.
XIV

Эх, чертов старый клеветник! Исповедник ссиропившихся помпадурш! Наконец-то мне пришло заключение следователя из полицейского участка: „Невиновна в совершении уголовного преступления!" - Ну, Дов, пер-фек-ци-о-нист бисквитный, теперь держись! Я с тебя за моральный ущерб все твои гонорары повытрясу - чтобы потом соорудить на них бюст Фрейда где-нибудь в центре Мекки!.. Честное слово, как же я рада! - Ведь недавно еще не знала, что и делать, - даже к мужу своему, ленивцу австралийскому, за помощью обратилась: утвори, дескать, что-нибудь недоброе с именем этого гнусного пройдохи... Слава Богу, не пришлось руки марать: все же, что ни говори, - грех!

В принципе, я и рассекретить-то толком не способна механизм его каббалистических прозрений - муж об этом рассказывает как-то невнятно и неохотно, словно опасается показаться немного того, с идеей фикс... (я, кстати, абсолютно отказываюсь понимать, отчего это так говорят: „идея фикс"? Почему не идея пломб или золотых коронок?! Да и кому вообще, кроме дантистов, подобные идеи в голову могут прийти?..) Эх, дурачок мой робкий! Знал бы ты, какие надежды я возлагаю на твой провидческий дар, на твое уникальное рукомесло!..

Ведь и впрямь загадка: встретил он однажды, еще в Москве, некоего Сучкова, молодого прохаика, разразившегося сочинением небывальщин про одного отставного кэгэбэшника, нашумевшего тогда своими разоблачениями сгнившего режима. Писатель искрометных баек о ту пору бедствовал и не ведал, что бы ему такого предпринять... Славик же - возьми да и оседлай своего конька, составил из его имени „Дмитрий Сучков" такую анаграмму: „Мудри свой китч!" - ан, глядь, и вправду - через пару недель получает бездомный литератор заказ от одной петербургской телекомпании на сценарий развлекательного сериала, который принес ему впоследствии немалый доход - и тем самым, в известной степени, вывел из штопора (вы не подумайте, я имею в виду авиаторский термин, обозначающий крутую безнадегу, а вовсе не тот предмет, которым начинающий сатирик каждодневно пользовался, откупоривая утешавшие его в безденежье бутыли!..) Или, к примеру, вот еще приключеньице буквенное. Возглавил как-то Содружество российских писателей мордастый ташкентский горлохват Тимур Пулатов. Привели его к власти, кажется, всякие там близорукие исписавшиеся чинуши из верхушки литераторского объединения „Капель". А тут черносотенные мамелюки возьми и пригрози ему: мол, секир-башка тебе сделаем, коли с нами не снюхаешься! - Ну, он, понятное дело, взял да и снюхался, профура, на писательском пленуме как заявит: „Вековому союзу православия с исламом угрожают козни католицизма, подстрекаемого мировым сионизмом!" - Моськи капелевские в ужасе хвосты поджали, трусят по разным инстанциям, жалуются на вероломного неандертальца. Славка же плечами пожимает: „Все правильно. Так и должно было случиться! Тимур Пулатов - это „Риму в отплату". Он воплощает собою суфийский фундаменталистский дух, в слепой ярости мстящий Западу за крестовые походы и многовековую колонизаторскую спесь!.." - При этом присутствовал драматург один известный, Михаил Шатров: он хоть и Лифшиц на самом-то деле, да в каббалистических штучках не очень-то силен - все больше по части околоправительственного шмыгания, сифилизации образа вождя и других нужных народу вещей, - так вы бы видели, как его, сердешного, от Славкиного резюме перекосило! Что делать - не привык драмодел к метафизике, закондовел, так сказать, в реализме!.. А я вот лично верю в то, что, как утверждает мой супруг - каждый алфавитный знак, помимо фонетической, обладает еще и смысловой сущностью, и, пересыпая эти мини-сущности из одного сочетания в другое и напряженно при этом самоуглубляясь, можно достичь проникновения в эфемерный мир будущих событий, и не просто проскользнуть в него тщедушной тенью - но и действенно повлиять своей медитацией на его затвердевающие формы!..

