VIII

Теперь еще чуточку о себе грешной. Уйти-то от своего эпилептика я ушла, да ведь на что-то жить надо, мальчичка лакомить, прихорашивать. Славка зарабатывает недостаточно: официантам вообще во всем мире платят разве что лучше, чем дворникам. Опять же, одна квартира с коммунальными услугами вкупе, сжирает бешеные бабки… Короче, посоветовалась я с соседкой, Кирой (она здесь уже три года, знает, что к чему), и решила посвятить себя праведному делу вылизывания чужих жилищ. Через одну сострадательную контору вышла я на девяностолетнего психоаналитика, выученика самого старика Зигмунда. Работодателя моего звали Довом, и, слепо следуя заповедям венского учителя, сморчок этот чаял заполучить себе в пациенты все человечество. Оттого, по-видимому, и похоронил преждевременно свою простодушную половину, не вынесшую его рассуждений об анальной эротике и вот уже четырнадцать лет как пребывавшую „по ту сторону принципа наслаждения". Сам Дов, однако же, несмотря на всю его мафусаилову архаику, держался еще вполне кряжисто и молодцевато. Правда, никайон предпочитал препоручать юным дивам из СНГ, но оно и понятно: чтобы такой видный ученый мусолил мокрую тряпку по мраморному полу - слыханное ли дело! Хотя, надо отдать ему должное, он никогда не оставлял меня тет-а-тет с тяжеленными креслами и коврами, которые надо было перед уборкой оттаскивать в сторону, скатывать в рулон и выносить на балкон: всегда старался помочь, несмотря на свой застарелый ишиас. И вообще, всячески демонстрировал свое доброе отношение: после работы предлагал чашку кофе с сухариками, которые почему-то величал бисквитами; снисходительно улыбался, вслушиваясь в мой двадцатипятилетний лепет; даже несколько раз предлагал от него позвонить в Москву родителям - телефонные разговоры ему, в соответствии с его гражданскими доблестями, оплачивала национальная страховая компания. Общались мы по-русски, насколько это по силам ровеснику века, вывезенному в свое время в трехлетнем возрасте из Одессы в Палестину. Впрочем, как я уже говорила, Дов учился в Европе, жил, кроме Вены, в Цюрихе и Париже, так что, надо полагать, общался немало с русскими эмигрантами, поддерживая форму. К тому же, опять-таки, снимая мерку с родоначальника психоанализа, почитывал русских классиков: Достоевского, конечно же, - видя в нем хрестоматийный пример отцеубийцы; некрофила Гоголя, зоофила Толстого (это я его почти цитирую: сковыривая с книжной полки потрепанный томик, он, как правило, игнорировал такие мелочи, как стиль, сюжет, идея, и ударялся в разглагольствования исключительно о психосексуальном комплексе автора)...

Платил он мне неплохо - двадцать шекелей в час, а всего я работала два дня в неделю по три часа, так что 10-ого каждого месяца моего заработка вполне хватало на приобретение нового пылесоса. Хотя - вы же понимаете - на что мне сдался пылесос, если я не психоаналитик! Это им, мужикам, позволено выводить умозрительные формулы противоестественного спаривания, генерируя свои идеи по той же схеме, по которой размножаются кролики. Ты же - ни гу-гу!- лишь на корточках знай себе ползай, их задумчивые шаги стираючи!.. К сожалению, мой благоверный - тоже не исключение  в этом смысле: казалось бы, чего проще, -пригрезилась тебе какая-нибудь ахинея из области эротической фантастики - хватай кусок пемзы и начинай драить умывальник; в конце работы - глядь - и твоя табула раса добела оттерта! - Так нет же, накрутят, накуролесят!.. Помню, однажды Дов нас к себе в гости всем семейством зазвал, - как видно, захотелось ему увидеть „полную картину". Славик накануне волновался, морально готовился, даже что-то там про детские неврозы перечитал: чтобы было, значит, о чем покалякать. Венечка же, напротив, держался раскрепощенно, все допытывался: „А у дедушки Дова дома можно на велосипеде покататься? Квартира у него большая?" - „Большая, - отвечаю, - ох, большая!" -а сама вздыхаю тяжело... Ну, да ладно. Пришли мы. Славик тут же начал из себя знатока корчить, про эдипов комплекс загибать. Дов ему в ответ кивает одобрительно, а сам, по глазам видно, не слушает -просто присматривается, как врач к пациенту...

