.
XIII

Сегодня йом шиши - выходной перед выходным... Славик как-то пошутил: это день, в течение которого нам надлежит прикинуть, на какие шиши мы будем жить всю следующую неделю. Из нас троих наименее озабочен финансовыми проблемами, конечно же, мальчичек: „Папочка, пошли к морю, и ты купишь мне моторную лодку" - „Ты куда-то собрался плыть, Венечка?" - спрашиваю я. - „Да. В Москву к дедушке с бабушкой. Хочу попросить, чтобы они купили мне ма-аленький вертолетик..." - „Ишь ты какой! - притворно возмущается Славик. - Скажи на милость: а вертолет-то тебе зачем?" - „Папа! Ну какой же ты глупый? - вздыхает Веня. - Ведь я на чем-то должен вернуться домой!.." Это его „домой" звучит с такой детской убедительностью, что мне и впрямь хочется назвать наше временное обиталище домом, за который не нужно каждые четыре месяца выплачивать умопомрачительные суммы коварной фараоновой сборщице податей, игриво поблескивающей своими нелепыми браслетами. Венечка у нас вообще редкостный фантазер и метафорист. Раз, делая поутру зарядку, Славик продемонстрировал ему вращательные движения шеи и попросил повторить упражнение. - „Папа! Да что ты! - замахал на него руками лукавый ленивец. - Так ведь только киски умываются!.." - „Ну просто весь в тебя!" - убеждаю я мужа. Он ухмыляетсяя: кажется, согласен.

Итак, мы решаем топать на пляж - благо, не так далеко: живем мы в Бат-Яме, в двадцати минутах ходьбы от бесплатного, всем ветрам открытого переперченного бассейна, чьи воды омыли человеческую цивилизацию в самом ее младенчестве. Путь свой мы преодолеваем легко, так как полудремотный марлевый слой раннего неба еще не прожгло йодом июльского зноя. Придя, располагаемся под теремковым навесом, опирающимся на три тесаных столба: наверняка Славик в конструкции нашего укрытия усмотрит повод к дальнейшему повествованию о любовных треугольниках и тройственных оргиях своей блудливой юности!.. Мальчичек, резво выпутавшись из маечки и шортиков, вприпрыжку мчит навстречу вечно бодрствующему разлапистому существу, соединяющему собой разрозненные части ойкумены. Нас, взрослых, этот гигантский почтальон почему-то отпугивает: возможно, тем, что из века в век доставляемые им на эту полоску земли известия сеяли страх, гибель, изгнание... Болезненно щурясь, мы всматриваемся в таящуюся даль: не прорежут ли шов горизонта быстроходные галиоты, пущенные на разведку тяжеловесными пузатыми нефами французских крестоносцев? - или раздастся рабий весельный всплеск римских галер, признающих только покорство кромсаемого ими пространства?.. „А знаешь, - говорит Славик, - бьюсь об заклад: ты ни в жисть не догадаешься, что мне сейчас напомнил этот прилив!" -„Вот еще выдумал - биться об заклад! Ты и так всю жизнь бьешься, как рыба об лед. Тебе мало, что ли?.. Давай уж, выкладывай плод своих прихотливых грез." -„Ну, ладно, - раскалывается он. - Ты, конечно же, помнишь регулярно прокручиваемые по советскому телевидению кадры с парадом Победы на Красной площади?.. Так вот, перламутровые шеренги стройно марширующих к обетованной суше волн швыряют в песок все новыми клочьями медленно издыхающей пены - знаменами и штандартами канувших в Тартар завоевателей. Сама идея империи, как таковой, уже сыгравшая отведенную ей в истории роль, безысходно пузырится на этом морском побережьи и неотвратимо сходит на нет?" - „Скажи, а оттуда, - я разворачиваюсь спиной к Европе и указываю в сторону Багдада, Тегерана и других веселых столиц, - оттуда к нам тоже кидаются в ноги с повинной поверженные символы былого величья? - Ты ведь сам недавно цитировал мне какого-то средневекового иудейского мыслителя, сказавшего, что как только Лев прекращает грызть еврейский народ - его тут же начинает клевать Орел и наоборот... Я вот только не помню, кто из двух зверюг воплощает собой христианство, а кто - ислам..." - Славик не отвечает. Он хмурится то ли от моих слов, то ли от собственных мыслей. Венечка чертит на пограничной влажной полоске песка недавно заученную им букву „ламед", - он утверждает, что она походит на страуса. Интересно, кого в таком случае напоминаем все мы, взрослые, привезшие сюда своих детей, дабы их научили пугливо зарывать голову в сиюминутность - прячась от неизбежности надвигающихся мертвящих хамсинов?..

