.
Валерий Николенко

ПРИВЕТБАНК

ГОГОЛЬГОФА, или ГЛАГОЛЫ ПРО ГОГОЛЯ

ПОД КРАСНЫМ ЗНАМЕНЕМ

…уместно напомнить, что разница между комической стороной вещей и их космической стороной зависит от одного свистящего согласного.

Владимир Набоков

Не раз еще придется мне окунаться в эпоху, реставрация которой была бы для землян комическим оскалом. Поскольку же никогда не будут в дефиците ОТВЕРЖЕННЫЕ, то ними и через столетья после романа Виктора Гюго будут манипулировать подержанные и свеженькие левые, призывая маршировать к светлой цели.

Кто знает, намного ли лучше правые и приправые. ДЕЯТЕЛИ всегда сунут свой не откушенный Барбосом нос в чужой вопрос, над чем поиздевался в дневнике Бунин: «Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чём кричать и писать?»

Лично я совковой ностальгией не маюсь и не октябрюсь, ибо портретов ВОЖДЕЙ наносился на парадах, а песню о Щорсе горланил в пионерском возрасте на двух языках: «Кто под крысным знаменем раненый идёт?» и «Пид чэрвоным прапором хто цэ з намы йдэ?» Остаётся лишь иронизировать после того, как три четверти XX века большевики тянули к своему окровавленному знамени неподкупные души Гоголя, Шевченко, Чехова и прочих гениев. Такова была гениевральная линия КПСС.

Процитирую угодного тем властям борзописца: «Из учащихся нужно было воспитать таких же «человеков в футляре», какими были сами учителя. Забить учеников до состояния постоянного трепета, угодливости, уничтожить в них сознание собственного достоинства, подготовить из них нужные правительству кадры рабов и надсмотрщиков над рабами — такова была цель».

Каковы тогда были целки, В. В. Ермилов не афиширует — не застал, не застрял, не застыл. Вы поверили в его ахинею? Так уж повелось, что футлярный рассказ Чехова изучался по старым и новым программам, хорошо знаком отцам и не запрещается сорванцам до шестнадцати лет. Можно обмениваться мнениями и маниями.

Неужто ЦАРСКОМУ режиму, ликвидировавшему крепостное право, а не СОВЕТСКОМУ, горделиво делающему из людей (с помощью Маяковского) лучшие в мире гвозди, нужны «кадры рабов»? А как насчёт «надсмотрщиков над рабами»? Чеховского Беликова прозвали «фискалом», но в ОХРАНКУ он не доносил. Павликов Морозовых не плодил.

А вот в СССР непременно стал бы СЕКСОТОМ. Соревновался бы в вылавливании ВРАГОВ НАРОДА. Наконец, заложил бы самого себя и подплясал показания, что шпионит в пользу третьей державы - древнегреческой. Хотите - пофантазирую с бухтылочкой «Фанты»?

Альтернативная история

Коваленко послал Беликова коленкой к чертям собачьим. Катясь почему-то не вверх, Беликов застрял на ступеньках не без помощи зонта. Невеста Варенька прозевала сей конфуз. Они поженились и жили, с одной стороны, всё хуже и уже (блин, угнетал царизм), а с другой — всё лучше и лучше (так как по Европе обдавал свежим дыханием бродящий призрак коммунизма).

Побывав в Риме, Беликов наткнулся (не в смысле секса) на его величайшую достопримечательность — Гоголя. Сперва им нечего было сказать друг другу, но вскоре они поменялись зонтиками — и заплясали. У одного сначала вывернуло зонтик. У другого — желудок. Потом гении догадались и тут поменяться.

Подловил Беликова министрель Валуев: «Что же ты, падла, околясицу несёшь? Гоголевской «Коляски» начитался? Разве позябыл, что украинского языка — помимо рта — НЕ БЫЛО, НЕТ И БЫТЬ НЕ МОЖЕТ?» — «Вот и я так считаю...» — «Не вот, а вонь. Ты, тварь, дрожащая Достоевским, приговаривал: "Малороссийский язык своею нежностью и приятною звучностью напоминает древнегреческий"».

Скоро сказка сказывается, но не споро друзья тебе детей делают. Не одно яичко снесла курвочка Ряба, пока Чехов выдавливал из себя раба, а Варенька не от него забеременела. Зато она — с помощью и немощью писателя — родила не просто ребёнка, а... дочь Альбиона.

Попервах Беликов как-то не поспевал в негу со временем. Например, товарищ Сталин говорит: «Не худо бы произвести — без головокружения от успехов — сплошную коллективизацию». А Бяликов волнуется: «Как бы чего не вышло...»

Наконец-то, оно вышло. Случилось — не в смысле внеплановой случки. Томная ночь — только пули свистят по пиздпи... Беликов говорит на ушко Вареньке: «Какой я был дурачок, когда запрещал тебе ездить на велосипеде...» Супряга поддакивает: «Спать хочется...» С кем — не уточняет.

Вдруг — грохот: чекисты, понятые... Беликов одёргивает пришельцев: «Неприлично кататься на «чёрном вороне»! Катитесь отсюдова!»

