Итак, предварительно заметим, что в Элевсинских посвящениях (в городе Элевсине) или в подобных (на острове Крите, например), мисты, путем различных ритуальных экзекуций, доводились до обморочного состояния и проходили испытание смертью. Автор  «Элевсинских таинств» Д. Лауэнштайн [30, с. 276 – 277] обращает внимание на то, что V гомеровский  гимн «детальное вербальное свидетельство Элевсиний» и что самым древним пластом здесь являются имена. При этом он отмечает, что «кроме топонимов Крит и Элевсин (оба они догреческого происхождения и смысл их неясен), все имена сплошь «говорящие». Попытаемся внести ясность в этимологическое происхождение упомянутых топонимов. Объяснение топониму Крит, как нам кажется, следует искать в древнееврейских словах «» («laharot» – «лахарот» – вырезать на камне, на металле) и в «» («harotet» – «харотет» – надпись на камне); Элевсин – в «» («lealef» – «леалеф» – привести в бесчувствие – это в буквальном плане соответствует самому ответственному этапу ритуала в процессе посвящения). Д. Лауэнштайн дает объяснение и «говорящему» слову Метанира, утверждая, что оно «делит свое имя с en-neroi, или nerteroi, то есть с мертвецами». Расширим понимание этого слова, предлагаемого Д. Лауэнштайном. Разделим его на две самостоятельные, по-нашему мнению, части – «Мета» и «нира», равносильные ивритским словам «» («met» – «мэт» – мертвый) и «» («ner» – «нэр» – свеча, светильник): смертный светильник!. 
   Доктор Раймонд А. Моуди, проанализировал и обобщил воспоминания прошедших испытание смертью. И вот, что он пишет: «Сначала умерший слышит нарастающий шум, громкий звон или гудение, и в то же время чувствует, как очень быстро продвигается вперед по какому-то длинному туннелю. Затем он оказывается вне своего физического тела, но мозг еще работает. Своё собственное, покинутое тело он видит на расстоянии и, как зритель, наблюдает с очень удобной позиции за предпринимаемыми попытками вернуть   его к жизни» [35, с. 22]. Заметим здесь, в качестве дополнительной информации, что Ю. Шилов на основе обобщений Раймонда А. Моуди и других ученых, далеких, казалось бы, от археологических проблем, высказал прелюбопытнейшую гипотезу, касающуюся однотипных различий в конструкциях курганов (продолговатых и округлых) и в способе наблюдаемых в них захоронений – в продолговатых мертвецы погребены в «эмбриональном положении», в округлых – в вытянутом. Ю. Шилов связывает эти различия с двумя противоборствующими культурами существовавшими в те древнейшие времена и в отношении их к вопросу бессмертия. В культуре вытянутых курганов смерть связывалась с процессом возрождения через феномен видения туннеля и нисхождения при продвижении по нему к новому рождению: следствием являлся способ захоронения – «эмбриональное положение усопших»; в противоположной культуре (круглые курганы) – возвращение из туннеля и, как следствие – положение активное – вытянутое. И далее Ю. Шилов говорит нечто очень важное для всей дальнейшей перспективы предлагаемого нами исследования – сутью противостояния «была не социальная  дифференциация, а  противоборство бытия – небытия. Именно это противоречие красной нитью проходит через все формации, культуры и этносы, оставаясь главным двигателем истории и ныне, и на обозримое будущее» [56, с 622]. Предваряя результаты  дальнейшего нашего углубления в суть избранной нами темы, выскажем (в контексте предложенной Ю. Шиловым гипотезы) мысль об ущербности самореализаций двух крайних возможностей человеческого мышления – на Востоке и на Западе: с одной стороны – иррациональное (Зороастр, Будда), с другой – рационально-прагматическое (канонизированный Аристотель и последующая плеяда европейских философов). При всем рациональном прагматизме западного мышления, одна из его традиционных привязанностей все же является глубоко иррациональной – терпимое, в основе своей, отношение к христианству, хотя и мистическому по существу, но тем не менее канонизировавшему Аристотеля – только потому, очевидно, что определенного рода высказывания Спасителя в непримиримом противоречии своем соответствовали смыслу третьего постулата. Остановимся на гипотезе, вытекающей из этого нашего предположения. Но предварительно заметим, что время активной научной жизни Аристотеля приходится, примерно, на 350 годы до н. э. – то есть около 350 лет до трагических событий, связанных со Спасителем. И в этом промежутке (в течение более чем 300 лет) евреи испытывали влияние греческой культуры (как прямое, так и косвенное). И это, несомненно, ощущается в тексте Евангелия. Вспомним аристотелевский закон исключенного третьего (третьего не дано: tertium non datur). В «Метафизике» Аристотель пишет: «всякий отдельный предикат необходимо либо утверждать, либо отрицать» (135, IV, 7, 1011 b 23). Такая формулировка полностью совпадает с предлагаемой Иисусом Христом (Матф. 5:37): «Но да будет слово ваше: «да, да», «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого». Мы предполагаем, что позитивное отношение Понтия Пилата, человека эллинской культуры, к Иисусу исходило не из жалости, а из того, что этот властитель, после разговора с осужденным, почувствовал в нем человека мыслящего – нечто родственное собственному духу. Иначе меж ними не произошло бы беседы, уходящей потайными корнями своими в сократовские времена (Иоанн 18: 37,38): 

   «Иисус...: ...Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине... 
   Пилат...: ...что есть истина?» 

