.
ГЛАВА V. 
В Петербурге в период банкетов. 

     Приехал я в Петербург осенью 1904 года. Все еще продолжалась отдающая теперь такой наивностью эпоха «доверия к обществу», - провозглашенная князем Святополк-Мирским, вступившим тогда после убийства Плеве на престол министерства внутренних дел. 
     Был самый разгар периода банкетов. С попустительства князя Святополк-Мирского общество начинало делать первые шаги открытой, общественной жизни; все чаще и чаще устраивались банкеты, митинги, собрания, - и резолюции их становились все решительнее; все энергичнее, все более крайние. Петербургский обыватель постепенно точно просыпался и как-то шумел; точно какой-то банкетный угар разливался: солидные, благоразумные люди, отцы семейств; благонамеренные чиновники, - все в большем и большем количестве - начали ходить на банкеты, собрания и уже не только с интересом слушали крамольные речи, - они уже им аплодировали и присоединялись к крайним резолюциям. 
     Мыши попрятались куда-то; точно вольным воздухом повяло. И, понятно, запевалами на этих банкетах, среди этого только просыпающегося общества явились деятели революционного подполья, они вылезли из своего подполья и сквозь появившиеся щели начали говорить и говорить... 
     И хотя и говорили то они еще неважно, но, в сравнении с еле лепечущими обывателями, должны были импонировать. И хотя и опыта политического у них не было, и организация их была относительно слабая; - но кое что у них было; кое какая организация у них была, а главное у них была программа действия; они ясно знали, чего хотели; и потому неудивительно, что они оказались заправилами; они заставляли просыпающегося и потягивающегося обывателя аплодировать крамольным речам и выносить крайне демократические и даже социалистические резолюции, энергично и уверенно тянули они его все влево и в свои окраски окрашивали все митинги; собрания; резолюции. 
     Но, понятно, обыватель, принявший крайне демократическую и социалистическую резолюцию, от этого не становился ни социалистом; ни даже демократом, - он этим давал выход формируемому окружающей его действительностью чувству протеста против правительства; в то время так болезненно для всего населения демонстрировавшего свою несостоятельность на полях Манджурии.  При внимательном отношении к публике; наполнявшей собрания, при ближайшем знакомстве с ее настроением и степенью сознательности, это уже тогда можно было легко заметить - и мы это видели. 
     Помню врачи, подобно членам других профессий, тоже решили устроить свой банкет; была организована комиссия для предварительной выработки резолюции, которую должен был принять этот банкет. В эту комиссию вошел и я. На первом же собрании мы, социал-демократы, бывшие в комиссии, предложили в число требований внести требование свободы стачек; некоторые возражали; помню, д-р Петрункевич, тоже присутствовавший на заседании комиссии, заявил, что в принципе он ничего не имеет против этого требования, но считает включение его лишним, так как, по имеющимся у него сведениям, проект закона о свободе стачек уже выработан в министерстве; но мы настаивали, н большинством голосов наше предложение было принято. Больше я не получал приглашений на заседания комиссии, a затем получаю приглашение уже на самый банкет, и узнаю, что старая комиссия распалась, что образовалась новая, уже без меня и других с.-деков; выработавшая новую резолюцию; - и в этой новой резолюции не только не упомянули о свободе, стачек, но и знаменитую 4-х-хвостную формулировку избирательного права опустили и поместили ее только благодаря очень энергичному настоянию одного товарища, случайно попавшего на последнее заседание комиссии. Мы решили не уступать. Банкет начался; у входа столпилось человек 50 рабочих, требовавших, чтобы их впустили, так как им, мол, не дают возможности собираться; устроители банкета их не впускали, начались споры, угрожали полицией, но в конце концов устроители принуждены были уступить, - и рабочие вошли в зал, где за длинными столами сидело 300-400 человек врачей; разместились рабочие в проходе меж столами, у стен. 
     Председатель прочел проект резолюции и предложил принять ее без прений; но мы потребовали внесения поправки с требованием свободы стачек, при чем рассказали историю с комиссиями. Начались речи, были предложены и другие поправки; начинают просить слова и вмешиваться в спор и рабочие; спор между защитниками и противниками поправок все ожесточается, настроение подымается и дело кончилось бы скандалом, если бы председатель не закрыл банкета. Озлобленные, недовольные врачи покидают зал; мы с рабочими затягиваем революционную песню; рабочие сгруппировываются в быстро пустующем зале; один вскакивает на стул и заявляет: «банкет врачей кончился, начинается наш банкет»; но этот «наш» банкет пришлось сейчас закрыть, так как хозяин ресторана пригрозил полицией. 
     Я привел описание этого банкета, так как он несколько характеризует тогдашнюю тактику рабочих и взаимное отношение между ними и обывателями. 
     Но бывали и более дружные, более многолюдные и потому много более импонирующие митинги. Я помню один из них под названием «митинг мира и свободы», созванный специально для протеста против все продолжающейся войны в Манджурии. Народу было масса; громадный зал был битком набит публикой разнообразного возраста и класса, хотя преобладала интеллигенция; девицы с красно-белыми перевязами (символ мира и свободы) продавали в пользу политических заключенных и ссыльных такие же красно-белые бантики; настроение было в высшей степени повышенное, радостно-возбужденное. Говорились сильные, энергичные речи; наконец была предложена крайне демократически составленная резолюция с протестом против войны, хотя и в этой резолюции были упущены некоторые точки над «i», что вызвало внесете поправок некоторыми рабочими; поправки, понятно, были приняты. 
     Банкеты, митинги, собрания, ученые общества принимали самые крайние резолюции, - но... все оставалось по прежнему, и не только внутри государства, но даже по прежнему продолжалась война. На банкетах уже досыта наговорились, и они начинали надоедать, начинали выдыхаться; движение как бы уперлось в тупой угол. 
     В это именно время мы сделали было попытку вынести его на улицу, - и в первых числах декабря назначили демонстрацию на Невском. 
     Но прежде всего несколько слов о том, кто это «мы», - о той организации, к которой я тогда принадлежал. 
     Петербургский комитет Р. С.-Дем. Р. П. в то время был большевистским, а центральный комитет партии меньшевистским. Отношения между ними, как и вообще почти меж всеми партийными организациями, принадлежащими к разным фракциям, были самые скверные; распри и дрязги не только разъединяли верхи, но широкой волной разливались по низу; и даже ощущаемые ясно всеми нами раскаты надвигающейся революции, даже они не действовали отрезвляюще на сектантскую психологию товарищей. Большевистские организации, поскольку могли, не давали ходу меньшевистским работникам, - и точно также поступали меньшевистские организации. Нас меньшевиков собралось тогда в Петербурге довольно много, и, понятно, что мы не могли примириться с таким положением вещей в такое бурное время, когда мы считали необходимым отдать все свое время и всю свою энергию делу революции; - поэтому мы сорганизовались в особую меньшевистскую социал-демократическую организацию и назвались: «Петербургская группа при центральному комитете». 
     Город в организационном отношении был в то время разбит на 6 районов (Городской, Нарвский, Василеостровский, Петербургская сторона, Выборский, Невский (по Шлиссельбургскому тракту)), - и во всех этих районах у нас были свои организаторы; были у нас: группа агитаторов, собрания пропагандистов, литературная группа; для печатания наших прокламаций было несколько пишущих машин с мимиографами; кроме того мы пользовались довольно хорошо оборудованной техникой группы учащихся Технологического Института, очень аккуратно исполнявшей наши заказы, и занялись устройством собственной типографии (1). Связи среди рабочих у нас были довольно большие; среди некоторых профессий (среди типографщиков, например) у нас были специальные профессиональные организации; были у нас организованные связи с солдатами и матросами. 
    