Я открываю книгу Иштвана Рат-Вега, накануне отрекомендованную мужем как чрезвычайно занимательное чтиво. Открываю наугад, потому что люблю читать нового автора с бухты-барахты, оценивая его достоинства по первому впечатлению от совершенно произвольно выбранного отрывка, - и узнаю следующее: „Стало известно, что из имени некоего Андре Пюйома (Andre Pujom) вышла анаграмма Pendu а Riom (его повесят в Риоме). И что же произошло? Случай приводит Пюйома в Риом, здесь он ссорится с каким-то незнакомцем, закалывает его, предстает перед судом и действительно заканчивает жизнь на виселице..." - Ну и ну? Не иначе как ради одного этого загадочного курьеза супруг и подсунул мне томик реликтолюбивого венгерского причудника. Что ж, самому Славику тоже есть о чем порассказать на эту тему!.. На втором курсе Литинститута, когда Антонина уже была беременна, но до свадьбы оставалось месяца два, готовившийся стать папой влюбчивый стихотворец познакомился и закрутил роман с юной критикессой Иришей, большим знатоком столичной закулисной кухни. Девицу отличало, помимо надменной восточной красоты (по маме она была еврейкой), еще и неоправданно высокомерное обращение со сверстниками: еще бы - ведь в свои двадцать лет она уже была знакома со всеми звездами театральных подмосток - ибо устроилась уборщицей во МХАТ, обзаводясь драгоценными связями. Тем не менее, проникновенными своими речами Славик завоевал ее внимание и, помню, даже похвалялся страстностью ее прощальных объятий, когда она, собираясь домой, покидала его общагу... Но близился Новый год, и любвеобильному прохиндею предстояло решить, с кем его встречать: с зачавшей от него поэтессой или с еще не тронутой им адептшей Зоилова ремесла. Выбор его пал на Антонину, по отношению к которой он, впрочем, уже и тогда ничего, кроме чувства долга, не испытывал, но это-то самое чувство - стоившее ему впоследствии целых трех лет жизни - и вынудило высокоморального лирика нанести кровную обиду Ирише, ничего не подозревавшей о похождениях своего нового знакомца. Здесь еще сыграло роль давнишнее предсказание одной дородной особы, вычитавшей на Славиковой ладони, что у того никогда не будет детей: желая во что бы то ни стало развеять довлевшее над ним пророчество хиромантки, муж мой решил стать Антонининым мужем - на первых порах и, как говорится, до лучших времен... Впрочем, испытывая комплекс вины в отношении отвергнутой им критикессы, Славик свел ее на собственном дне рождения с однокурсником, ростовским культурологом и историософом Мануком Жажояном, так же как и он, залетевшим после первого года учебы в армию, а теперь возвратившимся в alma mater не без некоторых наполеоновских задумок... С этим самым Мануком в Славкиной жизни уже было связано весьма странное приключение: один раз пышновласый, как ливанский кедр, армянский эстет уже спутал ему все карты в любовном преферансе. А случилось это так. Демобилизовавшись почти одновременно, оба они повадились в гости к ереванской затейнице Анаит, с которой знались еще будучи абитуриентами (помните, это она была ночной свидетельницей фиглей-миглей моего дражайшего с Машей Дедушкиной). У Анаит была подруга Юля, инфантильно грассировавшая киевляночка, писавшая пастелью разных там марсиан и сразу пленившая Славика своими кошачьими повадками. Но Манук оказался шустрее: по-видимому, навязчивая идея переспать с иудейской женщиной уже тогда не давала ему покоя!.. Итак, в тот памятный вечер щебетливых посиделок, игры в слова (побеждал виртуоз, что умудрявшийся сочинить наидлиннейший стишок, все строчки которого начинались и заканчивались на „ч") и вальсирования в одном исподнем по коридору солидного большевистского дома, где Анаит снимала комнату, четверо шалопутов распили пару бутылок шампанского - после чего их стало клонить ко сну. В их распоряжении, как нарочно, оказалось всего две кровати, и хотя четыре вполне успешно делится на два -в данном случае с арифметикой возникли проблемы. Как он ни бился - Юленька на все потешные ухаживания Манука отвечала лишь издевательским хохотком, что и покрытого густой черной шерстью романтичного горца доводило до белого каления... Когда же подружки, расположившись на одной из коек, саркастически пожелали спокойной ночи слегка охваченным мировой скорбью дембелям, наиболее скорбящий из них двоих, Жажоян, стремительно вклинился между игривыми щебетуньями и заявил, что намерен спать с киевской художницей. Таким образом, хозяйке веселого салона не оставалось ничего иного, как перебраться на софу к Славику, с которым ее до сих пор связывали исключительно приятельские отношения... Анекдот состоял в том, что, в отличие от влюбленного товарища, проведшего бессонную ночь в безрезультатных домогательствах, Славик, совершенно неожиданно для себя, пополнил коллекцию своих ощущений и даже получил в награду от ереванской забавницы мясистый пэрсик, на случай припрятанный в резном серванте. По-видимому, Анаит все еще помнила о той роли немой статистки, которую ей довелось сыграть на „картошке" три года назад, и подсозна-тельно стремилась хотя бы разок выдвинуться на первый план. Поскольку же „дружба народов" оказалась на поверку несколько односторонней, раздосадованный ростовский Кедр не смог скрыть своей зависти и чуть было не рассорился с товарищем, утверждая, будто не выспался из-за чересчур навязчивого скрипа Славкиной софы.