Вы можете криво усмехнуться: мол, что же это за каббала такая - с кириллицей? - давай уж тогда на иврите или, того лучше, на арамейском!.. - А я вам так отвечу: Бог - он полиглот и, видя, что фабула заквашивается в России, либо в местах с нею флюидно связанных, дозволяет избраннику своему заклинать старушку Вечность по-русски. Так что от географической точки зависит порой успех всего предприятия: важно безошибочно соотнести языковое поле с судьбинным...

Кстати, если мы уже затронули географию, не могу умолчать об одной фиоритуре. Манук Жажоян, как вы помните, был родом из Ростова-на-Дону, Ириша же - коренная москвичка. Так вот. Осознав на самом раннем этапе, что его совместная жизнь с Антониной есть зона повышенной сейсмичности, Славик отважился кинуться очертя голову в омут супружеской неверности. Тоню он не любил и факта этого от нее почти не скрывал.  Тем более, что, пропадая после очередного скандала по три недели у себя в общаге, слывшей гнездилищем плотского вертопрашества, он вполне прозрачно намекал  законной гарпии на род своих развлечений... И что же? - Затеяли на него облаву две рано слетевшие с катушек поэтессы: Ростовцева и Московцева - две топонимические ипостаси счастливого, Славиком невольно инициированного, брака Манука с Иришей}.. Скажете: совпадение? - Вы лучше вдумайтесь: ладно, города заговорили устами взбалмошных нимфоманок - так ведь у них, сочинительниц одержимых, еще и фамилии в рифму!!! Повадились они к женатому мужчине чай пить с декламацией своих юродивых виршей вприкуску, да словно меж собой сговорились: ни разу накладки не вышло - захаживали строго по графику, избегая столкновений. Московцева - та сразу разлеглась на Славкиной походной койке всей своей семимильной статью и начала высказываться не по-восемнадцатилетнему зрело о том, почему следует предпочесть гуманитарных мужичков техническим, а также - почему , по ее мнению, у Славика как у поэта кишка тонка, даже и при том, что двенадцатиперстна... Настигая сержантски бодрыми шагами свою жертву в кашалотистом коридоре, она деловито брала его за грудки и постфактум уведомляла: „Так, Плоткин, ты быстро бросил свою шандарахнутую балкой Антонину и женился на мне! Я понятно объясняю?" - Официальный тон своих нахрапистых ультиматумов она блюла вплоть до заключительного взвизга их односторонне агрессивных взаимоотношений - когда, справедливо вознегодовав на хамовато-богемную отроковицу, неотступно изобличавшую его в истощении художнической потенции, он популярно растолковал ей, где раком зимуют, а именно: отвернув до упора горячий кран в кабинке мужского душа и в течение десятиминутной процедуры превратив это морозостойкое существо в жароупорное...

С пышнотелой Ростовцевой все было несколько сложней. Подчеркнуто девственная дочь полка тороватых погромщиков из „Нашего соплеменника" - рупора неслиянно-слюнявой соборности на троих, -несмотря на врожденную генную перекличку с обществом „Падаль", до беспамятства втрескалась в своего идейного врага, за что ее матерь, весь век щучившая кусучими статейками безродных космополитов от поэзии, готова была порешить свое чадо с восклицанием Тараса Бульбы: „Я тебя породил - я тебя и убъю!" Колченого семеня за Славиком по всему Литинституту, Ростовцева страстно нашептывала ему свои чюйствительные галлюцинации: „Бабочка! Ты напоминаешь мне бабочку, бархатокрылого махаона беззащитно бьющегося в оконное стекло. Лети ко мне, нежная цикада, - я впущу тебя в осиянную лучиной горницу, согрею теплом своего дыхания!.." - Но наш мотылек даже и представить себя не мог со столь раскормленной тульскими кренделями особой - и всякий раз упархивал от нее, как от огня.

