кругликов получил по глупости вытащил у фраера лопатник, и должен был тут же слинять, а его, словно бес попутал, остановился возле и стоит, как вкопанный. Фраер хватился лопатника и тут же поймал за руку начинающего щипача. Колобка рядом не оказалось, отма-зать было некому. И получил Женя свой первый срок шесть месяцев детской исправительно-трудовой колонии. 
     С Сенькой Ройзманом судьба свела Корзинку, когда он отбывал пятый по счету срок самый обидный для него. Все предыдущие он воспринял, как должное, как издержки профессии, а последний буквально потряс его своей несправедливостью, даже бесчеловечностью. После суда Корзинка не находил себе места. Он возмущался, протестовал, негодовал. Этот пыл протеста не оставлял его и в пересыльной тюрьме. По-татарски сложив под собой ноги на нарах, он размахивал руками, как философ на трибуне, а изо рта его сыпались не слова молнии, шаровые молнии: 
     - Называется самая демократическая в мире страна! Называется самый гуманный в мире суд! Это же надо додуматься шесть лет давать за кошелек! А как же теперь щипачу жить? Что я не человек? Что я за три месяца воли шесть лет чалиться должен?! 
     Корзинка удрученно подпирал подбородок кулаками. Синие его глаза бегали из стороны в сторону, и он продолжал сокрушаться: 
     - Нет, из этой страны надо бежать! Здесь мусора стали хитрее воров. Токо бы заграницу перелезть! Там мне и бегать не надо на картах проживу. Там даже дома такие есть, где фраера в картишки ладят. И никто им срока не мотает. А тут что? Ни украсть, ни обыграть: за все срок! 
     И его снова разматывало на второй, третий, пятидесятый круг: 
     - Шесть лет! ...твою мать! Не буду сидеть! Пусть шесть лет сидит тот, кто мне их дал! Вот полгода отчалю, по справедливости, как положено, и уйду! 
     Все это он твердил почти ежедневно, Ройзман не раз слышал всплески Корзинкиного протеста. 
     - Куда ты уйдешь? - спрашивал он, смятый корзинкиным мировоззрением. 
     - Да что ж я слинять не способен? - спрашивал тот в ответ. 
     Ройзману было от души жаль этого заблудшего парня. Слушая его умопомрачительные откровения, он думал о том, как велико в человеческой жизни значение случая. Ведь природа не так и скупа была в отношении Корзинки. И попадись на его пути не Колобок, а какой-нибудь порядочный человек, он мог бы стать инженером, артистом, шахматистом да мало ли кем еще! Но случай распорядился иначе. И кто теперь может сказать, сколько еще плутать в лабиринтах преступного мира этому, непонятно чем симпатичному Сеньке, человеку? 

* * * 

     Ройзман попал на этап первым. Корзинка проводил его до дверей камеры и сказал, напутствуя: 
     - Ну, бувай. Не кисни. Срок быстро пройдет, а там воля. Не то, что у меня. 
     - А ты завязывай! – по-комсомольски назидательно учил Сенька. 
     Корзинка в ответ лишь отрицательно покачал головой. На том они и расстались. 
     Ройзман попал на Север. Работал в строительной бригаде, норму выполнял не часто, а это в лагере всегда отражается на желудке. Порядок был такой: 
     выполняешь норму получи свои 600 граммов хлеба и обычное лагерное трехразовое питание. Не вытягиваешь норму хлеба получишь уже 450 граммов. А если делаешь полнормы и меньше, то аж 300 граммов и две миски баланды в день. Но если ты перевыполнял норму на 10 процентов, то тебе полагается дополнительно один один. Первая единица означает сто граммов хлеба, вторая прибавку к горячему столу в виде столовой ложки сахара, двадцати граммов масла и куска какой-нибудь запеканки, или ложек двух-трех каши. Одолевавшие полторы нормы получали три - три. 
