Наша центральная мысль заключается в том, что назрела историческая необходимость наряду с продолжающимся покорением реальности попытаться изменить свою собственную генетическую природу – привести ее в соответствие с задачами сегодняшнего дня. Речь идет здесь не о том, чтобы вывести новую породу людей, а о том, чтобы переместить людей, приспособленных к творческому труду, с периферии кривой нормального распределения в ее центральную часть – то есть превратить эту категорию населения в подавляющее количественное большинство. В этом случае характер общественных отношений невольно претерпит существенные изменения. Несомненно, грядущая психика большинства людей освободится от склонности к слепому (гипнотическому) подчинению – т. е. от животности. На смену существующей иерархической системе, основанной на неосознанном раболепствовании нижестоящих и на преклонении перед авторитетами, придет сознательное отношение к своему долженствованию. И если передовые умы ньшешней цивилизации, исходя из общественных отношений ей присущих, говоря о свободе приравнивали ее к осознанной необходимости, то теперь на смену этой рабской формуле должна прийти другая: Свобода – есть личностная реализации творческого потенциала. 
   Мы утверждаем, что свобода не может быть осознанной, ибо она не является чем-то внешним по отношению к осознанию. Само осознание – это уже и есть свобода. Человек не могущий осознавать, поскольку его сознанию положен генетический предел – этот человек свободным быть не может, даже в том случае, если предоставить ему возможность иметь и делать все, что ему заблагорассудится. Кроме того, что осознание должно иметь место, оно должно быть еще и творческим; ибо осознание в рамках существующих традиций и правил является не осознанием, а усвоением рутинной премудрости – живи, как все! Представители II-й группы населения, склонные по своей генетической природе к слепому генетическому подчинению, не способны на творческое осознание, ибо такое осознание предполагает независимость суждения. И если бы они на такое независимое суждение были бы способны, то государству – этому иерархическому упырю пришел бы немедленный конец. Оно тут же исчерпало бы себя, как жизнеспособная система, ибо держится оно не столько на силе оружия, сколько на податливости сограждан своих воздействию средств массовой информации, на их слепой гипнотической вере в абсолютную непогрешимость и могущество, как его самого, так и его бездарных руководителей. В государственном аппарате и в административно-иерархической системе чиновников нет места для людей творческих. И нет места именно потому, что основная масса населения – представители II-ой группы, которых мы называем нормальными и для которых творческий человек по своей жизненной целеустремленности, по духовной жажде своей является человеком ненормальным. Известно, что при приеме на работу в государственное учреждение претендент, как правило, должен пройти тест, проверяющий его на рискованность характера, на оригинальность и смелость мышления. И если IQ (интеллектуальный коэффициент) оказывается у него выше нормы, то этого претендента на работу не берут. Предпочтение отдается посредственности. 
   Итак, мы пришли к выводу, что свобода есть осознание, но при том условии, что осознание это к необходимости никакого отношения не имеет. Поясним это на конкретном примере. Человек осознал свое творческое предназначение и решил осуществить. Оно стало его жизненным призванием. Но оказалось, что творческое его предназначение в настоящее время никому не нужно – ни государству, ни частным лицам. Человек мог бы отказаться от своего предназначения и жить, как живут тысячи его нормальных сограждан. Но человек не может этого сделать – душа не позволяет. И тогда он отказывается от социального статуса, от карьеры в существующей системе иерархий, ибо осуществление предназначения требует постоянного осознания, которое в условиях привязанности к рутинной государственной жизни невозможно, ибо такая жизнь требует от него слепого гипнотического подчинения, ему несвойственного. И человек проявляет стойкость и непоколебимость – ради осуществления своего творческого предназначения, ради процесса постоянного осознания, отказывается от карьеры, от того, что принято считать уверенностью в завтрашнем дне. Человек жертвует своим личным благополучием. И таких случаев в жизни сколько угодно – например, Гоген, Ван-Гог и многие другие. Именно такое осознание имеет в виду Хайдеггер, когда говорит, что оно отвечает вызову бытия, передоверяя «свое историческое существо той единственной необходимости, которая не понуждает вынуждением, но создает нужду, восполняемую свободой жертвы». 