Тут я просто обязана рассказать о той зловещей, растлевающей роли, которую сыграл в описываемой мною истории в частности - да и во всей биографии моего мужа в целом - человек, или же призрак, по имени Григорий Марговский. Этот непостижимый персонаж так же непостижимо исчез из Славикова поля зрения, как, впрочем, и возник.

А появился он на свет весьма нетрадиционным путем, если не сказать - чернокнижным... Изможденный любовными неурядицами, поэт сидел однажды запершись в своей анахоретской келье и высмаливал пачку за пачкой - когда вдруг раздался чей-то вкрадчивый стук: словно домовой жалобно поскребся к выдворившему его накануне разгневанному хозяину. „Кто там?" - вздрогнул Славик. - „К вам с игрой - Игрой Игр!.." - донесся из-за двери кокетливый смешок. Выглядывая в коридор, потревоженный мечтатель уже весь нахохлился - будто птица-говорун, приготовившаяся дать отпор выщипывающим из нее последние перья сексуально экспансивным белым воронам, - но внезапно напоролся на полное отсутствие какого бы то ни было визитера... Зато на линолеумном полу, у порога, он узрел сказочно новенькое подарочное издание „Игры в бисер" Германа Гессе - романа, который ему прежде по разным обстоятельствам не удавалось прочесть. Муж мой, прививший и мне со временем свою излюбленную привычку раскрывать наугад дотоле не читанную книгу, распахнул ниспосланное ему кем-то зерцало где-то на первых страницах и, еще раз растерянно оглядевшись по сторонам, вполголоса озвучил бросившуюся ему в глаза формулу: „Правила этой игры игр нельзя выучить иначе, чем обычным, предписанным путем, на который уходят годы, да ведь никто из посвященных и не заинтересован в том, чтобы правила эти можно было выучить с большей легкостью. "Странный по своиму ритму озноб пронизал оба его предсердия. В тот же вечер Славик с упоением погрузился в повествование загадочного немца о строгом, выверенном, и в то же время сокровенно-запутанном, пути вальдцельского искусника, примерного ученика, подвижника, чей аскетизм, несомненно, при ближайшем рассмотрении, таил в себе некую горестную неисповеданность... Трое суток кряду лишая себя сна и пищи, почти уподобясь в умерщвлении плоти целомудренному Кнехту, он читал запоем - пока, наконец, с выдохом облегчения, не захлопнул осиленный том. Суть Игры Игр так и осталась для него непроницаемой шарадой, но его беспокоило другое. Странный, слишком уж театральный по форме, отклик пожелавшей остаться неизвестной посетительницы резко оттиснулся в его памяти: „К вам с игрой - Игрой Игр?.. " - Кто мог затеять с ним эту замысловатую партию? Тучная фифа Ростовцева? Беспардонная оглобля Московцева? А может. Маша Л., отвлекшаяся от докучного бердяеведения, или Рита Ш., к тому времени уже плескавшаяся в Средиземном море и - во что верится с большим трудом - вдруг вздумавшая навестить своего давнишнего любовника в его гордом одиночестве?.. Нет, нет - и еще дважды нет! Незнакомка - если только она и впрямь состояла из плоти и крови - не могла до своего визита входить в сферу ощущений склонного к метафизике поэта: ведь это скорее он всю свою жизнь раздаривал книги обожавшим или обожаемым кокеткам или халдам, преследовавшим либо сторонящимся его - влюбленного, а то и доведенного ими до бешенства...