Но вернемся к нашей отвергнутой критикессе. Ириша преподнесла имениннику пышный букет роз и быстро перезнакомилась со всей компанией (торжество состоялось, опять-таки, в доме у гостеприимной армяночки).Манук, вконец отчаявшийся добиться взаимности от лукавой Юленьки, не долго думая, переключился на новенькую - и на этом судьбинном витке его ухлестываниям суждено было увенчаться успехом... Через три месяца после того, как Славик расписался с нелюдимой Антониной (которую он предпочитал не вводить в круг своих соратников по студенческому легкомыслию), была сыграна свадьба Манука с Иришей. Таким образом, если мой муж перепихнулся с Анаит в пику посягновениям Манука на сумасбродную Юленьку, бередившую в Славике тайное влечение, - то, в свою очередь, обладавшая критическим умом Ириша не устояла перед соблазном отомстить переборчивому любовнику - и выскочила замуж за его вездесущего приятеля... Казалось бы, цепь замкнулась... Да не тут то было! В отличие от Славика, с первых дней супружества окунувшегося в самую мрачную и постылую достоевщину, Жажоян оказался везуч в выборе спутницы: Ириша пекла мужу хрусткие пирожки с капусткой, вязала ему развесистые узорчивые пуловеры, - словом, во всем следовала советам своей еврейской мамы, владевшей безошибочными рецептами счастливого домостроительства?.. Все это, конечно же, вызывало зависть у жертвы этических соображений, каковою осознавал себя взнузданый невменяемой Антониной вольнолюбец... Особенно горько ему было от того, что Ириша, злобствуя на его слюнтяйство, на его показную порядочность, напрочь прекратила с ним всякое общение и, более того, изо дня в день планомерно отдаляла от него Манука со всей нараставшей, как снежный ком, бесшабашной компанией - эпицентр буйства которой она переместила к себе на Сокол. Славик стал изгоем в обществе прежних друзей; впрочем, посетуй он на данное обстоятельство интровертивной от природы Антонине - вместо утешения нарвался бы на едкую издевку недоумения...

Время шло. В обеих семьях появились новорожденные, только у Мануков (так в институте прозвали внешне сливавшихся друг с другом шевелюристых молодоженов Жажоян) дочек родилось вдвое больше. И тут Славку обскакали! Ну что за напасть, право слово?.. С Мануком они теперь якшались только на лекциях, где их не могла видеть злопамятная Ириша, отстававшая от уже почти разлученных ею друзей на курс. И вот, как ни странно, в отличие от Славика, сжавшего зубы и не желавшего распространяться о своих взаправдашних личных передрягах, удачливый Манук, катавшийся как сыр в масле, любил гневить Бога - перемывая косточки ходившей перед ним на задних лапках „теще-жидовке"... В ответ на строгие предупреждения со стороны собеседника - авторитарный кавказский зять лишь отнекивался, склабясь: „Да это я так!.. Ты ведь понимаешь - у нас, евреев и армян, судьба общая. Мы можем только понарошке подначивать друг дружку"

Зная о страстишке товарища к составлению анаграмм, Жажоян как-то попросил реставратора древнего вида гадания пожонглировать, шутки ради, буквами его шумеро-аккадского имени. Славик внял просьбе и, после двухчасового мучительного вживания в перипетии чужой судьбы, у него вышел следующий лаконичный диалог: „Но я ж - муж!? - „На-ка!" Впрочем, несколько смущенный однозначностью возможных толкований этой сакральной формулы, наш анаграммист решил скрыть результат своего эксперимента от незадачливого заказчика.