Наконец, Славка выговорился, блеснул энциклопедической нахватанностью. Тут хозяин, как ни в чем не бывало, вдруг заявляет: „Ви, приехающие из России, очень... как это сказать?.. очень пассивный. В Израиле ви не будете чувствовать себе как среди рыб в воде, ибо так как тут надо уметь... как это по-русски?" - и старик изо всех сил шарахнул сухоньким кулачком по столу, наглядно демонстрируя оригинальный, чисто израильский рецепт самоутверждения. Мы с мужем переглянулись: вот уж чего-чего, а этого нам в России хватило? - Не токмо по столу, но и по несравненно более деревянным предметам порой приходилось метить, в бешенстве обороняя свое достоинство (так, на конференции по постмодернизму в Литинституте был бит за свое пакостное предисловие к Славкиным стихам составитель одного альманаха). Так что ж, неужели опьять двадцать пьять? Тем более, говорят, здесь, в Израиле, за малейшее рукоприкладство новоприбывший рискует быть привлеченным... Уже полно примеров. Вот эти-то доводы и хотел мой муж привести против едкого замечания Дова, но тот лишь ловко уклонился от продолжения дискуссии, отправившись на кухню заваривать чай. „Давайте я Вам помогу!" - встрепенулся Славик, увидев, как, шаркая, ветхий хлебосол катит впередисебя столик на колесиках, побрякивающий фарфоровыми чашечками. „А-а! - словил его за руку многоопытный казуист, - Ты вспомнил про своя работа!" - и самодовольно захихикал, холя и лелея собственную остроту. В общем, разговор весь вечер как-то не клеился. Вдобавок еще Венечка нас дергал, предлагая с ним вместе проехаться по длинному коридору... Чудо какой разбитной у меня мальчичек! Не будь его - визит наш семейный и вовсе свелся бы к схоластическим сентенциям страдающего непомерным самомнением хозяина и к дегустации нами его вездесущих мнимых „бисквитов"...

Вот как раз после этой вечеринки и стал меня донимать мой благодетель. За традиционной чашечкой кофе, после трехчасового ползания на четвереньках, должна я была выслушивать его жалобы на одиночество, боязнь смерти, преследующую его впотьмах, какие-то видения, - словом, ситуация вполне нарицательная: сапожник без сапог!.. Мало-помалу перешел он от экспозиции к ведущей теме: переезжай-ка ты, краса-девица, с чадом своим ко мне жить! Со мною горя знать не будешь, учиться пойдешь в ниверситет, а к малышу гувернантку приставим: квартира у меня вместительная, вздумаешь собачку завести - и ее прокормим!.. "Спасибо, - говорю, - за радушие, но у меня, на минуточку, еще и муж есть. Ему хоть ошейник и не требуется, но я, знаете ли, весьма к нему привязана. Уж извините..." - "Про мужа своего забудь! - Он существо нерешительное, ему до скончания дней суждено телячьи отбивные по тарелкам распихивать... Я ж - миллионер, европейская знаменитость. На твоем месте любая была бы счастлива!" - это я, разумеется, изрядно отредактировала его текст: он ведь не то что по русски - и на иврите-то не шибко грамотно чешет, - уж больно разные языки в его голове перепутались за всю многолетнюю практику.