     При такой системе многое зависело от бригадира, от его умения закрывать на ряды и ладить с прорабом и десятником. Нет такой поддержки путь в доходяги тебе открыт, и ты дойдешь до дистрофии за три-четыре месяца. Ройзман протопал этой дорогой целый год. Повезло ему: в лазарет попал, а мог проехать и дальше морг. В лазарете ему определили третью категорию трудоспособности (еще не инвалид, но около того) и направили в колонию, где не было тяжелого физического труда. Так он попал в цех аптекарских коробочек. Делали их для различных мазей из толстой сосновой стружки. Сенька быстро освоил новое производство. Всегда перевыполнял норму и получал свои два-два, иногда и три-три и лагерная жизнь перестала казаться ему преисподней. Она стала походить на дорогу, ведущую к освобождению. Он был счастлив, понимая, что ему выпала козырная карта: дистрофики в лагере очень часто выезжали из ворот ногами вперед. А он остался в живых да еще работает в тепле и мухе, не ломом и лопатой, а так пыль с пряников сдувает! 
     Когда работа не отнимает все силы полностью, то зека фраера по вечерам тянет в КВЧ (культурно-воспитательная часть) или в клуб. Сенька любил играть в шахматы и потому не упускал случая пойти в КВЧ. Там, непростительно сентиментальный для лагеря, Сенька, познакомился с контриком (так уголовники называли политических заключенных) Евсеем Матвеевичем Плясовым, судьба которого также возымела воспитательное такой произвол. 
     С другой стороны, чем ближе знакомился он с судьбами других заключенных, тем больше утверждался в мысли, что он не самый несчастный из людей. Как ни странно, но именно эта мысль споспешествовала его приживанию за колючей проволокой. 
     Лагерные будни протекали монотонно: работа, столовая, КВЧ, барак. Размеренный и привычный ритм этот нарушался каким-либо ЧП: кто-то сбежал, кого-то зарезали, откуда-то приходит, или куда-то отправляют этап. Сведения обо всех передвижениях распространялись в колониях с быстротой шквального ветра. Иногда из какой-то колонии только собирается этап, а лагерные проныры уже знали не только, откуда именно направляется он сюда, но и количество зеков в нем и даже некоторые их фамилии. 
     Однажды лагерная почта принесла весть: в колонию отправлен этап из Воркуты. Прибывают доходяги. Больше ничего не было известно. И каково же было Сенькино удивление, когда он увидел среди прибывших Корзинку. 
     - Здорово, комсомолец! - холодно сказал Женя, как будто он вчера только расстался с Ройзманом. 
     Сенька же обрадовался Корзинке, словно побратиму и такая холодность его обескуражила, даже обидела. Но вида он не подал, а принял предложенный тон: 
     - Каким ветром занесло в наш шалаш? 
     - Ветер нас с тобой гоняет один. У него в руках винтовка. 
     - Ничего, - вздохнул Ройзман, - два года уже прошло. - Еще четыре и воля. 
     - Тебе воля, а у меня впереди 24. 
     От этой фразы глаза у Сеньки полезли на лоб. Но Корзинка спешил в барак, устраиваться на новом месте. Он ударил Сеньку по плечу и оставил в полном недоумении. Эти два года были для него каскадом трагических событий. Оказалось, что Женя не шутил, когда говорил о том, что не согласится сидеть шесть лет. Он бежал вскоре, после прибытия в лагерь, был пойман и межлагсуд округлил ему срок до десяти лет. Но его это уже не очень волновало, потому что он сделал свой выбор: сидеть не будет. После суда его направили в Сольвычегодск. И снова побег, и межлагсуд. Дали 15 лет. Отправили в Воркуту. Опять бежал и опять неудачно. На этот раз ему определили высшую меру наказания 25 лет лишения свободы (смертной казни в те годы не было). Теперь во всех документах содержалось требование особого контроля из-за постоянной склонности к побегу. А он и не скрывал этой склонности и ни на минуту не оставлял мысли о побеге. Корзинка ходил по зоне, и все время напевал старую воровскую песню, ставшую теперь его гимном: 

                     

Ну, так зачем же мучиться три года? 
                      Лучше раз один рискнуть: 
                      Или смерть, или свобода - 
                      Что-нибудь одно из двух. 

