О мистериях написана масса произведений. Мы ни в коем случае не желаем впустую пополнять этот объем. Исходя из этого нашего желания, заметим, что во всем непомерном количестве написанного нет ни одной книги, которая раскрывала бы нам тайну мистерий настолько, чтобы она, тайна эта, перестала быть тайной. 
   Известно, что посвященные избегали говорить о мистериях с непосвященными, и клялись в процессе посвящения не разглашать открывшейся им истины. Нарушение этой клятвы могло быть наказуемо лишением жизни. И тем не менее в руках исследователей оказалось немало материалов, чтобы строить гипотезы и высказывать различные предположения. 
   В диалогах имеется достаточно сведений по интересующему нас предмету – например, в «Федоне» (II, 69 cd) Сократ говорит Симмию «...быть может, те, кому мы обязаны учреждением таинств, были не так уж просты, но на самом деле еще в древности приоткрыли в намеке, что сошедший в Аид непосвященным будет лежать в грязи, а очистившиеся и принявшие посвящение,  отойдя  в Аид, поселятся среди богов». И в «Федре» (II, 244 e, 245 a) Сократ высказывается в отношении таинств позитивно: «Неистовство разрешалось в молитвах богам и служении им, и человек, охваченный им, удостаивался очищения и посвящения в таинства, становясь неприкосновенным на все времена для окружающих зол». 
   В Афинах, как известно, со времен Солона соблюдалась и поддерживалась тесная связь с Дельфами, где в святилище Аполлона исполнялись обряды, напоминающие таинства. Несомненно, что Сократ, поклонник мистерий, считавший процесс посвящения в таинства источником философской мудрости, и сам являлся их неоднократным участником и, вполне вероятно, что именно поэтому он был замечен жрецами святилища Аполлона задолго до того, как пифия «на вопрос Херефонта ответила знаменитым свидетельством: Сократ превыше всех мудростью» – Диоген Лаэрций (II, 37). Этим самым мы желаем сказать, что здесь пифия выразила не столько небесное мнение о Сократе, сколько земное – то, которое она, находясь при храме, слыхала краем уха из уст почетаемых ею священнослужителей. И поскольку Сократ, как мы выяснили, был адептом ритуального посвящения, то у него отношение к жрецам было не менее благожелательным, чем у самой пифии. Мало того, он, очевидно, поддерживал с ними вполне дружеские отношения. Так, в «Меноне» (I, 81 в) Сократ высказывается: «Говорили мне те из жрецов и жриц, которым не все равно, сумеют ли они или не сумеют дать ответ насчет того, чем они занимаются. О том же говорит и Пиндар и другие божественные поэты. А говорят они вот что (смотри, правда ли это): они утверждают, что душа человека бессмертна и, хотя она то перестает жить (на земле) – это и называется смертью, – то возрождается, но никогда не гибнет». 
   Отметим, что, вероятно, единственной целью обращения Сократа к жрецам и жрицам был поиск ответа на мучивший его вопрос – что ожидает человека после смерти – ничто или продолжение, именуемое бессмертием? И, надо думать, что жрецам и жрицам была ведома тайна, касавшаяся этого сакраментального вопроса и, конечно же она, тайна эта, была опытно доказуема, ибо Сократ, в силу своего диалектического таланта, не являлся тем человеком, который преклонялся перед авторитетами настолько, что способен был поверить священнослужителям на слово. Исходя из этого, вытекает, что тайна жизни и смерти, видимо, относилась к постигаемым истинам и проявлялась ритуально в процессе особого рода посвящений. 