Кроме рабочих была у нас в то время довольно обширная социал-демократическая организация учащихся в высших учебных заведениях. И вот, от этой то организации главным образом, а также и от некоторых организованных рабочих, шли все время настойчивые требования назначить демонстрацию на Невском. 
     Совещания по поводу этой демонстрации в высшей степени осложнялись межфракционными дрязгами, необходимостью вести переговоры с дипломатическими тонкостями; нисколько раз демонстрация то назначалась, то отменялась и, наконец. помню, в одну из Суббот окончательно было решено назначить демонстрацию на завтра, на Воскресение. Это постановление в некоторые рабочие районы дошло уже после того, как работы прекратились, так что невозможно было даже широко оповестить о нем рабочих. Отчасти поэтому на демонстрацию пришло так мало рабочих. 
     Помню я эту демонстрацию. Правительство заготовило массу войск; на прилегающих улицах были сконцентрированы тучи дворников, сорганизованных в правильные отряды; везде по Невскому усиленные нар яды полиции, конные патрули жандармов, конной гвардии. На Невском обычная воскресная публика. Но, чем ближе к 12 - времени; назначенному для демонстрант, - там все боле начинает изменяться характер публики; среди хлыщей, разряженных дам появляются сначала одиночки, затем маленькие группы, а затем и сплошные толпы учащихся. Обыкновенная публика начинает догадываться, что здесь что-то подготовляется и постепенно улетучивается; полиция подтягивается, конные патрули появляются все чаще, полицейских все больше. 
     А уже публика совершенно другая: густой волной медленно течет по обоим тротуарам Невского сплошная толпа молодежи, главным образом учащихся высших учебных заведений, много курсисток; мало, но есть и рабочие, почти все молодые; толпа движется все медленнее и медленнее; то здесь, то там начинается пение революционных песен; лишь только где начнется, мигом бросаются туда городовые, патрули, дворники и публика, - но пеше сейчас же смолкает, чтобы начаться в другом месте. Все начинают нервничать, волноваться. И вот, наконец, на одном углу раздается особенно дружное пение; точно по данному сигналу со всех сторон устремляется туда публика; туда же 6егут ближайшие дворники, городовые, - но на этот раз пение не умолкает, - оно все громче, все шире; дворников, полицейских отталкивают, и над сомкнувшейся толпой взвивается красное знамя; со всех сторон устремляется к знамени толпа, - но уже мчатся туда же во весь опор, давя публику, размахивая нагайками и обнаженными шашками, конные патрули жандармов, конногвардейцев, тучей врываются из ближайших улиц дворники; только на один миг может оказать толпа сопротивление, - и уже знамя сорвано, демонстранты рассеяны и длинной вереницей вдоль все еще полных публикой тротуаров ведут арестованных в участок. Еще одна была попытка, еще раз на мгновение взвилось красное знамя - и этим закончилась демонстрация. 
     Другие демонстрации были еще бледнее. Помню одну, особенно пропагандированную с.-р.-ами, у здания Окружного Суда на Литейном во время суда над арестованными по делу об убийстве Плеве; только отдельные, редкие группы блуждающей вокруг здания суда молодежи, масса войск, полиции, - и больше ничего. 