В одно подчеркнуто прозрачное сентябрьское утро его наконец осенило: произнесенный в пустынном, как Стикс, коридоре эзотерический пароль есть анаграмма из чьего-то имени: быть может, имени самой организаторши розыгрыша?.. Но нет: в словосочетании "Игрой Игр" отчетливо просматривается мужское имя - Григорий; что же касается неиспользованных литер - то они явно обнаруживали тенденцию к образованию мужской же фамилии с польским окончанием "ский". Оставалось только выкристаллизовать корень этой фамилии, дабы воскресить ее из россыпи, - и нашему орфографу-ожерельщику удалось это осуществить не ранее, чем с него сошло семь потов. Итак, у него получилось: Григорий Марговский - от имени Марго, Маргарита, Рита...

Через несколько дней на семинаре у вислобрюхого Евгения Педикюрова состоялось обсуждение вяленой лирики санкт-петербургского худосочного сладкогласца Деметрия Заеюкса. Забывчивый классик, пяля в никуда подслеповатые зенки, время от времени придавал витиеватому прозвищу рецензируемого то одно, то другое ударение, от чего оно звучало каждый раз все нелепей: 3'аеюкс...За’еюкс... 3ае'юкс... (Чему удивляться! - Ведь любивший названивать своим вассалам клюворылый патрон на их "Алло?" неизменно отвечал: "С кем я говорю?" - "А кто вам, собственно, нужен?" - удивлялись в трубке. - "С кем я говорю?" -строгим, не терпящим никаких околичностей голосом повторял признанный мастер маразма, и мало кому в голову могло прийти, что за устрашающей начальственностью его тона кроется обыкновенный склероз: еще не набрав окончательно семизначный номер, он успевал запамятовать, кому звонит...) После традиционной преамбулы руководителя слово взял дежурный выскочка Дионис Дневников. Арийски безупречный ряхой корифей молодежных альманахов, благополучно скрывавший от редакторов-антисемитов свою бердичевскую бабушку, он долго и нудно нахваливал мнимую цветистость бледноамебных виршей Заеюкса, а затем, под занавес, плюхнул ложку дегтя - осторожно намекнув на подозрительное сходство образа, на котором был выстроен один из прилюдно препарируемых опусов, с метафорой, намного ранее употребленной неким Григорием Марговским: короли, играющие в крокет скипетром и державой... Уличенный в плагиате Заеюкс весь покрылся бордовыми пятнами, залепетав что-то о параллелизме озарений, но даже маэстро Педикюров, в свое время переколпачивший хайямовские рубаи, укоризненно, на манер китайского болванчика, покачал набалдашником... Вслед за этим был объявлен перерыв на десять минут, во время которого заметно взволнованный Славик подошел к перекуривавшему на подоконнике Дневникову и спросил: кто такой упомянутый им Григорий Марговский и откуда он вообще взялся? - Оказалось, так зовут первокурсника, всего лишь без году неделя обитавшего в стенах Лицея на Тверском, но уже успевшего натворить переполоху среди тамошней пишущей братии, чрезвычайно ревниво относившейся к чьей бы то ни было инфернальной одаренности. Да-да, именно это определение наиболее точно характеризовало талант неофита, стихи которого Славик не переминул тотчас выпросить на кафедре творчества, где под спудом оседали все прошедшие конкурсный отбор рукописи... От этих наплывающих в ритме фата-морганы, выпадающих из всех канонов ирреальных верлибров одновременно веяло филигранной восприимчивостью и чудовищной черствостью, возвышенной искренностью и циничным лицемерием, вечной влюбленностью в тайну земной красоты и дьявольским пристрастием к истязанию ближнего. Никогда прежде Славика, вполне своеобразно мыслящего в своих классически завершенных строфах, не тянуло к заимствованию чужих художественных идей, но эти стихи словно обладали каким-то демоническим магнетизмом, их порою садистический дендизм заглатывал тебя с потрохами и, - оказываясь как бы в самом чреве эстетски-изломанной, нескрываемо порочной духовности, ты уже не мог просто довольствоваться ролью пожранного китом Ионы, но и сам стремился стать этими фантасмагорическими видениями, облаченными в словесную порфиру вызывающей расцветки!..

