Удача

     По-настоящему Лея заметила себя в зеркале в двенадцать лет, и, внимательно разглядев лицо, загрустила, подумав, что красивой, а значит, счастливой никогда быть не сможет. 
     С того дня лет пять прошло, и, верно, к чему бы Лея ни стремилась, к чему бы ни прикасалась, ничто ей не давалось сполна - оттого, наверное, когда смолкли, наконец, за ее спиной тяжелые, хлесткие, словно пощечины, слова брани, сердце девушки сладостно заныло, и по телу разлилась волна незнакомого чувства удачи. 
     «Боже! - справившись с дыханием и облизав пересохшие губы, Лея уткнулась щекой в прохладный ствол дерева, а пальцы еще теснее сжали шею гитары. - Боже, мне удалось. Идо, слышишь, удалось!» 
     Неторопливым движением свободной руки она расстегнула пуговку тесной блузки, коснулась ладонью груди. 
     Давно научилась Лея без принуждения, легко включаться в игру девичьего воображения, в котором было все: и восторг, и печаль, и трезвость, и тайные, обжигающие тело желания и тихая, вслух не высказанная Надежда. 
     Она думала об Идо, о его темных ресницах и о том , как слабеет ее тело, когда Идо поет или когда взгляд его, долгий и задумчивый, вдруг останавливается на ней, на Лее. 
     «Идо!» - Под ключицами щекотно пробежала ласковая волна, а в том месте, где сердце, сжалось что-то, а что-то освободилось. - Идо, мне удалось!» 
     В позднем небе, заглядывая мимо рваных, вялых лохмотьев туч, мигали белые звездочки, а сияющий ковш чуть наклоненного месяца, сливал на городок тонкие, задумчивые струйки света; тихо волновалась высокая трава загороднего поля, где узкая кривая тропинка вела в квартал покосившихся домиков, тусклых огоньков и хриплого бессмысленного лая скучающих собак. 
     Почувствовав вернувшуюся к ногам силу и больше не мучаясь мыслью «позволить или не позволить себе это». Лея отошла от дерева и, разгоряченная, обновленная, вдруг, словно птица радостным крылом, взмахнула гитарой, выбежала на едва заметную в темноте тропинку. 
     Когда-то, когда она вместе с другими ребятишками из квартала бедняков спускалась по утрам к городской школе, тропинку в поле заливало рыжим светом поднимающегося к небу солнца, а темной Лея в детстве траву не видела, и месяц над полем тоже, потому что пугал строгий взгляд отца, когда он говорил о вечернем городе, о его губящих нравах, об улицах, где грех... 
     Дикая, давно не кошенная трава, липла к штанинам джинсовых брюк, а над головой, в небе, бодро глядел месяц; Лея подняла к месяцу вызывающе-храбрые глаза и представилось ей, как она, протягивая Идо гитару, скажет: «Ты, Идо, пожалуйста, пой!» И глаза Идо непременно заискрятся. 
     Лея ускорила шаг. Она шла и улыбалась, а потом, заметив в дали редкие огоньки, вздохнула шумно, радостно и долго, ощутив вдруг на губах прохладу осени. 
     «Я позволила себе...» - прошептала она, но поспешно губы сомкнула, то ли испугавшись, что ее кто-то услышит, то ли смущенная видом ясного, чистого месяца, и внезапно, почувствовав в ладони доверчивую гладкость гитаровой шеи, снова улыбнулась в темноту и едва слышно, но упрямо проговорила: «Да, позволила себе...» 
    

Девушка тронула мерцающие в темноте струны и вдруг заговорила с ними так же доверительно и жарко, как в те вечера, когда тайком пробиралась к желтым окнам клуба пенсионеров, чтобы тщательно изучить сцену, на которой старые музыканты складывали после репетиции свои инструменты, и чтобы Той Минуты дождаться, когда сможет «позволить себе Это». 
     «Скоро уже, - шептала Лея, обращаясь к каждой струне по имени, - скоро я познакомлю вас с Идо, и он обрадуется вам: и тебе, которая на самом верху шейки, Скромнице, и тебе, которая под ней, Гордой, и вам, которые пониже - Ласковой и Смешливой, и тебе. Той, Что Надо, и тебе, конечно, Душе Доброй.» 
     В том месте, где сердце, снова что-то сжалось, а что-то освободилось. 

     * * * 
     - Что это? - спросил Идо. 
     - Для тебя. Из клуба стариков... 
     - Какого черта! - голос Идо был жестким, а глаза пустыми. 
     - Тебе... Я думала, что тебе... 
     - Мне? - губы Идо вытянулись в презрительную гримасу. - Решила на меня полицию натравить? 
     - Нет, Идо, нет, - Лея, уронив лицо на ладони, тихо и жалобно заскулила. - Ты, пожалуйста не бойся. Если в случае чего... Я сама это... Я думала... Гитару бы тебе... Не бойся, Идо... За все я сама... 
     С потолка тянулся бледный свет тусклой лампочки, на полу, возле ног Леи замерзло узкое пятнышко тени. 
     - Напрасно ты, Идо... Что ж ты так... Ты не бойся... Я подумала, что...- Лея вся выпрямилась, на мгновение задумалась, а потом резким шумным движением сорвала с шеи гитары струну по имени Скромница, а потом, вслед за ней, на пол опали Гордая, Ласковая и Смешливая, а когда, жалобно сжавшись, опала Душа Добрая, Лея почувствовала, что той упругости, которую час назад ощущала у себя под блузкой, теперь не стало, и что глазам ее уже не больно от красоты Идо, и легко вздохнула она, поняв, что удалось ей сделать с собою что-то важное, значительное 
     Не попрощавшись. Лея вышла в пустоту, и теперь лил мелкий, царапающий лицо дождик, а звезд в небе не было, и не было, казалось, самого неба, и подумалось Лее, что там, где должно быть небо, плыла синяя лодка с белым, чуть надорванным, в основании парусом. Лея остановилась, молча кивнула лодке и пошла дальше.