   Чтобы исследование было более успешным, окунемся с познавательной  целью (имея ввиду уже намеченную нами точку зрения) не более чем на краткий миг в историю культовых оргий. Согласно существующим легендам Орфей (мифический поэт и певец Древней Греции) считается основателем ритуальных посвящений. Последователей его религиозно мистического учения (возникло в VI веке до н. э.) стали называть орфиками. Их учение о «бессмертии души» и об ее «освобождении» было воспринято пифагорейцами, которые, в свою очередь, получили название по имени Пифагора (~ 580 – 500 до н. э). Диалоги Платона свидетельствуют, что и Сократу и самому Платону школа пифагорейцев была хорошо известна. Имея ввиду именно ее, Сократ в «Федоне» (II, 62b) обращается к Кебету: «Сокровенное учение гласит, что мы, люди, находимся как бы под стражей и не следует ни избавляться от нее своими силами, ни бежать, – величественное, на мой взгляд, учение и очень глубокое». Несколько далее в том же «Федоне» (70c) Сократ продолжает – «есть древнее учение – мы его уже вспоминали, – что души, пришедшие отсюда, находятся там и снова возвращаются сюда, возникая из умерших». Стало быть, исходя из диалогов Платона, само собой становится очевидным, что учение реинкарнации было хорошо известно Пифагору, предшественнику Сократа. И, действительно, Диоген Лаэрций сообщает нам о Пифагоре (VIII, 4–5), что тот (по словам Гераклида Понтийского,  жившего в IV веке  до  н.  э.) говорил о самом себе «что некогда он был Эфалидом и почитался сыном Гермеса; и Гермес предложил ему на выбор любой дар, кроме бессмертия, а он попросил оставить ему и живому и мертвому память о том, что с ним было. Поэтому и при жизни он помнил обо всем, и в смерти сохранил ту же память. В последствии времени он вошел в Евфорба, был ранен Менелаем; и Евфорб рассказывал, что он был когда-то Эфалидом, что получил от Гермеса его дар, как странствовала его душа, в каких растениях и животных она оказывалась, что претерпела она в Аиде и что терпят там остальные души. После смерти Евфорба душа его перешла в Гермотима, который желая доказать это, явился в Бранхиды и в храме Аполлона указал щит, посвященный богу Менелаем, – отплывая из Трои, говорил он, Менелай посвятил Аполлону этот щит, а теперь он уже весь прогнил, осталась только обделка из слоновой кости. После смерти Гермотима он стал Пирром, делосским рыбаком, и по-прежнему все помнил, как он был сперва Эфалидом, потом Евфорбом, потом Гермотимом, потом Пирром. А после смерти Пирра он стал Пифагором и тоже сохранил память обо всем вышесказанном». Это, довольно пространное описание перерождений Пифагора, приведено здесь не ради удовлетворения мистически настроенного читательского вкуса, но потому и потому только, что нечто подобное перерождениям Пифагора утверждалось и Гаутамой (Буддой). Традиционные источники [62], как об этом сообщает Роберт Ч. Лестер [31, с. 278], так передают описание этого момента: «Сосредоточив, очистив и прояснив свое сознание... я направил его к распознаванию воспоминаний о своих прошлых существованиях. Я вспомнил многие из них... Я вспомнил, какое я носил имя в каждом из них, к какому принадлежал роду, к какому сословию, какой вел образ жизни, какие наслаждения и страдания испытывал и каким был конец каждой моей жизни. Покинув одну из них, я рождался где-нибудь в другом месте... Это было первым знанием, приобретенным мною в первую стражу той ночи. Невежество было устранено, возникло знание...». 
   Сравнивая описание перерождений, переданных о себе самом устами Пифагора, с подобными, переданными о себе самом Буддой, мы невольно приходим к выводу, что их рассказы идентичны.
   Принято считать, что Сиддхартха Гаутама родился в 563 г. до н. э., умер – в 483. Несмотря на то, что в последнее время все чаще стали приводиться солидные аргументы в пользу более поздних дат, в сравнении с указанными (сейчас многие ученые возводят смерть  Будды к  430 г. до н. э. или даже к 350 г. до н. э.), следует учитывать тот известный факт, что текст на вазе из Пипрахви (Северная Индия), относящейся к IV в. до н. э., гласит, что в ней сохранены мощи Будды. Простейший расчет, произведенный на основе этих данных, подсказывает не только то, что Пифагору было 17 лет, когда родился Гаутама, но и то, что они были современниками и период их одновременного пребывания на земле равняется 63 годам. 