Весной начался набег литинститутских лириков на Севастополь, где им предстояло ублажать слух черноморских матросов и захолустных старых дев своими гастрольными декламациями. Оба приятеля записались в поездку, так как им не терпелось увидать зацветающий миндаль и заодно развеяться от выхлопных газов широкошумной круговерти Садового кольца. У Славика за месяц до этого произошел окончательный разрыв с Антониной, что, впрочем, еще не принесло ему желанного облегчения. Без отца оставалась ни в чем не повинная малышка, а кроме того, жизнь казалась безнадежно загубленной... Очутившись в тихом городе у моря, белом побратиме Иерусалима, разведенный мечтатель сразу же отделился от залетной стаи, где тон задавал задиристый кропатель псевдо-авангардистских романсов Дионис Дневников – тайный Славкин недображелатель, - и погрузился в элегическое уныние, часами отрешенно выстаивая у берегового парапета и пересчитывая торчащие на рейде крейсера... Впрочем, даже на самый захудалый ботик столичные гастролеры не были допущены опасавшимися матросской эмансипации бдительными поллитра-ботниками. Что же касается провинциальных барышень, то те просто-таки вешались на шею заезжим бонвиванам, а это едва ли могло не отразиться и на Славкином времяпрепровождении: мимолетная курортная связь с любительницей острых ощущений, как я уже однажды упоминала, аукнулась неожиданным продолжением в Москве, где та настигла беглеца и задала ему серию дополнительных ласковых трепок -пока он не вытолкал ее за дверь, от всего сердца всучив билет на Симферопольский поезд... Не отставал от остальных и Жажоян. Прибамбасывая по благоуханному городскому проспекту, он бахвалился перед собратьями по разгулу: „Нет, вы только обратите внимание, как страстно у встречных женщин раздуваются ноздри, едва они окидывают меня взором!" - и тут же в фойе театра, где они намеревались скоротать вечер, закадрил простоватую почтальоншу Лену, чтобы испариться с ней во время антракта. Славик досмотрел гениально испохабленную комедию Реньяра до благополучной развязки и неспешно побрел в гостиницу - где его ждала запертая изнутри дверь: администратор поселил их с Мануком в одном номере. Пришлось провести ночь у нескрывавшей восторга сказительницы плоских анекдотов Воробьевой, чирикавшей до утра о своем нетерпении обзавестись прочной семьей... Назавтра, ближе к полудню, Славик, измочаленный принудительной сатисфакцией, наконец-таки доплелся до своих апартаментов - но они вновь оказались на задвижке, а в ответ на его рассерженный стук послышалось наглое хихиканье волостной письмоводительницы: „Еще низя-а!" - Кровь бросилась ему в лицо и, со всего размаха высадив ногою дверь, взбешенный постоялец едва не вышвырнул из комнаты беспардонную шлюху и ее опешившего кавалера.