     Ройзман виделся с Корзинкой редко. Жили они в разных бараках, работали в разных цехах. Так получалось: в рабочей зоне встречаться не приходилось, в жилой Корзинка быстро нашел свою среду обитания и в ней проводил все свое время. 
     А среда была такая. В самом конце жилой зоны стоял старый барак, в который начальство решило поселить полуцветных народец, имеющий прямое отношение к воровскому миру, но пока еще не пользующийся воровскими правами: не дорос. Шкодливую эту публику решено было собрать воедино, дабы облегчить контроль за нею. 
     Корзинка пришел в эту секцию уже на второй день после прибытия в колонию. Полуцветные сразу поняли, что явился к ним не простой человек. Одет не как рядовой зек: коверкотовый костюм, пуловер, синяя сатиновая рубашка, хромовые гармошкой сапоги. Все это он выиграл у какого-то вора в Воркуте, перед самой отправкой на этап. 
     Стоило Жене назвать себя, как он сразу же был принят по высшей категории. Корзинку знал весь блатной люд. В секции его окружили любопытные полуцветняки. Для них лучший способ сближения игра в карты. Один из пацанов подошел к Корзинке, пощупал полу коверкотового пиджака и сказал, глядя в глаза: 
     - На три делится? 
     По правилам игры в стос все ставки должны делиться на три. 
     - Все делится, ответил гость, только в стос не играю - бура, двадцать одно... 
     Остановились на буре. Тут же появилась новая колода самодельных карт. Началась игра. Картежнику с почти феноменальной памятью понадобилось полчаса, чтобы до трусов раздеть партнера. И не беда, что под цивильные Корзинкины тряпки игралось обычное лагерное шмутье. Сей факт не очень волновал вора в законе. Важен был сам факт, что он играет в карты, играет не просто так, а на интерес, ценность ставки не так уж важна. 
     Едва раскрасневшийся, подавленный партнер поднялся из-за стола, как его место занял следующий соискатель корзинкиных тряпок. За ним был третий, четвертый... Никто из них не знал, что обыграть Корзинку в карты было практически невозможно. 
      За полчаса до начала вечерней поверки Корзинка поднялся: в это время каждому полагается быть на своем месте. 
     - Завтра приду отыграетесь, - сказал он и, ухмыльнувшись, вышел. 
     В секции остались пятеро обыгранных до нитки. Теперь каждый вечер Корзинка ходил к полуцветным и ладил до самой поверки. Через неделю в секции не осталось ни одного человека, кто бы имел собственные трусы. И сразу же вся эта публика потеряла для Корзинки всякий интерес. Несколько дней он не появлялся. Как-то пришел после работы, развалился за столом, он чувствовал себя здесь хозяином положения: всех обыграл и ни с кого не взял платы. И каждый должен быть благодарен благодетелю, потому что носил не свои Корзинкины шмутки. И зачем ему все это было нужно? Ни продать, ни обменять! Так выигрыш забавы ради. 
     - Че перестал ходить к нам? - с упреком сказал один из полуцветных. 
     - Зачем? - холодно ответил Корзинка, - буры нет и делов нету. 
     Эти слова задели самолюбие шпаны. Один из них крикнул зло с верхних нар: 
     - Ты исполнитель! 
     Корзинка побагровел: его назвали шулером. А это для вора оскорбление и он обязан достойно ответить. Какое-то время он сидел, наливаясь злобой, потом подбежал к своему обидчику, хлестко ударил его по лицу и заорал во все горло: 
     - Суки! - а ну шмутки сюда! 
     И он показал пальцем место возле стола, куда следует класть проигранное. Он вытащил из-под того парня, который обвинил его в шулерстве, простыню и бросил ее на пол. И сразу все полуцветные стали сбрасывать с себя одежду. И, часа за полтора до вечерней поверки, все улеглись на нары в чем мать родила. Корзинка сложил выигрыш на простыню, аккуратно связал, взвалил на плечи и пошел в свой барак. С этим узлом и встретил его Ройзман. 
     - Что это ты несешь? - спросил он. 
     - Шмутки выиграл у полуцветных. 
     - Поверка же скоро. 
     - Ничтяк, - ответил Корзинка, - затырю не найдут. 