Пришла я домой озадаченная да мужу все как на духу выложила. Тот возмутился: „Ах, вот он какой, прохиндей! Так-то он клятве Гиппократа верен!" - Ну, это Славик загнул: психоаналитики, пожалуй, этой клятвы и не дают, а так - присягают, скажем, языческому идолу, изваянному в форме гигантского пениса... или чему-нибудь в том же роде. Мне от этого, впрочем, ни холодно, ни жарко. „Ты мне лучше посоветуй, - прошу, -что делать? Жаль ведь такую халяву терять, а без моей подработки мы пока не протянем..." - „Да плюнь ты! Не обращай на него внимания! Не много ли чести старому импотенту?" - машет рукой мой супруг. Ну-ну!

Только ведь работодатель мой - крепкий орешек. Втемяшил он себе в башку молодую семью разрушить -и прет к своей цели напролом: даром что весь век был занят налаживанием целого клубка чужих интимных связей... Надоело, знать! Захотелось расслабиться. Всю весну мне под руку зудел: ну, когда же ты ко мне переселишься? - „А когда же, - отвечаю ему, труня, - ваша необъятная пациентка (есть у него такая пухлая матрона, каждую пятницу на прием является) перестанет от пустого ведра шарахаться, пока я полы мою?.." - Наконец, ближе к лету, сообразил он, видно, что ему фиг что светит, подступил ко мне с эдаким театральным видом и речет: в последний раз-де предлагаю, хочешь - айда со мной на Женевское озеро аж до самого октября, а нет - так вот тебе Бог, а вот - и порог! - Впрочем, что я говорю! Какой там Бог? Он ведь атеист закоренелый, перезрелый обольститель-то мой! Его, может, оттого и в Швейцарию потянуло, что он вообразил себя даббл-Ж-Руссо!.. Только я ему не очередная Элоиза - ночные вазы по утрам выносить! Ишь, купить захотел за свои „бисквиты"! - И ведь сколько насушил-то их - полные закрома; не иначе как через Сибирь до альпийских лугов добираться взбрело!

Словом, взбесил его этот окончательный отказ. Отработала я положенный срок. Вроде домой пора. Робко переминаюсь: „Дов, мне бы чек получить - ведь нынче день получки..." - Тут он вдруг и заявляет: ни агоры, мол, не дам, пока не вернешь мне то, что взяла у меня!" - „Это что же я взяла, любопытно узнать?!" - „Вот ступай домой и там хорошенько подумай!" - Видали трюкача!.. Вернулась я расстроенная, но мужа решила не подключать к этой истории. А тут, через три дня, звонят из полиции - да к тому же еще и Славка трубку поднял:так, мол, и так, заявленьице на вашу супружницу имеется, весьма деликатного свойства... Набрала я, себя не помня, номер этой образины двуличной и ору: „В чем суть твоего иска, хамелеон ты липкий? Что мне из твоего хлама могло понадобиться?" - А он в ответ: „Две часы. Ты украла две часы!" - Ну, дела! Сам у меня двадцать четыре рабочих часа свистнул - и еще смеет напраслину возводить! А ведь сказано: „Не лжесвидетельствуй!" - Неужто Бог его не покарает?! Помню, любил Дов приговаривать при всяком удобном случае: „Я, Фрозелинда, - (не слабую он мне кликуху присобачил, а?) - привык красиво и чисто во всем. Я - пер-фек-ци-о-нист!" - Теперь я наконец усекла, что это занудное словечко означает...

Побежала я к адвокату. Слезы так и брызжут. А он меня тетешкает: у истца, мол, нет доказательств вашей вины; впрочем, и вам нечем подтвердить факт его домогательства, - остается ждать. Время - лучший гробокопатель... Эх, плакали мои денежки, мне в унисон! И за что тебе, Фросечка, невезуха такая по жизни?..

Тьфу ты! Да что, в самом деле, за иппохондрия! Это мне-то не везет?! - Да у меня такой роскошный муж, такой забавный добрый мальчичек подрастает: есть отчего возрадоваться! - Вот же, кстати, и доказательство моей невиновности: зачем бы мне сдались его мифические „две часы" - коли счастливые отродясь часов не наблюдают!.. 

<..............................>
.