После этого происшествия их и без того уже изрядно пошатнувшимся приятельским отношениям с Жажояном пришел истец. Друг на друга они щерились волками, просили администратора их расселить, но вы-то не хуже моего знаете возможности совкового сервиса... Таким образом, вопреки собственному желанию, бревном валявшийся на койке Славик вскоре сделался свидетелем премилого, по фальши не уступавшего севастопольской трактовке Реньяра, телефонного разговорца между Мануком и подающим надежды театроведом: „Ириша? Иришенька, здравствуй, золотце мое! Я так соскучился!! Как ты там поживаешь? Как малютки?.." - и так далее. Вот с кого ему следовало брать пример, если бы он вдруг замыслил сделать карьеру прощелыги-нувориша, любой ценой стремящегося затесаться в элитарную тусовку белокаменной и златоглавой!.. Но у Славика всегда были несколько иные планы - и поэтому он катапультировался из номера со скоростью поклонника Скарлатти и Перселла, ненароком угодившего на концерт марокканского блеяния... Нервными шагами приближаясь к облюбованному им прибрежному парапету, наш поэт неожиданно напоролся на задумчивую почтальоншу Лену, которая тут же в него вцепилась и поволокла на скамейку исповедоваться: „Я знаю, что ты обо мне думаешь. Что я дрянь, продажная кукла... Ты прав, тысячу раз прав!" - стала она закатывать глаза, стараясь подражать немигающей звезде севастопольского театра Ольге Поюбякиной. „Что же тебе, собственно, от меня нужно?" - сквозь зубы процедил уже начинавший догадываться Славик. Почтальонша Лена воровато оглянулась по сторонам и прошептала: „Я тебе скажу. Но только не здесь... Давай зайдем в какой-нибудь подъезд, а?.." - „А что? -подумал он.- Пожалуй, это был бы дерзкий ход!" - и, соблюдая презрительную дистанцию, последовал за разносчицей телеграмм, втайне молясь,чтобы она не оказалась разносчицей чего-нибудь еще... „Я знаю этот подъезд, - деловито осмотревшись, сообщила Лена, - Он находится в ведении нашего почтового отделения!" "Ну-ну, - мысленно сыронизировал отправитель приветственного послания, - вот, пожалуй, кому впору претендовать на ключевой пост в Министерстве случайных связей!.."

На следующий день, в купе грохочущего по направлению к Москве состава, какая-то из томно гнусавящих литинститутских поэтесс спросила фанфаронистого всезнайку Диониса Дневникова: „А что Манук? Почему он вдруг решил остаться?.." - „Манук влюбился, - шмыгнул носом любимчик многотомного мастера филосовковской лирики Педикюрова, - Он собрался с Леной в Феодосию, а оттуда - в Ростов, к родителям на побывку. Сказал, что вернется через две недели..."

Через два с лишним года пользующийся высоким авторитетом среди коллег преподаватель эстетики Московского Православно-гуманитарного колледжа возвратился в столицу из цитадели донского казачества, где провел под крылышком у родителей летний отпуск. От соседей по площадке он узнал, что супруга его заочно с ним развелась, вышла замуж за бывшего однокашника-еврея и, заодно с мамой, дочурками и вырученными за квартиру деньгами укатила на Ближний Восток за лучшей долей: „Но я ж - муж?" - „На-ка!.. " Французскому комедиографу Реньяру и не снился подобный финал. Зато случай этот, несомненно, мог бы воссиять жемчужиной в собрании буквоедческих редкостей бережливого Иштвана Рат-Вега - не отдавай тот сугубого предпочтения делам давно минувших дней?..

...Я отрываю глаза от страницы. Мальчичек у самой кромки моря вступил в поединок с лениво перекатывающейся медузой. Муж мой пересел на солнцепек и жмурится, обхватив колени. - Славик, а ты не встречал здесь Иришу? - Какую еще Иришу? - искренне недоумевает он. - Ну, рецензентшу закулисную, бывшую жену Манука... - Ба-а! - врубается муж, - Не-а, не встречал и не горю желанием, честно признаться!.. Взгляни-ка лучше вон туда, - он проводит рукой по акварельно размытому окоему, - видишь? - где-то там должен быть Париж. А вон там - Рим, прямо напротив... Если взять много правее - Лондон, Копенгаген, Стокгольм... - сейчас он похож на уличного регулировщика, увлекшегося служебной гимнастикой. Так вот, поверишь ли, в каждом из названных городов живет ныне хотя бы один из моих когдатошних однокурсников: расхаживает по склеротичным картинным галереям, топчется на Трафальгарской площади, искательно расшаркивается перед степенными шведскими академиками... А я сижу здесь, на средиземноморском берегу, поджариваясь под немилосердным солнцем аравийской пустыни, и в голову мне нейдет ничего другого, кроме любимого четверостишия из Уильяма Блейка, - помнишь, я однажды уже тебе его цитировал:

Весь Демокрита и Ньютона
Частиц и атомов набор – 
Песок у моря, где Израиль 
Свои палаты распростер.

Мы долго еще после этого сидим молча. Славик пересыпает песчинки из ладони в ладонь... Примерно так же он любит пересыпать буквы людских имен - раскавычивая ребусы переменчивого Провидения. 

<..............................>
.