Встреча их была неизбежна, хотя бы исходя из утлости литинститутского мирка, но Славик все же решил форсировать события и, выследив во дворике после занятий темноволосого бледного юношу, неожиданно вышел к нему из-за мощного, исщербленного муравьиными траншеями тополиного ствола. "А, Вячеслав Плоткин! Приветствую! - невозмутимо сощурился тот, откуда-то отлично знавший моего мужа. - "Я хотел бы задать тебе всего лишь один вопрос..." - медленно начал Славик. - "...Не являюсь ли я твоей креатурой, твоим големом? - все с той же виртуозной проницательностью подхватил его мысль собеседник. - Ну, что ж, я, пожалуй, тебе отвечу. Как ты помнишь, кормилицей великого Микеланджело была жена простого каменотеса, - означает ли это, что свою любовь к пресуществлению бесформенных глыб в шедевры ваяния Буонаротти впитал с молоком дородной итальянки?.. А сын перчаточника из Стратфорда-на-Эйвоне, многоликий Уильям: быть может, все его творения - трагедии, хроники, сонеты - это одна и та же, гневно брошенная в лицо человечеству, лайковая перчатка записного дуэлянта? - И да, и нет! Кто может с уверенностью сказать, в каком из двух направлений действительности течет время? Ведь чудится же нам порой, будто чересчур быстро вращающееся колесо крутится на самом деле в противоположную сторону! - А что, если и вся мировая история движется от своего цивилизационного апофеоза к первоистоку, а старец с годами все более оребячивается - чтобы в конце концов умалиться до эмбриона и стать каплей мозга собственного отца?.. "

Славику было и жутко, и увлекательно находиться в обществе этого непонятной породы парадоксалиста. Пока они - нет, не шли - плыли в ногу по Бульварному кольцу, Григорий рассуждал то об отличии "высокого" неба древней Иудеи от "низкого" звездчатого шатра Эллады - чем и объясняется, по его мнению, политеизм греков, рассмотревших более детально персонажей своего пантеона; то о мотивах, побудивших младшего из троих близнецов Горациев, клятвенно скрестивших на знаменитой картине короткие римские мечи, однажды сделаться сестроубийцей: ах, нет, разумеется, официальная версия Тита Ливия остается в силе? - но покарать отступницу вызвался именно он, ибо старшие братья слишком долго держали его при себе в роли козла отпущения, мальчика для битья - вот он в кои-то веки и решил отыграться на существе еще более слабом и безответном... В какой-то момент Славику вдруг мучительно захотелось очнуться, высвободиться из пут всепоглощающей феерии. Он резко остановился и стал вглядываться в раскачивающееся пространство: но не узнал его! - Уличные фонарные столбы превратились в аллею скрючившихся горелых спичек; на том месте, где еще недавно высилась на бетонной свае стеклянная круглая будка с постовым, пылился теперь пустой бокал, на дне которого валялся засушенный таракашка... И вдруг стало ясно, что вовсе они не прогуливаются по вечереющему осеннему городу, а сидят в затхлом студенческом общежитии, в Славиковой комнате, за неубранным столом, и святотатственным угрюмым дуэтом грезят наяву...

