.
.
Детство

     Детство мое прошло под знаком большой нужды. Отец получал пенсию в размере 36 рублей 
в месяц. На эти средства должны были существовать первые семь лет пятеро нас, а после смерти деда - четверо. Нужда загнала нас в деревню, где жить было дешевле и разместиться можно было свободнее. Но к шести годам мне нужно было начинать школьное ученье, и мы переехали во Влоцлавск.
     Помню нашу убогую квартирку во дворе на Пекарской улице: две комнаты, темный чуланчик 
и кухня. Одна комната считалась «парадной» - для приема гостей: она же - столовая, рабочая 
и проч.: в другой, темной комнате - спальня для нас троих: в чуланчике спал дед, а на кухне - нянька.
     Поступив к нам вначале в качестве платной прислуги, нянька моя Аполлония, в просторечье Полося, постепенно врастала в пашу семью, сосредоточила на нас все интересы своей одинокой жизни, свою любит, и преданность и до смерти своей с нами не расставалась. Я похоронил ее 
в Житомире, где командовал полком.
     Пенсии, конечно, не хватало. Каждый месяц, перед получкой, отцу приходилось «подзанять» 
у знакомых 5-10 рублей. Ему давали охотно, но для него эти займы были мукой: бывало, дня два собирается, пока пойдет... 1-го числа долг неизменно уплачивался с тем, чтобы к концу месяца начинать сказку сначала...
     Раз в год, но не каждый, спадала на нас манна небесная в виде пособия - не более 100 или 
150 руб.-из прежнего места службы. (Корпус пограничной стражи находился в подчинении министра финансов.) Тогда у нас бывал настоящий праздник: возвращались долги, покупались кое-какие запасы, «перефасонивался» костюм матери, шились обновки мне, покупалось дешевенькое пальто отцу - увы, штатское, что его чрезвычайно тяготило. Но военная форма скоро износилась, а новое обмундирование стоило слишком дорого. Только с военной фуражкой отец никогда не расставался. Да в сундуке лежали еще последний мундир и военные штаны: одевались они лишь в дни великих праздников и особых торжеств и бережно хранились, пересыпанные от моли нюхательным табаком. «На предмет непостыдныя кончины, - как говаривал отец, чтоб хоть в землю лечь солдатом»...
     Помещались мы так тесно, что я поневоле был в курсе всех семейных дел. Жили мои родители дружно; мать заботилась об отце моем так же, как и обо мне, работала без устали, напрягая глаза 
за мелким вышиванием, которое приносило какие-то ничтожные гроши. Вдобавок она страдала периодически тяжелой формой мигрени, с конвульсиями, которая прошла бесследно лишь 
к старости.
     Случались, конечно, между ними ссоры и размолвки. Преимущественно по двум поводам. 
В день получки пенсии отец ухитрялся раздавать кое-какие гроши еще более нуждающимся - 
в долг, но обыкновенно без отдачи... Это выводило из терпения мать, оберегавшую свое убогое гнездо. Сыпались упреки:
     - Что же это такое. Ефимыч, ведь нам самим есть нечего...
     Или еще - солдатская прямота, с которой отец подходил к людям и делам. Возмутится человеческой неправдой и наговорит знакомым такого, что те на время перестают кланяться. Мать в гневе:
     - Ну кому нужна твоя правда? Ведь с людьми приходится жить. Зачем нам наживать врагов?..
     Врагов, впрочем, не наживали. Отца любили и мирились с его нравом.
     В семейных распрях активной стороной всегда бывала мать. Отец только защищался... молчанием. Молчит до тех пор, пока мать нс успокоится и разговор не примет нейтральный характер.
    

Однажды мать бросила упрек:
     - В этом месяце и до половины не дотянем, а твой табак сколько стоит...
     В тот же день отец бросил курить. Посерел как-то, осунулся, потерял аппетит и окончательно замолк. К концу недели вид его был настолько жалкий, что мы оба - мать и я - стали просить его со слезами начать снова курить. День упирался, на другой закурил. Все вошло в норму.
     Это был единственный случай, когда я вмешался в семейную размолвку. Вообще же никогда 
я делать этого не смел. Но в глубине детской душонки почти всегда был на стороне отца.
     Мать часто жаловалась на свою, на нашу судьбу. Отец - никогда. Поэтому, вероятно, и я воспринимал наше бедное житье как нечто провиденциальное, без всякой горечи и злобы, 
и не тяготился им. Правда, было иной раз несколько обидно, что мундирчик, выкроенный 
из старого отцовского сюртука, не слишком
наряден. Что карандаши у меня плохие, ломкие, а не «фаберовские», как у других. Что готовальня 
с чертежными инструментами, купленная на толкучке, неполна и неисправна. Что нет коньков - обзавелся ими только в 4-м классе, после первого гонорара в качестве репетитора. Что прекрасно пахнувшие, дымящиеся «сердельки» (колбаски), стоявшие в училищном коридоре на буфетной стойке во время полуденного перерыва, были недоступны. Что летом нельзя было каждый день купаться в Висле, ибо вход в купальню стоил целых три копейки, а на открытый берег реки родители не пускали... И мало ли еще что.
     Но с купаньем был выход простой: уходил тайно с толпой ребятишек на берег Вислы 
и полоскался там целыми часами: одним из лучших пловцов стал. Прочее же - ерунда. Выйду 
в офицеры - будет и мундир шикарный, появятся не только коньки, но и верховая лошадь, 
а «сердельки» буду есть каждый день...
     Но вот душонка моя возмутилась не на шутку, ощутив подсознательно социальную неправду, - это когда благодаря скверной готовальне (только потому, так как чертежник я был хороший) учитель математики поставил мне в четверть неудовлетворительный балл и я скатился вниз 
по ученическому списку.
     И еще один раз... Мальчишкой лет шести-семи в затрапезном платьишке, босиком я играл 
с ребятишками на улице, возле дома. Подошел мой приятель великовозрастный гимназист 
7-го класса Капустянский и по обыкновению давай меня подбрасывать, перевертывать, что доставляло мне большое удовольствие.
По улице в это время проходил инспектор местного реального училища. Брезгливо скривив 
губы, он обратился к Капустянскому:
     - Как вам не стыдно возиться с уличными мальчишками!
     Я свету Божьего не взвидел от горькой обиды. Побежал домой, со слезами рассказал отцу. Отец вспылил, схватил шапку и вышел из дому.
     - Ах, он, сукин сын! Гувернантки, видите ли, нет у нас. Я ему покажу! Пошел к инспектору 
и разделал его такими крепкими словами, что тот не знал, куда деваться, как извиняться.

<.........................................>

______________________________________________________________________________________________
п