     Они разошлись. А в момент поверки в колонии случилось такое, чего еще никогда здесь не бывало. Впервые за всю историю лагеря зеки не выстроились перед надзирателями. Все они лежали под одеялами и не собирались становиться в строй для счета. Надзиратель растерялся. 
     - На поверку становись! - скомандовал он.  В ответ ни звука, ни шороха. - Становись! - еще пуще заорал дежурный надзиратель. 
     И тогда откуда-то со второго яруса нар донесся писклявый голос: 
     - Не можем. Мы голые. 
     Помощник надзирателя стали стаскивать пацанов за ноги. И через несколько минут перед счетчиками стояло сорок юных мужчин в костюмах Адама. Такого не мог припомнить даже видавший виды дежурный надзиратель, тридцать лет отслуживший в Севжелдорлаге. 
     Несколько дней все начальство ломало голову: было ясно, что пацаны проигрались, но кому вот вопрос! И куда могло деться проигранное обмундирование оно ведь не могло провалиться сквозь землю... А спрашивать полуцветных бесполезно: никто ничего не скажет: выдавшего тут же могли прикончить. 
     Поиски же одежды ничего не дали: Корзинка успел до поверки вскрыть пол в своей секции и там захоронить выигрыш. Дело кончилось тем, что каждого из полуцветных записали в промотчики (промотавшие обмундирование) и каждый был экипирован заново. При этом стоимость вещей удерживалась с них в тройном размере. Корзинка же вел себя так, словно ничего не произошло. 
     На следующий день в цех к нему пришел Ройзман. Тот сидел на сапожной липке и пытался склеить коробочку для мази. Увидев гостя, поднялся из-за верстака и вышел ему навстречу. 
     - Жень, - сказал Сенька, упреждая вопрос, - вечером приходи в КВЧ? 
     - Книжки штоль читать? - удивился Корзинка. 
     - Там старик один здорово в шахматы играет. 
     - На интерес? - вспыхнули глаза вора. 
     - Не на интерес, просто играет. 
     - Тада че с ним играть? 
     - Он же мастер спорта по шахматам! Попробуй? 
     - Не-а, - ответил вор, - интересу нет. 
     - Боишься продуть? 
     - Не-а. 
     - Боишься!.. 
     Ройзман ушел так и не получив никакого ответа. Но последние его слова задели самолюбие вора, и сразу же после ужина он нарисовался в КВЧ. В углу, перед шахматной доской с расставленными фигурами, сидел готовый к бою Плясов. Не было партнера. 
     - Евсей Матвеевич, - сказал ему Ройзман, - сыграйте с этим парнем. 
     - Конечно, конечно, - засуетился старик, - что за разговор! - Пожалуйста. 
     Ладонью он указал Корзинке на место напротив. По жребию белые фигуры достались Плясову. Он двинул пешку d на два поля вперед, намереваясь сыграть свою любимую меранскую систему ферзевого гамбита. Но соперник совершенно не знал теории и двинул на одно поле пешку h. 
     - Что это вы играете, молодой человек? - спросил Плясов удивленно. 
     - Гамбит лагерной пешки, - ответил Корзинка. 
     Плясов счел ответ дерзостью и больше не проронил ни слова. Молчал и Женя. Шахматный мастер понял сразу, что его партнер не имеет никакой подготовки, но, к своему великому удивлению, отмечал очень рациональную расстановку фигур противника. Настолько рациональную, что какого-то преимущества Плясову получить не удалось. Партия завершилась вничью. 
     Это задело самолюбие старика, и он настоятельно предложил вторую партию. Но партнер категорически отказался и тут же ушел из КВЧ. 
     Плясов долго еще сидел за доской. Он явно расстроился из-за не сложившейся партии, выглядел задумчивым и грустным. 
     - Евсей Матвеевич, - nобратился к нему Ройзман, - знаете, с кем вы сейчас играли? 
     - Как это с кем? - удивился старик. - С очень интересным молодым человеком. 
     - Это вор в законе, карманник. 
     У Плясова округлились глаза. 