   Базируясь на исследованиях Станислава Грофа, мы проникли в природу иерархии. Установили какая категория населения служит для нее архитектурной основой и какая беда завела человека в эволюционный тупик. Мы выяснили, что ни революция ни бунт из этого тупика вывести не могут. Но это не значит, что уделом человека остается вечная несправедливость – подчинение большинства меньшинству, ибо природа технического прогресса ведет к такому абсурдному положению, когда нужда в этом большинстве – физическом производителе материальных ценностей – отпадает и на повестку дня ставится вопрос об увеличении численности III-й группы населения. Таким образом, поставленные перед дилеммой выбора – бунт или подчинение, мы на основе горького исторического опыта говорим – ни то, ни другое... Если бы мы на этом остановились, мы бы были на стороне парадоксальной логики, свойственной древневосточному философскому мышлению. Но мы, говоря – ни то, ни другое – завершаем нашу мысль окончательным выбором: но третье! Третье для нас – увеличение численности людей приспособленных к творческому мышлению до подавляющего большинства. В результате мы отказываемся, как от парадоксального способа мышления, так и от ньютоно-картезианского, берущего свое начало из аристотелевской логики, базирующейся на трех законах: законе тождества (А равно А), законе противоречия (А не есть не-А), законе исключения третьего (возможно только А и не-А, третьего не дано). 
   Отдадим в нашей попытке подступиться к новой парадигме дань уважения Мартину Буберу, задолго до нас высказавшему мысль о возможности существования третьего. В своей философской работе «Проблема человека» он пишет: «Я говорю здесь о делах жизни, но вызвать к жизни их может лишь живое познание. Первым его шагом должно стать ниспровержение ложной альтернативы «индивидуализм или коллективизм». А первым вопросом его должен стать вопрос об «истинном» третьем. Под «истинным» третьим я разумею мировоззрение, которое не будет ни возвратом к одному из названных путей мысли, ни простым компромиссом между ними. Мысль и жизнь стоят здесь перед одинаковыми проблемами. Если жизнь по ошибке вообразит, что выбирать надо лишь между индивидуализмом и коллективизмом, то и мысль придет к ложному выводу о единственно возможном выборе между индивидуалистической антропологией и коллективистской социологией. «Истинное» же третье, если оно будет найдено, укажет верный путь». 
   Здесь не важно, что Бубер говорит о таких противоборствующих полюсах, как индивидуализм и коллективизм, а мы о бунтовщике и диктаторе, о сознательном и бессознательном, о творческом и нетворческом – важно, что наш ход размышлений идентичен буберовскому не только по форме, но и по содержанию. Если вдуматься, то современный коллективизм обойтись без объединяющего его слепого гипнотического начала не может – не может он обойтись без животности. Индивидуализм же, как правило, связан с творческим началом. Напомним еще раз, что мы выяснили, что наше сегодняшнее устремлено в такое будущее, где сознательное должно доминировать над бессознательным, творческое над гипнотическим и, соответственно, индивидуалистическое над коллективистским. Бубер считал, что решение этого вопроса лежит не в ограниченности выбора (или индивидуализм или коллективизм), но в третьем. Мы попытались проникнуть в тайну этого третьего и всеми доступными нам способами рассказать об этом. Попутно заметим тот важный момент, что в «Щите Дон-Кихота» мы предварили часть первую таким вступлением: «Теория профессора П. была построена так же логично, как и противоположная ей – профессора М: вот почему ты перестал метаться от плюса к минусу... Смелее! – через пропасть будет переброшен тот канат, о котором говорили ТРЕТЬЕГО НЕ ДАНО!». Этой цитатой из собственных сочинений мы желаем зафиксировать , что мысль о третьем нами была высказана в пору нашей относительной молодости – т. е. до нашего знакомства с философским наследием Бубера. Но, при всем при этом, следует учесть – мы поставили читателя в известность о том, что к проблеме третьего мы подошли вне всякой зависимости от именитого мыслителя, не по причине нашего тщеславия (которого у нас нет) и не по причине неуверенности в себе (словно ищем подпорку нашим идеям в работах авторитетного философа), но потому, что относим как Бубера, так и себя к существенным мыслителям, а они, как заметил это Хайдеггер, «всегда говорят то же самое». 