   Так как Порфирий (ок. 232 – ок. 301 н. э.), ученик Плотина, располагал для своего варианта биографии Пифагора приблизительно теми же материалами, что и Диоген Лаэрций, в книгу последнего «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» в качестве приложения внесено произведение Порфирия «Жизнь Пифагора», в котором он сообщает о Пифагоре, что тот много путешествовал (11–13): «Ездил... и в Египет, и к арабам, и к халдеям, и к евреям... В Египте он жил у жрецов, овладел всей их премудростью, выучил египетский язык... и узнал многое о богах. У арабов он жил вместе с царем, а в Вавилоне – с халдеями; здесь побывал он и у Забрата (у Зороастра – примеч. наше), от которого принял очищение от былой скверны, узнал, от чего должен воздерживаться взыскующий муж, в чем состоят законы природы и каковы начала всего». 
   Идентичность элементов учения Пифагора и Будды и испытанных ими проникновений в тайну собственных перерождений, сообщаемая Порфирием тяга Пифагора к путешествиям а также приведенные даты рождения и смерти Будды и Пифагора говорят о возможности посещения Пифагором Индии и его встрече с самим Буддой (вероятнее всего, что он был некоторое время его учеником). Реальна ли такая возможность? Мы отвечаем на этот вопрос положительно, но судите об этом сами. П. Гиро [14, гл. IV, с. 53], приводит следующий отрывок из произведения Фр. Ленорманта [61]: «До нас дошло описание одного вышитого пеплоса, чуда своего рода, который был сделан по заказу одного сибарита... самыми знаменитыми мастерами Азии... Пеплос представлял собой длинный кусок материи, на которой были расположены тремя рядами вышивки: в верхнем находились изображения священных животных Индии, внизу – животных Персии, а в самой широкой средней полосе – ряд божеств... Полтора века спустя Дионисий, тиран Сиракузский, нашел эту знаменитую одежду среди добычи при взятии Кортоны, где она хранилась, и продал ее карфагенянам». 
   Исходя из этой информации, сделаем небольшой расчет. Взятие Кортоны, где Дионисий, тиран Сиракузский «нашел эту знаменитую одежду», относится, примерно, к  380 г. до  н. э. Из текста нам известно также и то, что заказ был выполнен за полтора века до этого события – т. е. в 530 (380 + 150) г.  до н. э. Эта  дата говорит о том, что пеплос был пошит в то историческое время, когда Пифагору было 50 (580 – 530) лет, а Будде 33 (563 – 530) года. И главное – на пеплосе были вышиты изображения священных животных Индии. Но ведь для того, чтобы эти животные появились на полотне, необходимо было, чтобы заказчик знал нечто абсолютно конкретное о существовании этих животных и о ритуалах связанных с ними. Об этом должны были знать и знаменитые азиатские ткачи – исполнители этого необыкновенного заказа. Таким образом, само описание этого пеплоса указывает на существовавшие во времена Пифагора культурно-торговые связи между Индией, Грецией и прочими странами Ближнего Востока. И если о Пифагоре сообщается, что он побывал в стране халдеев, то спрашивается – почему бы ему, человеку ищущему, причастному ко всякого рода магическим тайнам и ко всяким новым наукам, не заглянуть в соседнюю с Вавилоном Индию? Этот вопрос тем более правомерен, что в 530 году до н. э. еще властвовала династия персидских царей, основателем которой был царь Кир, зороастриец, покоривший не только Нововавилонское царство (куда, как указывает Порфирий, совершил путешествие Пифагор), но и часть Индии. 
  

И поскольку мы предполагаем, что Пифагор Индию посетил и, вероятно, был некоторое время учеником Будды, то, очевидно, что  основное положение Гаутамы о том, что фундаментальной частью истины может служить только то, что познается на основе собственного опыта, было воспринято талантливым Пифагором во всей философской полноте и с соответствующими практическими последствиями. Но, что Будда выяснил на основе собственного опыта? 