   Исходя из того, что Иисус ответил на этот вопрос мудрым молчанием, вытекает, что аристотелевский принцип  исключения  третьего не укоренился в нем настолько, чтобы следовать ему всегда и безоговорочно... 
   Другой, потрясающий воображение феномен, выявленный Раймондом А. Моуди и описанный им – «столкновение с очень ярким светом». Позволим себе привести любопытные извлечения из рассказов этих людей, приводимых в указанной работе [35, с. 55–70]: 

   «Всюду была чернота, кроме узкого пути передо мной, где впереди брезжил какой-то свет. Чем ближе я приближался к нему, тем больше он рос»... 
   «...я оказался окруженным облаками и каким-то розовым туманом, а затем пролетел сквозь закрытые окна, словно их и не было, в чистый хрустальный свет. Он был так красив и ярок! Это был очень сильный свет, но глаза не раздражал. Не знаю как это объяснить, но у него была какая-то индивидуальность»... 
   «...затем ко мне стал приближаться свет. Сначала он казался мне тусклым, а потом превратился в огромный яркий луч. Это была не вспышка, а огромная масса света. Я почувствовал горячее волнение. Свет был белый, невероятно яркий.  Не могу точно описать его»... 
   «В какой-то момент передо мной появился сверкающий, белый свет...  И тут в моем мозгу возникли слова: «Ты хочешь умереть?» Я ответил, что не знаю, так как мне ничего не известно о смерти. Тогда белый свет сказал: «Перейди эту линию, и узнаешь»... 

   Гроф С. и Хэлифакс Д., в отличие от Раймонда А. Моуди, построившего свое исследование пассивно (на опросах индивидуумов, побывавших по тем или иным причинам по ту сторону жизни), использовали иную методологию. Во введении к книге «Человек перед лицом смерти» они пишут: «С нами поделились опытом и знаниями, обретенными во время путешествий во внутренние пространства, многие сотни людей... которые в ходе психоделических сеансов исследовали царство смерти в некоем модифицированном варианте обряда перехода в иной мир. Наиболее важные сведения мы получили от людей больных раком и стоявших перед неизбежностью биологической смерти» [

15, с.12]. 
   Из этого признания следует, что учеными была использована не только особая категория людей, но и препарат (конечно же, с позволения участников такого неординарного эксперимента) ЛСД, вызывающий усиленную работу подсознания. «Да, но это, ведь, не смерть!», – может возразить внимательный читатель. И мы готовы с ним согласиться, но далее авторы сообщают, что «в нескольких  случаях пациенты, прошедшие через сеансы психоделической терапии, позже испытывали краткие эпизоды глубокой агонии, потери сознания или даже клинической смерти, а затем были возвращены к жизни. Они... описывали четкие соответствия между реальным переживанием умирания и сеансами ЛСД-терапии...» [15, с.74]. Грофом С. и Хэлифакс Д. в результате проделанной ими работы была накоплена информация, подтверждающая работу Раймонда А. Моуди. Они приходят к выводу, что «переживание явления выхода из тела – ...общая черта опыта соприкосновения со смертью» [15, с.170]. Анализируя результаты наблюдений, они утверждают, что в этом состоянии «не воспринимаются запахи, ароматы, температура, отсутствует мышечное чувcтво. Зрение же и слух, судя по всему, резко усиливаются, достигая почти безграничного уровня. Сходство между этими переживаниями и описаниями тибетского состояния бардо просто поразительно... Особенно часто, судя по всему, происходит видение встречи со «Светящимся существом», которое является источником... сияния...» [15, с.170]. 
   Обратимся же в Бардо Тедол – «Тибетская книга мертвых» – к одному из наставлений  умершему: 

   «О благороднорожденный (такой-то), слушай! Сейчас ты созерцаешь Сияние Чистого Света Совершенной Реальности. Познай его. О благороднорожденный, твой разум пуст, он лишен формы, свойств, признаков, цвета; он пуст – это сама Реальность, Всеблагость... 
   Твое сознание, сияющее, пустое, неотделимо от Великого Источника Света; оно не рождается и не умирает, оно – Немеркнущий Свет, Будда Амитаба» [46, с. 34–36]. 