*        * 
 * 

     Но те же причины, что встряхнули высшие классы населения; всколыхнули всю Россию и особенно интенсивно действовали они на самый революционный класс населения, на рабочих. 
     Манджурская авантюра, так мучившая, тревожившая и такой оппозиционной энергией наполнившая высшие    классы, - неустанно молотом била и по рабочим. Тысячами кровных нитей были связаны рабочие с погибавшими в далекой Манджурии; каждое новое поражение с болью отзывалось среди них и, вскрывая всю несостоятельность правительства, будило н звало к борьбе. 
     Безустанно; безостановочно совершался в массах процесс накопления революционной энергии, - и без устали, пользуясь 
всеми имеющимися возможностями, с усиленной энергией 
работали в низах все революционные организации, стараясь по 
мере сил способствовать более быстрому прояснению 
самосознания. 
     Высшие классы получили возможность изливать свой оппозиционный протест в митингах, банкетах, - рабочим  это запрещалось, и потому получалось впечатление тишины и спокойствия; но это было ошибочное впечатление. 
     С живым интересом относились рабочие к происходившим на верху митингам; всякой возможностью пользовались сознательные из них, что бы как-нибудь попасть на митинг; и те билеты, которые передавались организаторами митингов в наше распоряжение - разбирались нарасхват, - а вечеринки; праздники, случайные собрания обыкновенно превращались в митинги; на которых рабочие с интересом обсуждали современное политическое положение. 
     Помню две такие вечеринки, на которых мне пришлось быть. 
     Одна в начале декабря на Шлиссельбургском тракте у рабочих Обуховского Завода. Рабочие прислали нам несколько билетов и просили прислать оратора. Мы командировали одного товарища, я пошел в резерве. Собралось много молодежи; в передних комнатах начались танцы, а в одной из задних начали собираться рабочие; желающие побеседовать; у дверей стояли распорядители и пропускали всех, кого знали; народу в заднюю комнату все прибывало и прибывало; вскоре набралась битком набитая аудитория; ждут - оратора нет (как я узнал потом, командированный нами оратор был днем арестован на массовке типографских рабочих). Пришлось мне выступить. Это был первый раз, когда я говорил на большом рабочем собрании. Слушали рабочие страшно внимательно, напряженно. 
     После меня и рабочие сами говорили; оказались ораторы и из других организаций, и прения затянулись до поздней ночи. 
     Говорили о безумии Манджурской войны, о необходимости заставить правительство прекратить войну, о необходимости коренного переустройства всей государственной жизни, о созыве, Учредительного Собрания и т. д. 
     Дней через 10  я опять был на том же тракту; на другой вечеринке; точно так же распорядители отбирали знакомую публику в задние комнаты, - а в передних хотели организовать танцы. 
     Но, когда в задних комнатах начались речи, - публика из передних прекратила танцы: не до танцев им тогда было; и послала к нам депутацию с просьбой дать им оратора; тогда все двери раскрыли и по всем комнатам образовались аудитории, жадно слушавшие говорящих ораторов. 
     Возбуждение среди рабочих Петербурга все росло и, когда оно достигло серьезного напряжения, оно вылилось уже не в виде митингов, банкетов, резолюций, - оно вылилось во всеобщую забастовку и знаменитое паломничество к Зимнему Дворцу 9 Января 1905 года. 
     Рабочий вывел начинающееся освободительное движение из того тупого угла, куда оно, исчерпав все возможности банкетного периода, уперлось; вынеся его на улицу, он дал ему могучий толчок и начал Великую Российскую Революцию. 

---

1. Меж прочим для постановки этой типографии из заграницы был послан впоследствии к нам в помощь, получивший такую известность в литературе, провокатор Николай, Золотые Очки (Н. Доброскок), выдавший всю группу. Но я в то время уже уехал из Петербурга.

<................>