   Вспомним: он покинул свое царство по той причине, что узнал, скрываемую от него близкими ему людьми горькую правду о смертной природе людей. С этой минуты Будда решил посвятить свою жизнь поискам такой истины, которая была бы нетленной, и нашел ее только тогда, когда победил собственную смерть. А это значит, что для Будды, с его психологическими установками, момент такой победы невозможен без испытания моментом смерти. И таким образом, вопрос сужается до конкретного – а что было там? Очевидно, что встреча с Марой (со смертью) разворачивает перед умершим ряд сакральных феноменов – в том числе и картину его прошлых рождений. Именно отсюда вытекает незыблемая вера Пифагора в реинкарнацию – исходя из перечисленных им перевоплощений, и он испытал аналогично Будде этот момент, выходящий за пределы обыденного. В связи с этим, мы не ошибемся, если выскажем предположение, что различно рода посвящения и таинства в Древней Греции приобрели окончательную ритуальную завершенность благодаря определенному ритуальному опыту, привнесенному в их орфическое начало мудрым Пифагором, возвратившимся из своих долгосрочных путешествий. Отметим, что здесь наше мнение совпадает с высказываниями некоторых известных философов. Сарвепалли Радхакришнан, к примеру, в своем фундаментальном научном труде «Индийская философия», получившем всемирное признание [38, с. 54), пишет: «Ауробиндо Гхош ...считает, что веды изобилуют намеками на тайные учения и мистическую философию... Для Гхоша веда – это тайная религия, соответствующая орфическим и элевсинским верованиям древней Греции». Далее Радхакришнан приводит цитату самого Ауробинда Гхоша [59]: «Предлагаемая мной гипотеза состоит в том, что Ригведа сама по себе является единственным дошедшим до нас значительным документом раннего периода развития человеческой мысли, от которого элевсинские и орфические мистерии сохранились лишь как увядающие пережитки». В дополнение к этому Радхакришнан, стремящийся к объективности, цитирует [38, с. 213, 214] в интересующем нас аспекте и не индийского автора – Гомперца [63] – «существует... тесная связь между пифагоризмом и индийской доктриной, причем не только в общих чертах, но и в некоторых деталях, например,  в вегетарианстве; можно прибавить, что формулы, выражающие верования в существование круга и колеса рождений, одинаковы. Для нас почти невозможно приписать эту идентичность простому случаю. Не будет слишком смелым предположить, что любознательные греки, современники Будды... могли получить через Персию более или менее точное знакомство с религиозными спекуляциями Востока в тот век интеллектуального брожения». И здесь, конечно же, невозможно пройти мимо свидетельства, что халдеям в те времена идеи вегетарианства были действительно хорошо известны. Вспомним библейскую историю успешного опыта пророка Даниила и его товарищей (1:11), принимавших «в течение десяти дней... в пищу овощи и воду для питья». Вот как интерпретирует Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» [49, с. 428] этот момент: «Благодаря такому режиму, последние достигли высокой душевной чистоты, умы их стали еще более восприимчивы к науке, а тела гораздо способнее к работе, ввиду того, что они не притупляли своих способностей и не подавляли их разнообразной изысканной пищей, да и не изнеживались от этой же причины, и потому они вскоре отлично  усвоили себе всю образованность, которой располагали тогда евреи и халдеи». И вряд ли является случайным совпадением упоминание Апулеем в «Метаморфозах» (XI, 23)  десятидневного срока воздержания от животной пищи, требуемого от миста, перед ритуалом посвящения его в таинство. 
   Ниточка знаний, полученных Пифагором в Индии, тянется к Сократу и Платону, последователям его учения. Упомянем к этому, что и Бертран Рассел [40, с.125] также высказал вероятностную возможность существования такой цепочки. Отметим же еще раз, что по нашему мнению, Пифагор, благодаря своему (как мы предполагаем) личному знакомству с Буддой привнес в ритуал таинства возможность опытного постижения феномена реинкарнации. И если это так, то отсюда следует, что вера Сократа в существование жизни после смерти исходит из опыта, полученного им в результате неоднократного его практического участия в мистериях в качестве миста. 
