XVIII
В тот вечер он очень много
выпил. Чересчур вольное сочетание бренди со сливовой наливкой не могло
не оказать своего пагубного воздействия: лица обоих его саблезубых собутыльников
мало-помалу утратили лоск осмысленности, их индивидуальное наполнение подернулось
дымкой овальной условности - обесцвеченно расплывясь в границах двух словоблудствующих
нулей, двух полых гласных, озаглавливавших фамилии "Османов" и "Огурков"...
Но присутствие среди них третьего лишнего отнюдь не исчерпывалось его сиротской
немотой: Славику вдруг открылось видение, которое безо всякой натяжки можно
было бы назвать историческим. - Подобно игроку в крестики-нолики, он, сам
того не ожидая, уравновесил модель мира, поделенного надвое вечным соперничеством
Востока с Западом: внезапно глаза ему, точно пластырем, залепило двумя
литерами "X", или - если угодно - двумя римскими цифрами, образующими,
согласно имперскому счислению, порядковый номер нашего века - ставшего
полем поэтапно разгоравшейся титанической битвы народов и вероисповеданий,
рас и удушающих идеологий. В художническом его восприятии число это, неизвестно
откуда взявшееся, приняло очертания пары песочных часов - какие нередко
еще используются российскими медиками на сеансах физиотерапии; причем,
часы эти являлись не просто близнецами - как Ромул и Рем, - но также и
взаимными перевертышами: песок в первых из них убывал согласно закону гравитации,
тогда как во вторых -противонаправленно фонтанировал вверх, образуя на
потолочном круглом стеклышке неуклонно растущую сыпучую горстку... Единственным,
что роднило внутренние структуры этих двух абсолютно схожих внешне стереометрических
фигур, было узкое отверстие между конусами - через которое, собственно,
и сочилась тончайшая ткань неумолимого Хроноса. И тут мужа моего осенило:
соединительное горлышко - не что иное, как Земля Обетованная, а именно
- Иерусалим, к завоеванию коего так рьяно рвались полчища крестоносцев,
после того как в конце Х века окончательно сформировался христианский мир
и даже была реанимирована Римская империя! Стало быть, если на верхнем
конусе первых часов выгравировать слово "Запад", а на нижнем - "Восток",
то перед глазами выстроится образ, безупречно иллюстрировавший экспансию
европейцев: рыцарей и пилигримов, иезуитов и колонизаторов, жаждавших отобрать
у сарацин "гроб Господень", поделить между собою их серали и их угодья...
Но XX век удвоил количество времяизмерительных приборов! - Казалось бы,
часы перевернуты - настал миг реванша, возрождения халифата и походов смертоносного
полумесяца на Запад, к Геркулесовым столпам - через все то же многострадальное,
узкое, и потому, по всем законам физики, вынужденное испытывать на себе
наивысшее давление, горлышко Эрец-Исраэль... Однако же, в соответствии
с явленным Славику видением, это неизбежно должно было разрушить привычный
вселенский порядок - ибо зыбкий песок не в состоянии противиться земному
тяготению, если, разумеется, этому не предшествовало бы полное уничтожение
всей планеты!.. Счастливая улыбка воссияла на лице погруженного в транс
прозорливца: он осознал, что природа не терпит абсолютной симметрии и в
любом акте двойничества - будь то слияние морских пучин с небесами, или
же совокупление мужчины и женщины, всегда наличествует сторона с большей
плотностью материи, с вящим чувством исторической реальности!..
Последняя в ряду его рассуждений
лексема заставила поэта пробудиться от сна. Обе крестовины, которыми на
время внутреннего монолога оказались заколочены его зрачки, благополучно
рухнули - и он обнаружил, что компания их непомерно разрослась: помимо
Огуркова и Османова, давно переставших уже пререкаться и в обнимку провозглашавших
теперь свои изобретательные тосты, в шумливое застолье влились три кокетливые
дурнушки-старшеклассницы - прежде водившие дружбу исключительно друг с
дружкой, рыжебородый лесовик Хересов - усердно налегавший по части угреватых
Лоллит и сметливого вологодского оканья, рыжебородый же концептуалист Лева
Рубинштейн - прослывший неисправимым оригиналом и одним из лежачих камней
постмодернизма, благодаря своим регулярным упражнениям в поэтическом каталожестве
на аккуратненьких библиотекарских карточках, и, кажется, еще кто-то малоприметный:
всех шалопаев разве упомнишь при таком азимуте кругозора!..
Единственное можно было
утверждать с поистине фармацевтической степенью точности: Рема, его утаенных
под мягкой ресничной хвоей зрачков, среди гомонливых бездельников не было.
Зато Славик, с неспешной проницательностью потрепав против шерсти разномастную
дымливую публику гриля своими тоскливыми буркалами, впервые наткнулся на
мою, слегка придавленную тяготами брака, фигурку, прильнувшую к фарфоровому
иллюминатору в кофейный парадиз, а то и скучающую над изрядно потрепанным
повествованием Артура Конан-Дойля о пляшущих эзотерическую джигу человечках
(учебник фармакологии может и подождать!)...
Уж не знаю, отчего он
тогда вообразил, будто я -нет, вы только подумайте: в этой-то неотфильтрованной
пижонской обстановке! - почитываю сердобольного парижского усача Гюстава,
но - как только он заговорил со мной об Эмме Бовари - я тотчас твердо решила
его не разочаровывать и с ловкостью иллюзионистки накрыла залистанную книжонку
рукавом своего вязаного полупальто. После, сдается мне, темой нашего, точно
снег на голову упавшего, разговора сделалось сопереживание как таковое:
феномен ли это чисто человеческий, или таковому чувству подвержена также
и фауна (например, крысы - тотемные животные моего первого опыта семейной
жизни!); помнится, Славик еще привел пример Ницше, страстно отрицавшего
свою способность и готовность кому бы то ни было в этом мире сострадать:
пускай-де этим займутся уличные потаскухи! - и на склоне лет впавшего в
умопомешательство при виде оголтело истязаемой извозчиком лошади.
В конце концов мы единодушно постановили, что жалость к ближнему
- это свойство даже не столько человеческой натуры, сколько натуры человекоангельской,
- а человекоангелом суждено стать далеко не всякому: лишь тому из смертных,
кто, однажды в ночи расслышав обращенный к нему свыше призыв, падшим двуногим
возляжет на падшего с неба посланца и - уподобя его себе - сам уподобится
ему. И семи печатей этого таинства не дано взломать существу приземистому,
серолицему, с белками отощавшего койота: в лучшем случае он - если вспомнить
бирючью рециталевскую преемственность - из угрюмого ноздреватого Марка
превратится в мелкотравчато-шакалистого,вышколенно шкалики напузыривающего
Марика?.. Но ежели в душу пусть даже и самого отпетого святотатца,
в сердце его зараненное, заранее заронены зерна веры и прозрения - тогда
уж непременно рано или поздно окажет свое действие эманация Божественной
Шхины, а стало быть, еще брезжит надежда на то, что луч незримой Славы,
пройдя путь снисхождения и преломившись в мириадах зеркал, обретет в очах
земных мудрецов и святых серафимов различимые четко черты моего грешного
Славика, моего возлюбленного мужа!
<..............................>
.