.
СОН СКРИПАЧА 

Он спал, разметавшись, 
свисала рука, касаясь пальцами пола, 
он, кажется, ими еще шевелил, 
словно перебирая струны арфы 
(он в детстве мечтал стать арфистом, 
но во время войны это казалось несбыточным 
и смешным, да и слишком красивым - «арфист!»). 
И стал он учиться играть на старенькой скрипке, 
которую случайно нашли во время эвакуации 
на дороге, верней у обочины - почти неправдоподобно - 
в торбе вместе с буханкой хлеба, сушеным мясом и 
коричневой пуговицей... 
И стал он учиться играть на старенькой скрипке: 
образ скрипача, владельца торбы, не выходил из головы, 
верней, он стоял перед глазами - 
высокий, худой еврей с большими слезящимися глазами, 
он красными скрюченными пальцами держал смычок 
и играл, играл, играл, а музыки не было слышно, 
а на пальто, висевшем на нем, как на вешалке, 
болталась единственная коричневая пуговица. 
Так он часто видел его во сне и пугался, что надо ведь 
скрипку чужую отдать, скрипку отдать - ведь стыдно, 
скрипка вовсе чужая, и вот он, владелец, пришел - 
и поэтому ничего не слышно, что он играет... 
И он просыпался, и искал свою скрипку, и плакал, найдя, 
и отдавать ни за что не хотел свою чужую скрипку... 
И однажды тот высокий худой пришел и сказал, 
да,

он впервые сказал, да, он так и сказал: 
надо, чтоб кто-то на ней играл, иначе она умрет, 
как умер и я в 42 году на той зимней дороге. 
Он играл потом в разных оркестрах, вел партию, 
а потом стал и вовсе солистом, и премьером, и лауреатом, 
и в разных странах и в сельских клубах, 
а в кармане всегда, словно случайно, вместе с платком 
и сигаретными крошками, всегда, словно случайно, 
обнаруживалась коричневая пуговица от пальто... 
И он спал теперь, разметавшись, после концерта, 
спал так крепко, что ему ничего не снилось.