   В нашей парадигме мы неоднократно упоминали о склонности человеческой психики к гипнотическому подчинению. Мы выяснили, что к такому подчинению наиболее склонны представители II группы населения. Мы попытались показать, что на современном этапе эволюции эта склонность к гипнотическому подчинению стала тормозом, мешающим человеку осваивать реальность. Мы, в отличие от многих современных философов, отдаем предпочтение нашему сознательному, не отказываясь от той части бессознательного, которая работает в гармоничном единении с разумом. До сих пор считалось, что сознательному свойственны только рациональные способы мышления. Иррациональное относили к области бессознательного. Но у нас и в этом отношении есть весомые возражения. Для выяснения этого вопроса рассмотрим поведение человека и поведение животного в условиях, которые принято называть сверхэкстремальными. Животное (мы говорим об единичном животном в стаде) даже в таких условиях не выходит за рамки возможностей, диктуемых ему его видовым бессознательным. Действия животного всегда и при любых обстоятельствах лежат в закодированных видовым бессознательным пределах. Повадки животного не меняются – они предсказуемы. И в этом смысле поведение животного всегда разумно. На нечто из ряда вон выходящее оно неспособно. Человек также, как мы уже выяснили, закодирован – закодирован коллективным бессознательным (совокупностью архетипов), которое (в соответствии с концепцией К. Г. Юнга) «является осадком всего, что было пережито человечеством, вплоть до его самых темных начал». Но в отличие от животного, человек способен на такие действия, которые идут вразрез с тем внутренним давлением, которое оказывает на него коллективное бессознательное. И поскольку животное на подобное неспособно, а человек – да, мы можем смело утверждать, что это человеческое свойство относится к области сознательного. С другой стороны может случиться так, что человек не желает совершать тот или иной поступок, но присущее ему коллективное бессознательное оказывается сильнее этого осознанного его желания. И в этом варианте, как и в предыдущем, человек действует иррационально. Отсюда следует, что иррациональное может иметь своим источником как сознательное, так и бессознательное. Но парадокс здесь заключается в том, что и тот иррациональный поступок, побудительным толчком для которого послужило бессознательное, с момента совершения перестает быть иррациональным, ибо начинает осознаваться. И не просто осознаваться – человек тут же начинает приспосабливать последствия своего иррационального поступка таким образом, чтобы не потерпеть ущерба ни духовного, ни физического, ни материального – он рационализирует иррациональное. 
  

Давайте вместе проникнем в схему возникновения осознанного иррационального и в его последующую мгновенную рационализацию. Имеются два объекта – А и не-А. Человек стоит перед проблемой выбора – или А или не-А? Но жизненный опыт ему подсказывает, что в одинаковой степени плохо и то и другое. И тогда человек говорит самому себе – ни то, ни другое. Он выбирает нечто третье – какое-либо В, которое до момента выбора не было ему известно и никаким образом не связано ни с А и ни с не-А. Очевидно, что действие называется иррациональным не потому, что оно неосознанно, но потому, что оно – прыжок в неизвестность – человек в отрицании негативности А и не-А отважился на иррациональный поступок. Движителем этого поступка является надежда найти в неизвестном нечто позитивное. К сказанному следует добавить, что причинная связь между А и не-А может иметь место и может не иметь. Но с точки зрения человека, стоящего перед проблемой выбора, эта связь всегда есть, ибо до того, как сказать «да» или  «нет»,  он знает,  что то и другое негативно. А и не-А ассоциируется у человека с негативностью, иначе не было бы прыжка в В. Плохо – является той ассоциативной  линией, которая соединяет А с не-А. Изобразим это схематично:  .

.    В первые мгновения после прыжка в неизвестность:  .

.  Спустя некоторое время:  .

.      Попробуем объяснить все это в словесной форме. На рис. 1 обозначено существующее положение дел до иррационального действия. Имеются два объекта А и не-А, но мы знаем, что и А хорошего нам не сулит, и не-А – и то и другое для нас плохо. И поскольку, кроме этого «плохо», мы ничего об А и не-А не знаем,  для нас в нем, в этом «плохо», заключено то ассоциативное единство, которое А и не-А объединяет (изображено сплошной  линией). 
