.
.
16
Заложники
Ну, один-то день из того благословенного прошлого
я вдогонку еще вспомню, еще опишу, - без него нельзя, наверное...
Главное в этом прошлом вы, конечно, уже поняли:
одни рвутся на трибуну и уверяют, что все, содеянное ими, содеяно в здравом
уме и твердой памяти, а другие с оголтелым воплем их с этой трибуны стаскивают.
Одни считают, что был в биографии страны XX съезд и решений его никто вроде
бы не отменял, другие, - что никакого съезда не было и ничего, следовательно,
в жизни страны не произошло. Короче: «групповщина», на которую с прискорбием
указывали нам товарищи, призванные пасти наши души, «групповщина» эта в
Союзе писателей, конечно, была.
Но все мы, и левые, и правые, и никакие, -
все мы дружно забыли о ней, когда на очередное партийное собрание пришел
все тот же Демичев (господи, кем же он был тогда?) и сказал, что в МК «существует
мнение», что нашу организацию надо распустить, а членов ее раскрепить по
предприятиям столицы. И все мы, левые, правые и никакие, все мы в один
голос говорили, что делать этого - нельзя. Мы очень, как выяснилось, дорожили
профессиональным единением. Заметьте: единением! Мы даже в резолюцию записали
«считать нецелесообразным», и Демичев долго мотался у трибуны, умоляя хотя
бы этих слов не записывать: уважал бумажки! Записали. Нам казалось, что
мы, действительно, сделали все, что могли, и вопрос, так неожиданно всех
нас объединивший, - вопрос этот раз и навсегда решен.
Каково же было наше изумление (скажем, так),
когда каждый из нас получил короткую, выразительную повестку: «Просим тогда-то
явиться в партком (время всем указывалось, конечно, различное), по вопросу
о прикреплении вас к другой организации». Дождались, заложники, партийное
быдло, дотерпелись!.. Так нам и надо, в конце концов!
Вот и задумаешься - в который раз! - о феномене
Хрущева. Освободить сознание от многих и многих стереотипов - и вновь закрепощать,
унижать, преследовать. Вытащить страну из духовной апоплексии - и вновь
ее туда загонять. Я в юности спрашивала у своего приятеля, опытного парашютиста:
«Какой самый страшный прыжок - первый?» Он ответил не задумываясь: «Второй.
В первый раз ты дурак, ничего не знаешь, после третьего привыкаешь потихонечку...»
Легко было быть оптимистом сразу после XX съезда, в 1956 году. В 57-ом
и после 57-ого - намного трудней.
Короче говоря, со всем этим необходимо было
кончать. Уверена, что эта мысль гвоздила не только меня, но и многих, но
консультироваться друг с другом никто не торопился: помалкивали. Был такой
роман у Фаллады: «Каждый умирает в одиночку». И в означенный день и час
я, вынув партийный билет из обложки и положив, вместо сумочки, где он лежал
обычно, в наружный карман, чтоб достать его - навсегда! - быстрее и проще,
переступила порог нового здания ЦДЛ.
Помню, что меня удивила гулкость и пустота
этого помещения. Лето еще не вступило в свои права, сезон был в полном
разгаре, но в ЦДЛ было безлюдно. Казалось так, очевидно, потому, что редкие
посетители старались быстрее разминуться и, главное, не встречаться взглядами.
И уж, конечно, не разговаривать ни о чем: хватит, поговорили! Каждый решает
свое - с собою: вот потому, очевидно, и царило это ощущение абсолютной,
гулкой, мертвенной пустоты.
Для того, чтобы попасть в партком, нужно было
минуть нижнее фойе нового здания, потом переход из нового в старое, переход,
где оборудовано было кафе с буфетной стойкой, минуть ресторан, размещенный
в Дубовом зале, и только после этого попасть в святая святых. На этом пути
я встретила единственного человека, значительнейшего, на мой взгляд, из
современных поэтов, Давида Самойлова, пьяного до полной невнятности. «Любочка,
- сказал он, внезапно возникнув на моем пути. - Любочка, поцелуйте меня...».
Я молча поцеловала его в лоб и прошла дальше.
Не удивилась ничему, не задержалась ни на секунду, - эта странная, нездешняя
встреча превосходно вписывалась в стилистику сегодняшнего дня.
В парткоме не было никого. Не было представителей
ни горкома, ни, на худой конец, райкома, - а именно их мечталось увидеть.
Делать - так по большому. Не было посетителей. За столом одиноко сидел
мой товарищ, ни в чем не повинный Елизар Мальцев. Этому и без меня хватало:
его, секретаря организации, в последнее время распинали, как могли. Чудо
партия: войти легко, попробуйте из нее выйти!.. Опять, значит, искать,
кому и как сдать билет, - стеклотару сдать легче!..
- Любочка! - поднял на меня глаза Елизар.
Обратите внимание: опять «Любочка»! Все нежны, грустны, предупредительны,
как в доме, где лежит дорогой покойник. - Любочка, ты уже выбрала организацию?
- И не думала, что ты!..
Елизар, видимо, наслушался таких ответов,
сделал вид, что не понял.
- Ну, выбери, вот список. А не хочешь, подумай
дома, позвони мне...
Я ушла. Вышла на крутое крыльцо, что на Поварскую,
и вдруг, неожиданно для себя, села прямо на освещенные солнцем ступеньки.
Зашла с улицы Герцена, вышла на Поварскую. Машинально взглянула на часы:
вся эта прогулка через ЦДЛ, памятная на всю жизнь, заняла ровно десять
минут.
Может, и не стоило весь этот день драматизировать;
достаточно было эпизод по разделу «Кучемутие» пустить...
А через несколько дней мы прочли в одной из
центральных газет радостную реляцию известного нам всем умельца: «Писатели
Москвы единодушно решили разойтись по предприятиям столицы...» Нам, оказывается,
хотелось глубже вникнуть в бурлящую вокруг нас жизнь, нам этих знаний до
сих пор не хватало как-то... Молодец автор! Живет большой, настоящей правдой,
а не маленькой, зряшной, путающейся под ногами правдёнкой...
<......................>
______________________________________________________________________________________
|