. Реферат Д. Н. Ляликова

на тему Р. Лифтон,

«Пережившие Хиросиму»

=========
R. Lifton
Death in life. Survivore of Hiroshima.

New York, 1967. 594 p.
=========
3. Психическое отключение

 

Человек не способен длительное время выносить подобное «погружение в смерть». Через несколько минут, а иногда и секунд, наступало «психическое отключение (psychic closing-off). Это состояние своего рода психического паралича и чувство внутренней пустоты, при котором способность к восприятию сохранялась, но исчезали все эмоциональные реакции на происходящее. Нередко оно передается в таких выражениях, как «живой мертвец», «идущий за собственным трупом» и т. д.

Психическое отключение может быть кратковременным, но при более тяжелых поражениях, оно способно перейти в хроническое состояние  п с и х и ч е с к о г о  о м е р т в е н и я  или  м о р т и ф и к а ц и и  (англ. numbling – собственно застывание, окоченение).

Психическое замыкание с последующим хроническим омертвением – самый распространенный защитный механизм у лиц, переживших Хиросиму. Его внутреннее содержание, однако, более сложно и двойственно по своей природе. Будучи «средством создания эмоциональной дистанции между «Я» и непереносимым внешним окружением» (с. 34), психическое замыкание само представляет собой обратную, символическую форму смерти, которая должна предотвратить наступление реальной смерти (на бессознательном уровне возникают представления: я  у ж е  ничего не чувствую, следовательноя умер и значит смерть больше не  м о ж е т  иметь место).

Другое бессознательное умозаключение: «встречен­ная мною смерть не есть  м о я  смерть, все происходящее не должно меня касаться» (разрыв идентификаций и эмоционального соучастия в происходящем). Отсюда двой­ственный смысл часто приводимых свидетелями выражений: «я перестал ощущать смерть», «потерял чувство опаснос­ти» (эта потеря чувства опасности в критической ситуа­ции – явление вообще распространенное, которое само мо­жет нести в себе опасность для жизни).

Существенно, что процессы восприятия и мышления могут сохраняться и при далеко зашедшем психическом омертвении. Однако здесь теряется целостность личности, то, что свя­зывает сферу познания с чувством и действием. Состояние «неполной жизни» оказывается той ценой, которую уцелев­ший должен платить за избавление от настоящей смерти.

Психическое омертвение, будучи необходимым элемен­том в экономии выживания, относится в то же время к чис­лу тех процессов, которые, возникнув как защитные реак­ции, сами способны обращаться в угрожающую жизни патоген­ную силу.

Классическим примером могут служить «мусульмане» нацистских концлагерей, Это то состояние, в котором зак­люченный становится в прямом смысле слова «ходячим тру­пом». Защитный процесс заходит здесь так далеко, что этот вид смерти уже перестает быть символическим или обратимым.

Речь идет, как полагает автор, не о гипотетическом «влечении смерти», которому заключенный перестает сопротивляться, а в наступлении полной десимволизации и потере человеческой идентичности, а это уже есть смерть. В этой связи можно ответить и на нередко задаваемый вопрос, почему столько жертв нацистских лагерей не делало попыток активного сопротивления, вплоть до потери способности чувствовать и действовать. Проблема психического омертвения существует и в более широком аспекте. С точки зрения психоанализа каждая встреча со смертью ведет к активации прежних опытов выживания, вплоть до наиболее ранних (включая страх отделения от матери, служащий моделью позднейших форм страха, включая и страх смерти). Поэтому опыт переживших ту или иную катастрофу не бывает никогда совершенно новым, хотя и не сводится к прежнему. Само это сочетание новизны с оживлением чего-то старого и давно забытого делает его трудно преодолимым. В этой связи представляют интерес и новейшие гипотезы о природе психосоматических заболеваний, как результате «включения индивида в интерперсональное поле, которое эффективно воспринимается как угроза для жизни или биологической целостности»[8].

Переживший встречу со смертью на бессознательном уровне продолжает символически воспринимать происходящее как нечто, несущее в себе непрерывную угрозу, на ко­торую он не способен реагировать иначе, как прибегая к языку телесных органов. Действительно, среди переживших Хиросиму и еще больше – у бывших заключенных лагерей – мы встречаем широкую шкалу физических и функциональных рас­стройств, охватывающих практически все системы и органы.

Этот синдром включает также и быструю утомляемость, бессонницу и т. д,, все то, что в классической психиат­рии именовалось «неврастенией» и некогда объяснялось слабостью или истощением «нервной системы». Можно счи­тать, что в основе этого лежит то же нарушение системы бессознательной символизации, связанное, однако, скорее с повседневными формами выживания.

С другой стороны, бросается в глаза сходство тяже­лых форм психического омертвения с шизофренией в том, что касается расщепления психики, аутизма, нарушений чувства реальности и эмоциональной сферы.

Автор приводит слова американского психиатра Г. Сирлса: «При работе с шизофрениками скоро начинаешь созна­вать, что большинство из них, если не все, потеряло способность непрерывно ощущать себя живыми»[9]. Это – та цена, которую больной должен платить за свой непреодолимый страх перед смертью.

Различие же в том, что в атомной катастрофе психо­тический синдром «конца мира» переживается в обратном порядке. Переживший ее воспринимает почти тотальное уничтожение в своем  внешнем  опыте, тогда как психически больной проецирует на внешний мир свое внут­реннее чувство психической смерти.

Не в столь резких повседневных формах психическое омертвение имеет широкую тенденцию к распространению в современном мире. Автор считает, что оно служило пре­пятствием и для осознания психологических последствий атомной бомбардировки, а также для правильной оценки других катастроф.

Автор отмечает, что долгое время он не мог подой­ти вплотную к изучению вопроса, пека не преодолел в се­бе эмоциональный барьер, выработав своего рода «селек­тивное отключение», сосредоточив все внимание на чисто профессиональных задачах.

Но подобного рода отключение необходимо, например, в работе хирурга, работников Красного креста или спа­сательных служб. Не в столь явной форме оно окружает все работы по производству, испытанию и планированию применения атомного оружия. Здесь имеет место то «соче­тание технико-профессионального подхода с идеологическим императивом, которое заключает в себе особую опасность» (с. 509).

В этой связи особую ценность получает в наше вре­мя всякий опыт, способствующий прорыву через повседнев­ное отключение, поскольку он может нести в себе элементы очищения и катарсиса. Так, студенты признавались ав­тору, что после его лекций о Хиросиме они с трудом слушают других преподавателей, трактующих более ординарные темы.

После убийства президента Кеннеди массу людей нель­зя было оторвать от экранов телевизоров, пока передава­лись все детали убийства и траурных церемоний. Через нес­колько дней, когда телестудии вернулись к своим рутинным программам, они испытывали чувство особой пустоты.

Краткая реальная встреча со смертью и связанные с ней реальные эмоции оказались предпочтительнее, чем пов­седневное психическое оцепенение. Та жe потребность ле­жит в основе и массового распространения всякого рода наркотических и вообще так называемых психоделических средств. Однако длительное их применение само порождает новые формы психической отключенности. Таков парадокс, неотделимый от данной формы борьбы за выживание.

<.........................................>

___________________________________________________________________________________

 

п