XVIII

В тот вечер он очень много выпил. Чересчур вольное сочетание бренди со сливовой наливкой не могло не оказать своего пагубного воздействия: лица обоих его саблезубых собутыльников мало-помалу утратили лоск осмысленности, их индивидуальное наполнение подернулось дымкой овальной условности - обесцвеченно расплывясь в границах двух словоблудствующих нулей, двух полых гласных, озаглавливавших фамилии "Османов" и "Огурков"... Но присутствие среди них третьего лишнего отнюдь не исчерпывалось его сиротской немотой: Славику вдруг открылось видение, которое безо всякой натяжки можно было бы назвать историческим. - Подобно игроку в крестики-нолики, он, сам того не ожидая, уравновесил модель мира, поделенного надвое вечным соперничеством Востока с Западом: внезапно глаза ему, точно пластырем, залепило двумя литерами "X", или - если угодно - двумя римскими цифрами, образующими, согласно имперскому счислению, порядковый номер нашего века - ставшего полем поэтапно разгоравшейся титанической битвы народов и вероисповеданий, рас и удушающих идеологий. В художническом его восприятии число это, неизвестно откуда взявшееся, приняло очертания пары песочных часов - какие нередко еще используются российскими медиками на сеансах физиотерапии; причем, часы эти являлись не просто близнецами - как Ромул и Рем, - но также и взаимными перевертышами: песок в первых из них убывал согласно закону гравитации, тогда как во вторых -противонаправленно фонтанировал вверх, образуя на потолочном круглом стеклышке неуклонно растущую сыпучую горстку... Единственным, что роднило внутренние структуры этих двух абсолютно схожих внешне стереометрических фигур, было узкое отверстие между конусами - через которое, собственно, и сочилась тончайшая ткань неумолимого Хроноса. И тут мужа моего осенило: соединительное горлышко - не что иное, как Земля Обетованная, а именно - Иерусалим, к завоеванию коего так рьяно рвались полчища крестоносцев, после того как в конце Х века окончательно сформировался христианский мир и даже была реанимирована Римская империя! Стало быть, если на верхнем конусе первых часов выгравировать слово "Запад", а на нижнем - "Восток", то перед глазами выстроится образ, безупречно иллюстрировавший экспансию европейцев: рыцарей и пилигримов, иезуитов и колонизаторов, жаждавших отобрать у сарацин "гроб Господень", поделить между собою их серали и их угодья... Но XX век удвоил количество времяизмерительных приборов! - Казалось бы, часы перевернуты - настал миг реванша, возрождения халифата и походов смертоносного полумесяца на Запад, к Геркулесовым столпам - через все то же многострадальное, узкое, и потому, по всем законам физики, вынужденное испытывать на себе наивысшее давление, горлышко Эрец-Исраэль... Однако же, в соответствии с явленным Славику видением, это неизбежно должно было разрушить привычный вселенский порядок - ибо зыбкий песок не в состоянии противиться земному тяготению, если, разумеется, этому не предшествовало бы полное уничтожение всей планеты!.. Счастливая улыбка воссияла на лице погруженного в транс прозорливца: он осознал, что природа не терпит абсолютной симметрии и в любом акте двойничества - будь то слияние морских пучин с небесами, или же совокупление мужчины и женщины, всегда наличествует сторона с большей плотностью материи, с вящим чувством исторической реальности!..

Последняя в ряду его рассуждений лексема заставила поэта пробудиться от сна. Обе крестовины, которыми на время внутреннего монолога оказались заколочены его зрачки, благополучно рухнули - и он обнаружил, что компания их непомерно разрослась: помимо Огуркова и Османова, давно переставших уже пререкаться и в обнимку провозглашавших теперь свои изобретательные тосты, в шумливое застолье влились три кокетливые дурнушки-старшеклассницы - прежде водившие дружбу исключительно друг с дружкой, рыжебородый лесовик Хересов - усердно налегавший по части угреватых Лоллит и сметливого вологодского оканья, рыжебородый же концептуалист Лева Рубинштейн - прослывший неисправимым оригиналом и одним из лежачих камней постмодернизма, благодаря своим регулярным упражнениям в поэтическом каталожестве на аккуратненьких библиотекарских карточках, и, кажется, еще кто-то малоприметный: всех шалопаев разве упомнишь при таком азимуте кругозора!..

Единственное можно было утверждать с поистине фармацевтической степенью точности: Рема, его утаенных под мягкой ресничной хвоей зрачков, среди гомонливых бездельников не было. Зато Славик, с неспешной проницательностью потрепав против шерсти разномастную дымливую публику гриля своими тоскливыми буркалами, впервые наткнулся на мою, слегка придавленную тяготами брака, фигурку, прильнувшую к фарфоровому иллюминатору в кофейный парадиз, а то и скучающую над изрядно потрепанным повествованием Артура Конан-Дойля о пляшущих эзотерическую джигу человечках (учебник фармакологии может и подождать!)...

Уж не знаю, отчего он тогда вообразил, будто я -нет, вы только подумайте: в этой-то неотфильтрованной пижонской обстановке! - почитываю сердобольного парижского усача Гюстава, но - как только он заговорил со мной об Эмме Бовари - я тотчас твердо решила его не разочаровывать и с ловкостью иллюзионистки накрыла залистанную книжонку рукавом своего вязаного полупальто. После, сдается мне, темой нашего, точно снег на голову упавшего, разговора сделалось сопереживание как таковое: феномен ли это чисто человеческий, или таковому чувству подвержена также и фауна (например, крысы - тотемные животные моего первого опыта семейной жизни!); помнится, Славик еще привел пример Ницше, страстно отрицавшего свою способность и готовность кому бы то ни было в этом мире сострадать: пускай-де этим займутся уличные потаскухи! - и на склоне лет впавшего в умопомешательство при виде оголтело истязаемой  извозчиком лошади. В конце концов мы единодушно постановили, что жалость к  ближнему - это свойство даже не столько человеческой натуры, сколько натуры человекоангельской, - а человекоангелом суждено стать далеко не всякому: лишь тому из смертных, кто, однажды в ночи расслышав обращенный к нему свыше призыв, падшим двуногим возляжет на падшего с неба посланца и - уподобя его себе - сам уподобится  ему. И семи печатей этого таинства не дано взломать существу приземистому,  серолицему, с белками отощавшего койота: в лучшем случае он - если вспомнить бирючью рециталевскую преемственность - из угрюмого ноздреватого Марка превратится в мелкотравчато-шакалистого,вышколенно шкалики напузыривающего Марика?..  Но ежели в душу пусть даже и самого отпетого святотатца, в сердце его зараненное, заранее заронены зерна веры и прозрения - тогда уж непременно рано или поздно окажет свое действие эманация Божественной Шхины, а стало быть, еще брезжит надежда на то, что луч незримой Славы, пройдя путь снисхождения и преломившись в мириадах зеркал, обретет в очах земных мудрецов и святых серафимов различимые четко черты моего грешного Славика, моего возлюбленного мужа! 

<..............................>
.

п