В полнолуние

     А когда часы пробили полночь, я, приподнявшись на локте, взглянул на Риту. Она тоже не спала, и я заметил, как блестят ее глаза. 
     - Вот и год Новый! - сказал я. 
     - Да, Новый, - Рита продолжала смотреть прямо перед собой. 
     - Надеюсь, этот год будет к тебе добрым. 
     - Надеюсь, к тебе тоже. 
     Я опустился на подушку. За окном шумно сопел ветер. 
     - У меня... - шептал я. - Все будет зависеть от тебя. 
     - А у меня - от тебя. 
     Потом Рита вдруг уснула, а мне не спалось; в ночь на Новый год мне никогда не спалось, потому что всегда ощущал пелену необъяснимой тревоги. 
     Рита дышала тихо, ровно, и я не стал ее будить, чтобы сказать, как благодарен за «а у меня от тебя», и прежде, чем уснул, почувствовал, что тревога все еще во мне. 
     Утром я увидел, что Рита стоит у окна. 
     - Привет! - сказал я. 
     Она отошла от окна и зашептала: 
     - Нет-нет, не то все... 
     - Это из-за дождя или магнитных волн, а может, из-за полнолуния. Ночью она была такая... 
     - Чушь! Не надо было на мне жениться! 
     - Хотел, чтобы мы всегда... 
     - Как видишь, всегда не... Сложно с тобой... Я не... 
     - Думаешь, что... 
     - Думать устала! 
     - Поэтому уходишь? 
     - Ухожу 
     - Надолго? 
     - Почему ты спрашиваешь? 
     - Ты уходила трижды. 
     - Возвращалась, потому что думала тогда... 
     - Надеюсь, сейчас ты тоже подумаешь! 
     В одной руке она держала зонтик, в другой нашу большую дорожную сумку. 
     «Не уходи!» - мысленно просил я, чувствуя, как мои плечи и глаза наливаются тоской. 
     Она вскинула сумку на плечо и, не оборачиваясь, вышла. 
     Я поднялся с кровати и пересел в кресло. 
     «Когда тошно, - советовал отец, - попытайся на несколько суток уснуть или отправляйся в ресторан и хорошенько налопайся.» 
     Уснуть не мог. 

      На улице моросит дождик, и в нем суетятся люди. В небе толкаются облака. Вспоминаю, что дорожную сумку мы брали в Грецию, Италию, Югославию. 
     «Отец, - шепчу я, - отец, уснуть не смог». 
     В ресторане - сочные котлеты , и тоска немного утихает. Вспоминаю, что на острове Идра мы ловили рыбу. А потом я думаю, что Рита вернется обязательно, и надо потерпеть. Я прошу горячих сосисок и пива, а потом думаю, не поесть ли мне чего-нибудь еще, потому что снова накатывается тоска. Вспоминаю, что дорожную сумку мы брали еще и в австрийские Альпы. 
     - Вкусно? - смеялся я тогда в Альпах. 
     - Деликатес! - В ладонях Риты сверкал комок снега, - Он такой свежий! 
     - Не простудись! 
     - Сейчас лето. 
     - Лето внизу, - напомнил я. 
     - Сейчас повсюду! - смеялась Рита. 
     - Разве? - стоя по колено в снегу мы обнялись 
     В окно видно, как усиливается дождь, и я думаю, что надо бы пойти домой и попытаться уснуть или почитать что-нибудь лежа в кровати, но продолжаю наблюдать за тем, как капли дождя падают с листьев на плечи прохожих. 
     Возле окна останавливается женщина. Она задумчиво смотрит на часы, и проходит дальше. У нее красивая походка. 

     В армии, в прорытых в горах траншеях, мы просиживали долгие месяцы, без усилий обходились без девушек и прекрасно спали одни, а сейчас я... 

     «Рита вернется!» - говорю я себе, но не могу 
заставить себя уйти домой, чтобы лечь в постель 
и что-нибудь почитать. 
     «Рита, « шепчу я - Мне теперь как?...» 
    

На другой стороне проходит девушка с такой 
же стрижкой как у Риты. Походка у нее некрасивая. 
     Подходит официант. Мы молча раскланиваемся. 
     Дождь на улице утих, но по-прежнему моросит и по-прежнему суетятся люди. При мне широкий надежный зонт с длинным металлическим наконечником, и я брожу по Старому Иерусалиму, потому что нигде в мире мне так хорошо не бродилось, как в Старом Иерусалиме, и обидно, что рядом нет Риты, потому что ей тоже нравилось бродить в Старом Иерусалиме, и мы иногда заходили в Лютеранский костел, чтобы послушать орган или, взобравшись по винтовой лестнице на башенку, разглядывать крыши города. 
     «Рита!» - зову я. 
     Тишина. 
     «Рита!» - прошу я. 
     Тишина. 
     Винтовая лестница. Глухие ступеньки. Холодные поручни. На башенке гудит ветер. На одной из стенок надпись карандашом :»Жду!» 
     Разглядываю крыши Иерусалима. Они теперь влажные, опечаленные. 
     «Мне теперь как?...» 
     Рядом со словом «жду» царапаю наконечником зонта: «И я жду!» 

     Казалось, что дождям не будет конца; упрямые, они все шли и шли, целую неделю шли. А Рита не шла. 
     И вдруг дожди остановились. 

     Винтовая лестница. Глухие ступеньки. Холодные поручни. По башенке бегает ветер. На стенке, под словом «Жду!», надпись карандашом «Люблю!» Царапаю ключом от квартиры: «И я!» 
     Вы что здесь делаете? 
     Оборачиваюсь. Передо мной старичок. Белая бородка. Синие глазки. 
     - А вы? спрашиваю. 
     - Я тут в засаде, - поясняет старичок. - Неделя целая, как жду. Кто-то гвоздем на стенках царапает. 
     - Не гвоздем, - говорю я, протягивая ключ от квартиры. 
     - Вижу. Вам это зачем? 
     - Подумал, что была здесь... 
     - Вот как? Я тоже подумал, что... 
     - Понимаю. 
     - Вряд ли. Моя жена умерла давно, мы когда-то переписывались... 
     - На этой стенке? 
     - Да, на этой. Иногда я прихожу, чтобы написать... Уборщики стирают надписи... А на прошлой неделе вдруг ответ обнаружил... 
     - Простите меня! 
     - Ладно! Но зачем вам надо было это?.. 
     - Я тоже жду. 
     - Вот как. 
     - Теперь сможем ждать вместе! 
     - Нет, вместе не получится. 
     - Не получится? 
     - Дело времени. У меня его гораздо меньше, чем у вас. 
     Отвожу взгляд на крыши Иерусалима. Теперь, под лунным светом, они кажутся совсем усталыми. 
     - Не люблю, когда луна полная, - говорю я. 
     - Трудно засыпаете? 
     - Не сплю вообще. 
     - Из-за полной луны? 
     - Из-за воспоминаний. 
     - Понимаю. 
     - Вряд ли. 
     - Что вы сказали? 
     - Это я себе. 

     Старичок оглядывает луну, склоняет головку набок и щурит глазки. Мне кажется, что он хочет сказать что-то, и я жду. Но он так и не говорит.