   На рис. 2 воспроизводится в схематическом виде следующий этап – процесс совершения иррационального поступка. Мы отвергли  и А, и не-А, которые «плохо» – мы выбрали В. Но в первое мгновение после выбора В для нас книга за семью печатями (связь с А и не-А полностью прервана при том, что характер действия на нас В выяснить мы еще не успели). 
   С помощью рис.3 выявляется завершающий этап, когда В уже дало о себе знать. И как бы оно на нас не действовало, мы начинаем его ассоциировать (изображено пунктирными линиями) с отвергнутыми объектами А и не-А. 
   Здесь мы должны отметить, что иррациональный поступок позволил нам увеличить количество ассоциативных связей субъективного характера и в этом его практическая ценность. Прыжок в неизвестное значительно раширил поле нашего мышления, а значит и сознания. 

   Наше предыдущее рассуждение было основано на том допущении, что мы не знаем существует ли действительная причинная связь между А и не-А и есть ли вообще какая-либо связь между ними. В том-то и заключается один из парадоксальных вопросов ньютоно-картезианского мировоззрения – можем ли мы вообще это узнать? Одним из первых новоевропейских философов, засомневавшихся в человеческих возможностях в области познания внешнего объекта, был Юм. Его сомнение базируется на том предположении, что у нас нет и не может быть достаточного основания, чтобы судить об истинных причинах, которые соединяют и разъединяют объекты, потому что мы не являемся субстанцией самого процесса – мы всего лишь посторонние наблюдатели. Т.е. Юм не сомневался в том, что такая причина есть – он сомневался в том, что мы можем ее познать. Именно отсюда проистекают кантовские «вещь в себе» и «вещь для нас» – Кант считает, обращая внимание на правомочность юмовского сомнения, что как далеко мы бы не проникали в познание вещи, она всегда будет содержать в себе нечто, чего мы познать не можем. В связи с этой кантовской двойственностью по отношению к познанию, следует упомянуть не только Юма, но и гениального философа древности – Сократа. Вспомним два его известных изречения. Первое - «познай самого себя». Второе – «я знаю, что я ничего не знаю». Если вдуматься, то первое исключает второе, ибо я не могу познать самого себя, если я знаю, что чтобы я не узнал, я все равно буду знать, что я ничего не знаю. Но все становится на свои места, если мы отметим, что изречение «познай самого себя» относится к той сущности, которая внутри нас. Второе высказывание Сократа относится ко внешнему – к той сущности, которая вне нас – т. е. к реальному объекту. Таким образом, в этих двух сократовских изречениях – весь Юм и весь Кант. И даже больше того – в них все будущие скептически настроенные философы. И не только философы. Сократа можно считать родоначальником современной психоаналитики. Разве не имеет отношение к психоанализу сам метод, которым он пользовался для выяснения истины – форма диалога (тем более, что исключительное внимание уделялось моральной проблематике – т. е. вопросам души)? Практически, Сократ занимался исследованием в те далекие времена тех же самых вопросов, в которые, спустя более двух тысячелетий после него, углубились Фрейд, Юнг, Фромм и Гроф. В этом отношении он так же современен, как и они. 
   Но вернемся к той сущности, которая является предметом нашего рассмотрения. На трех рисунках мы изобразили процесс иррационального действия при том условии, что и А и не-А являются внешними объектами, к которым мы имеем только то отношение, что они действуют на нас «плохо». Мы условились, что объекты А и не-А произведены были на свет не нами, что они существуют независимо от наличия нашего существования и по причине, которая нам неизвестна, обладают свойством действовать на нас плохо, причем изменить это «плохо» на «хорошо» мы не в силах – таково условие, ибо если бы было изначально так, что один из объектов действовал бы на нас позитивно, или мы могли бы изменить характер воздействия, то никакой нужды в иррациональном поступке у нас бы не было. И действительно – зачем и куда бежать от хорошего? Таким образом, вечным двигателем нашей иррациональности является «плохо».