   Свое определенное положительное мнение в отношении подобного рода феноменов высказал К. Г. Юнг в «Психологическом комментарии к «Тибетской книге мертвых». «Ее наставления, – говорит он, – столь подробны и столь приспособлены к малейшим изменениям в состоянии умершего, что каждый серьезный читатель вправе задать себе вопрос: «А что, если мудрые ламы и впрямь заглянули за пределы трех измерений и сорвали завесу с величайшей из тайн?» И далее: «Истинное просветление умерший испытывает не в конце Бардо, а в его начале, в момент смерти, после чего начинается погружение в область иллюзий и неведения, постепенная деградация, завершающаяся новым рождением в физическом мире». Наиболее интересным в рассматриваемом комментарии является мнение К. Г. Юнга, как специалиста в области психологии и психиатрии. Он пишет – «трудно отрицать тот факт, что в целом книга порождена архетипическим содержанием бессознательного, за которым западный разум усматривает не физическую или метафизическую реальность, а «всего-навсего» психическую реальность». Мы готовы согласиться с К. Г. Юнгом, но при условии, что метафизическая реальность в ходе исторического развития может проясняться как физическая по мере того, что в результате каких-либо открытий появляется возможность адекватного научного объяснения. Так, может ли (спрашиваем мы, беря за основу вышеприведенное высказывание К. Г. Юнга) психическая реальность перерастать в физическую? 
   Безымянные адепты буддизма, изложившие наставления для умерших в «Тибетской книге мертвых», не сомневались в возможности такой метаморфозы. В книге не отрицается, что явление Сияния Чистого Света Совершенной Реальности, так же и видение Бога Смерти и других всевозможных чудовищ, является производной разума человека, пребывающего в таком исключительном состоянии. «О благороднорожденный, – говорится в этой книге, – на Двенадцатый День из северной области твоего мозга появится божество, пьющее кровь, из Рода Кармы... его обнимает Мать-Кротишвари... Не бойся их, не ужасайся, не трепещи. Знай, что они – воплощение твоего разума» [46, с. 81–82]. Далее эта мысль варьируется  в том же аспекте: «И Бог Смерти, и божества, и демоны, и Буйвологоловый Дух Смерти не существуют вне человека, все они – иллюзии» [46, с. 108]. Следует также отметить, что здесь же (в Бардо Тедол) утверждается, что умерший, даже в этом своем состоянии, должен постараться определенным образом осознать возникающие видения: «Если ты осознаешь, что все божественные облики и сияния порождены твоим разумом, ты в тот же момент станешь Буддой» [46, с. 87]. 
   Читатель, внимательно знакомящийся с текстами «Тибетской книги мертвых», заметит, что несмотря на отношение к видениям, сопровождающим смерть, как к порождениям нашего разума (умерший зрит нечто внутри самого себя – видит не реальность, а собственные архетипы), в этой книге, в соответствии с логикой текста, подобного рода видения, при соответствующем к ним отношении со стороны умершего приводят его или к новому рождению во чреве какой-либо женщины, или к выходу из рокового кармического круга (человек, сливаясь с Великим Источником Света, уходит в нирвану – превращается в Будду): то есть, практически, говорится о переходе психического в нечто ощутимо физическое. И, действительно, речь  здесь идет о переходе одного явления в другое. Вдумайтесь в утверждение – «...твой разум... пуст – это сама Реальность...». И далее, как бы в подкрепление этому: «В той области, где ты сейчас пребываешь, ты с непреодолимой силой ощущаешь нераздельность Пустоты и Света. Пустота имеет природу Света, а Свет – природу Пустоты; Свет неотделим от Пустоты; это область изначального, неизменного разума...» [46, с. 109]. И не проявляются ли в этом случае известное свойство пространства и времени (теория относительности), когда по отношению к быстро движущейся системе отсчета процессы представляются замедленными. Высвобождающаяся энергия разума умершего человека, или умирающего, или находящегося под воздействие ЛСД, порождает, видимое только ему, Сияние Чистого Света Совершенной Реальности. И, в свою очередь, соприкосновение с этим самопорожденным Источником приводит к тому, как это подтверждено экспериментами С. Грофа и Д. Хэлифакс, что люди в таком необычном состоянии «за несколько минут объективного времени... способны прожить целые жизни, века, тысячелетия и даже эпохи. Умирающие могут вновь пережить всю свою жизнь в течение нескольких секунд, а за минуту нашего времени – целое космическое путешествие. При подобных обстоятельствах один час воспринимается, как секунда, а доля секунды оборачивается вечностью» [15, с. 142]. 
   Пришло время в нашем исследовании отметить, что свет  (такой, каким он нам кажется, когда мы его созерцаем льющимся извне) является не только порождением солнца в процессе нашей жизни под ним, но и реактивной производной соответствующего архетипа, могущей проявляться в особых случаях изнутри (в том числе и посмертно) видением свечения.