- Ты должен стать светильником зла! - убеждал его демоническим шепотом сотворенный из буквенной россыпи гость. - Ты напрасно стыдишься зияний души -они целительны для многажды проклятого! Аляповатой созидательности рожденных героями ты - будучи усыновлен Великим Мраком - сумеешь противопоставить целенаправленное растление сути. И ты затвердишь формулу могущества - всякий раз подставляя, взамен ее неизвестных, число, месяц и год рождения очередной пленительной жертвы!.. - Но почему я непременно обязан мстить взращенным в геройстве?! Быть может, я хочу просто жить и иметь друзей, в том числе и среди них... - пытался возражать наставляемый. - Никто из них никогда не станет тебе другом, а их унижающим покровительством ты, кажется, уже сыт по горло! Они ждут от тебя заискивающих улыбок - а ты проДЕМОНстрируй им свой оскал! Их жены и дочери превратятся в дворовых сучек, жадно облизывающих тебя горячими языками! Я знаю: с пеленок ты подвластен созвездию Рыб, - так пусть же это будут две клыкастые акулы, нещадно рубящие вокруг себя мелюзгу чужих и чуждых судеб!.. - Бред! - заорал на него мой Славик. - Все это параноидальный бред! - Но сначала им надобно побрататься, - немигающе надвигался на него сотворенный из россыпи, - перво-наперво двум океанским пантерам суждено пожрать друг друга!

Застигнутый врасплох анаграммист вскочил и попытался оказать сопротивление исчадью собственного воображения - но последний успел выхватить из кармана брюк серебристый баллончик и брызнул ему в лицо чем-то нестерпимо едким. В глазах у Славика затуманилось, он занес над призраком кулак - но сей же миг на него посыпался град обжигающих пощечин, опрокинувший его навзничь. Хлесткие оплеухи, обрушивавшиеся с точностью метронома, совершенно парализовали его, и, постепенно теряя сознание, он лишь успел напоследок заметить, как по плечам срывающего с себя одежды сатаны рассыпались жгучие рыжие кудри...

Адресуясь к наиболее назойливым скептикам, повторяю, что я ровным счетом ничего от себя не прибавила. Все вышеизложенное абсолютно достоверно в качестве пересказа истории, которую в свое время поведал мне мой супруг. Он настаивает на том, что очнулся только под утро. Боль и опустошение во всех членах преследовали его еще несколько дней, глаза еще долго слезились, а под ними синели гигантские кровоподтеки. Но поиски недавнего обидчика не дали никаких результатов; первокурсники, хором укатившие на сельскохозяйственные работы в заветный пансионат, где их разыскал-таки рвущий и мечущий Славик, в ответ на все его настойчивые расспросы широко распахивали глаза и разевали варежку: ни о каком таком Григории, тем более Марговском, они и слыхом не слыхивали, с подобным субъектом им даже на абитуре не случалось бухать!.. Тут же похотливо подвизавшийся на поприще навешивания лапши на уши новоприбывшим скромницам Дионис Дневников с притворной свойскостью похлопал его по плечу и заявил ничтоже сумняшеся:"Старик! Ты все перепутал? Человек с этим именем, действительно когда-то писавший недурственные стишата и осиливший наш институт, давно переехал на ПМЖ в Израиловку - да туда ему, честно говоря, и дорога! - Союз российских писателей, чай, сам знаешь, не резиновый…" - "Врешь! Он резиновый! - диким голосом заорал на самодовольного хлыща совершенно сбитый с панталыку поэт. - Резиновый - как и все прочие мерзкие контрацептивы!"

Возвратившись ни с чем в общагу, он застал у своих дверей по-собачьи преданно взиравшую на него Ростовцеву, чьи не в меру пышные телеса призывно колыхались ему навстречу. "Бабочка! Махонький нежный махаончик!" - завела она свою запиленную пластинку. - "В комнату я тебя не впущу, - сквозь зубы процедил Славик; затем, отворив дверь в мужской туалет, велел ей, - Сюда!" Сперва она испуганно отшатнулась, но, видно, кое-что прикинув, последовала за ним." Их жены и дочери превратятся в дворовых сучек, жадно облизывающих тебя горячими языками..." - сатанинским эхом гремело в пустотах его души. Как вкопанная, с отвисшей нижней губой, она наблюдала за янтарного цвета мощной струей, звонко разбивавшейся о фаянс писсуара. "Чего глазеешь? - бросил он ей без тени смущения. - Становись, пока никто не вошел!" 

<..............................>
.