   Продолжая наше исследование, обратим внимание читателя на то, что в начале этой главы мы приводили высказывание Сократа, взятое из «Менона», в котором философ упоминает Пиндара (522 – 442 гг. до н. э.) в качестве авторитетного знатока в отношении рассматриваемого нами вопроса. И, действительно, этот поэт в  своих Одах (фрагмент 115) утверждает: «Хорошо снаряжен (в смерти) тот, кто сходит во гроб, зная истину Элевсина. Ему ведом исход земной жизни и новое ее начало – дар богов». 
     Ритуалы, связанные с посвящением  в таинство, имели место не только в Элевсине. Наша задача найти то общее, что присуще всем подобным посвящениям независимо от привязанности их к определенному географическому месту и от некоторых различий, хотя и существенных, но если присмотреться к ним поближе, не более, чем формальных. Достаточно, с нашей точки зрения, эрудированные исследователи и ученые С. Гроф и  Д. Хэлифакс, экспериментально изучавшие функциональные ощущения человека за гранью жизни [15, с. 211], следующим образом освещают интересующую нас проблему: «Посвящаемые зачастую раздеваются донага, им сбривают все волосы на теле, а на голову льют кровь жертвенных животных. В этих ритуалах нетрудно разглядеть сближение с положением новорожденного. Более того, использование испражнений и других отталкивающих субстратов напоминают скатологические аспекты биологических родов. Наконец, элементы пытки и физического страдания, болезненного отделения и борьбы за выживание, присутствующие во многих обрядах перехода, несут отпечаток близкого сходства  с  аналогичными процессами, являющимися частью перинатальных переживаний в психоделических сеансах. Иногда соприкосновение со смертью организуется столь реалистично, что ритуальные действия заключают в себе риск серьезной  физической травмы  или опасность настоящей биологической гибели». В подтверждение этому обобщению упомянем рассказ Тимарха Херонейского, современника Платона, приводимый Плутархом (Плутарх, «О гении Сократа», 22): «Когда я спустился вниз, то оказался в глубоком мраке. Я сотворил молитву и долго оставался лежать на земле. Я не мог отдать себе ясного отчета, бодрствую я или сплю, но мне показалось только, что когда раздался шум, я получил по голове удар, от которого швы моего черепа растрескались и предоставили моей душе выход». 
   Из этого короткого повествования видно, что Тимарх в процессе посвящения был доведен до глубокого обморочного состояния, близкого к смерти – «швы... черепа растрескались», в результате чего душе был предоставлен выход – она отделилась от тела. Несомненно, что у реалистично настроенного читателя возникнет правомерное сомнение – если даже с человеком что-либо и происходит в коматозном состоянии, то как он об этом может знать при явно отключенном сознании? Но оказывается, что этот парадокс был хорошо известен нашим далеким предкам. Мало  того, посвящаемые получали в этом направлении ритуально оформленный инструктаж – в Ливадии, например, где в глубоком гроте находился оракул Трофония. Незадолго до спуска в эту расщелину приносился в жертву  баран, по внутренностям которого гадали. Павсаний (IX, 39) так описывает этот процесс: «Если все предсказания находятся в согласии, то вас ночью ведут к Геркинскому ручью; два мальчика тринадцатилетнего возраста, носящие наименование Гермесов, купают вас и натирают маслом. Затем вы поступаете в распоряжение жрецов, которые заставляют вас пить воду из двух источников – источника забвения, чтобы вы забыли все, чем занимались до сих пор, и источника памяти, чтобы вы помнили все то, что вам придется видеть». Наставления такого рода, получаемые мистами, совпадают с рассказами людей, побывавших по тем или иным причинам в тисках клинической смерти – по выходе из критического состояния они хранят в своей памяти все то, что происходило с ними и вокруг них.