     - Что вы говорите! Не может быть! - закачал он головой. - Это же талантливый юноша! 
     А талантливый юноша в это время уверенно шагал к бараку полуцветных. Его ждал затяжной сеанс игры в буру. Нет, он категорически отверг предложение шпаны играть на новое обмундирование. Ему пришла отличная идея. Он ставил на кон тряпье, которое лежало у него в подполье, а пацаны играют на коробочки те самые, которые он должен склеивать ежедневно казеиновым клеем. 
     Новая идея решала для Корзинки все его проблемы. Теперь он стал жить, как и полагается вору в законе, не работая, а являлся в рабочую зону лишь затем, чтобы засвидетельствовать свое присутствие. Целыми днями он прохаживался по территории, иногда заглядывал в цех посидеть на своей липке, отдохнуть от прогулок. Но к коробочкам принципиально не прикасался. 
     Тем не менее, ежедневно на его имя сдавали столько коробочек, чтобы хватило на три-три, то есть полторы нормы. Теперь для него главным было каждый вечер играть с полуцветными в буру. Пацаны на это шли охотно, поскольку вор должен уметь играть в карты, а лучшего учителя, чем Корзинка трудно было подыскать. Правда учеба давалась дорого; сдавая коробочки за учителя, пацаны за себя не могли сделать норму, и это отражалось на желудках. 
     Так продолжалось около года. Незаметно этот лагерный рай наскучил Корзинке. Он перестал понимать, чего ради надо являться в рабочую зону, когда там все равно нечего делать! И стал понемногу хамить оставаться утрами в жилой зоне, чем подсек сук, на котором сидел. Как-то на него обратил внимание дежурный надзиратель. 
     - Что ты делаешь в бараке? - поинтересовался он. 
     В самом деле, что мог делать в бараке зек, которому в это самое время полагалось что-то делать в цехе? Корзинка поднял на надзирателя голубые сама невинность глаза и сказал: 
     - Приболел маненько. 
     - Освобожден? 
     - Угу... 
     Надзиратель проверил в медпункте и выяснил: совсем не угу. А вечером тот же надзиратель не верил своим глазам, разглядывая дневной наряд того цеха, в котором числился Корзинка. Оказалось, что, не выходя из барака, тот намолотил себе на три-три. Все сразу раскрылось. И начальство приняло крутые меры. Сперва виновника посадили в изолятор на 20 суток, а когда кончился этот срок, ему объявили, что отправляют в штрафную колонию. 
     Весть эту Корзинка выслушал с грустной ухмылкой на лице. Он понимал, что его отправляют, чтобы убить: на штрафной колонии правили бал суки. Они его обязательно зарежут. Вскоре его отправили. 

* * * 

     Ройзман больше никогда не видел Женю. Примерно через месяц пришла весть: Корзинка бежал. Рассказывали, как именно. По прибытии в штрафняк потребовал, чтобы его поместили в изолятор. Утром его повели на работу, в бригаду, которая строила тупик на железной дороге. За день Женя познакомился с каким-то парнем, с двадцатипятилетним сроком и уговорил его бежать. Ночью новый компаньон обокрал лагерный магазинчик, взял сало, консервы и вынес их в рабочую зону: зеков не обыскивали при выходе на работу. И когда очередной состав из Воркуты шел на Запад, два зека перебежали ему путь прямо перед паровозом. 
     Конвой оказался не готовым к такой классической ситуации, поднял стрельбу, машинист стал тормозить... Пока суд да дело беглецы скрылись из виду. Конвоиры пустили по следу двух собак. На следующий день в тайге нашли две собачьи шкуры. 
     Ройзман гадал: удалось Корзинке бежать, или погиб он где-нибудь в тайге? Ведь за многие годы из штрафной никому не удалось уйти. Но чем больше он думал, тем больше склонялся к мысли, что побег удался. Если беглецов ловили, то после добавления срока обязательно присылали на ту колонию, из которой они бежали. Если, же их кончали во время погони, то трупы бросали у вахты, чтобы все видели, и чтобы никому неповадно было. 
     Корзинку не привезли ни живым, ни мертвым.  ========================
<.............................................>