. Реферат Д. Н. Ляликова

на тему Р. Лифтон,

«Пережившие Хиросиму»

=========
R. Lifton
Death in life. Survivore of Hiroshima.

New York, 1967. 594 p.
=========
2. Погружение в смерть

Зона массового поражения простиралась по радиусу на 2 тыс.м от гипоцентра взрыва. Еще ближе к гипоцентру, где железо и камень расплавились, все живое было-мгновенно испепелено и развеяно взрывном волной. Вокруг этой по радиусу 3 тыс.м почти мгновенно вспыхнули пожары. Точное число погибших в Хиросиме определить теперь уже невозможно. Официальная цифра – 78 тыс. человек, но город Хиросима придерживается цифры, в 200 тыс. человек (по разным методам подсчета погибло от 25 до 50% дневного населения города, которое, однако, также в точности неизвестно и составляло по разным оценкам от 227 до 400 тыс. человек).
Весь дальнейший психологический опыт выживании определяется этими первоначальными мгновениями «погружения в смерть» и оставленной им неизгладимой «печатью смерти» (death Imprint). Дело при этом идёт не столько о тех или иных эмоциональных состояниях, чувстве беспомощности, замешательства, но прежде всего о более глубоком и внезапном разрушении самого «способа существования в мире», исчезновении естественного порядка вещей (один из опрошенных сравнил это с мощным коротким замыканием). Этот развал как бы самой структуры существования составляет самый тяжелый опыт выживания, который выживший должен затем преодолевать, нередко в продолжении всей жизни. Он порождает «неизгладимый образ» катастрофы (indelible image) навязчивого характера, который преследует пережившего.
Многие из выживших передавали о своих первых ощущениях, как о внезапном осознании собственного конца, конца мира, или же о внезапной гибели веры. Протестантский пастор выражал свой опыт в образах Апокалипсиса, другие – в образах буддийского ада. Для некоторых катастрофа связалась с навязчивым запахом, который. преследовал их долгое время спустя (возможно, однако, что это было связано с массовыми кремациями, которые проводились во всей Хиросиме в последующие дни.
Хотя лишь на большом расстоянии от гипоцентра можно было различить ослепительную вспышку, появление огненного шара и, наконец, вставшее над городом многоцветное облако, однако и на таком расстоянии широко отмечался эффект «ситуационного эгоцентризма» (illusion of cenerality), т. е. ощущение того, что все совершилось в самой непосредственной близости^[7] (что связывается с внезапной потерей иллюзии собственное неуязвимости и вызванными этим нарушениями восприятия).
Один из опрошенных говорит о внезапном появлении перед ним образа матери (т. е. о попытке противопоставить катастрофе первичную ферму человеческой связи). Поразительным явлением, отмечавшимся уже и ранее при других бедствиях, было то, что многие бесцельно устремились к центру катастрофы, преодолевая на своем пути развалины, а позднее и специально поставленные посты (явление, не получавшее объяснения и в настоящей работе,, видимо, внутренне связанное с эффектом «ситуационного эгоцентризма»). При переживании образов смерти совершается переход к новому, противоестественному порядку вещей, в котором начинают причудливо сплетаться образы жизни и смерти. Это то, что автор называет состоянием прижизненной, смерти (death is life; то же передается выражением «ни жив, ни мертв»). Большинство свидетелей говорит не об охватившей их панике, как этого можно было бы ожидать, но о наступившей после взрыва «мертвой тишине» и об особом чувстве замедленности времени и нереальности всего происходящего, причем люди приобретали движения автоматов.

Д-р Хашийя, автор уже ставшего классическим «Хиросимского дневника», пишет о жуткой тишине, которая царила в госпитале, куда он попал. Врачи и сестра выполняли свою работу в полном молчании, «как будто все происходило в каком-то жутком немом кино». В одной японской т а н к е также говорится о «вспышке пламени», охватившей город подобно мгновенному сну».

Эта жуткая и нереальная атмосфера тесно связана с общим нарушением идентичности или потерей чувства собственного «Я», а равно и с разрушением города, внезапным исчезновением привычного «поля существования».

К потере идентичности вела абсурдная гротескность этих «ни живых, ни мертвых» человеческих фигур, с которыми выживший тесно отождествляет самого себя. «Вид у них был... тот еще. Вся кожа почернела от ожогов, волосы на голове сгорела. Они протягивали руки вот так (поскольку прикосновение к ожогам причиняло сильную боль) и нельзя было сказать, смотрите вы на них спереди или сзади...» (с.27).

<.........................................>

_____________________________________________________________________________________

п