После освобождения Беликов стал расторопнее. Вот он, выступая на политзанятиях, вдруг снимает калоши и начинает колотить импи по столу: «Дорогие прозаседавшиеся! Прошу впсих единогласно подцеРЖАТЬ жест доброй Вали в ООН нашего горячо ебимого первейшего секретаря секретутки КПСС — Никиты Сергеевича Хрущёва!!!»

Написано с часу до двух ночи 07.09.2011. Хвастаться ни качеством, ни скоростью не буду, потому что cue зависит от непостижимых мыслительных процессов. С такой же скоростью я выплюнул Порции Шекспира порцию анекдотов про Вовочку, после чего за пять лет ни одного не добавилось. То же — и с тостами.

Но пора плотненько заняться написавшим томища о Гоголе и Чехове Владимиром Владимировичем Ермиловым (1904–1965). Этот функционер РАППа, куда входили тысячи российских пролетарских писателей, начинал карьеру не без проблем. В десятую годовщину октябрьского переворота, когда процветал(а) НЭП и Сталин покуда не отшлифовал идеологические клише, Ермилов впереди батюшки-паровоза гремел о «гармонической личности», облаивая авторов, которые не потрудились её раскрыть.

Правда, тогда его ещё насмеливались критиковать за то, что назвал англичанина Киплинга «поэтом американской буржуазии». Поиздевались над его трактовкой понятия «фейлетон»: «Кофейная гуща и собственный большой палец пребывают единственными источниками вдохновения и учёности Ермилова». Неприлично за пальцами подглядывать — особенно за самым большим.

Кто бы мог подумать, что этот коренной москвич с провинциальной эрудицией будет целых пять лет главным редактором «Литературной газеты»? Уточню: 1946–1950. Не знаю, с какими оценками, но всё-таки Ермилов окончил факультет общественных наук МГУ. Мы с Олесем Бузиной такими дипломами похвастаться не можем. И дипмамами.

Ироничен ещё доперестроечный, зато бруэллский (издание 1984 года) исследователь рапповской рапсодии С. И. Шешуков: «В. Ермилов обнаружил, как говорили о нём, блестящие способности оратора и полемиста»: он «так вдохновенно говорил о достижениях пролетарского литературного движения, что его доклад сопровождался бурными аплодисментами и многое предрешил в исходе ожесточённой борьбы»; «Голосом невинного младенца Ермилов оправдывается (...)».

Это не Ерёмушка, а Ермилушка — вместо очередной палки — бросает лозунг: «Догнать и перегнать классиков буржуазной литературы!» Похоже на предтечу ВЬШЕРДОСа — Выставки передовых достижений.

Не со всеми Ермилову по пролетарской дороге к домино: «Речь идёт о недовольстве гоголевским описанием Днепра В. Вересаева, допустившего, к сожалению, и другие ошибки в оценке творчества Гоголя». Побольше бы Ермилову власти — и не только бы плакала Маша, как лес вырубали, но и Вересаева бы вырубили с Вырубовой из многонациональной советской литературы: пускай смотрит на то, что от него осталось, сквозь собственные слёзы.

Самого Буревестника Ермилов обнюхивал без поблажки: Горький, дескать, застрял на позициях Февральской — буржуазно-демократической — революции, а до идеалов пролетарского Октября не дорос. Где Фонвизин, чтобы живописать его в очередном «Недоросле»?

Зависел от языка Ермилова и дебютировавший Шолохов. К «Донским рассказам» он, на удивление, благодушен — всего лишь критикует за смакование натуралистических подробностей. Касательно же незавершённого «Тихого Дона» выдвигает оптимистический прогноз, что Григорий Мелехов дозреет до большевизма. И — ермилизма...

Но каковы бы ни были литературоведческие просчёты, в политическую дудочку Ермалов бздудел безошибочно. Книга о Гоголе (как и о Чехове, цитирую по трёхтомнику 1955–1956) пестрит примерами типа того, как Ленин и Сталин использовали образ Манилова в борьбе с врагами народа.

Все идейные СВОЯКИ натужно подключались к пролетарскому мелющему молоту. «Недаром Белинский связывал образ Чичикова с образом буржуазного парламентария». Если получал гонорар, то не даром...

Близорукий Чернышевский из ссылки заметил, что во Франкции, как и везде, есть свои Маниловы и Чичиковы. Как же они обходятся без ноздрёвых, собакевичей и коробочек?

Энгельс ценил каждое остроумное слово (не Гоголя, умершего к тому времени) о такой сволочи, как Бисмарк. Иной раз меня такие ВЫРАЗИТЕЛЬНЫЕ примеры подбадривают тоже не церемониться кое с кем.

Законопослушно вспоминаются «справедливые слова А. А. Жданова» из доклада, где тот громил Ахматову и Зощенко, — «слова о том, что Белинский осудил Гоголя за попытку изменить делу народа». Не забывает Ермилов и «вульгарной» языковедческой теории Марра, развенчанной Сталиным. Будьте бдительны: литература о Гоголе засорена «формалистами, вульгарными социологами, либеральными пресняками». Странное словечко, к которому совсем ни при чём будущий ректор ДДУ Присняков.

Спасибо Партии, «мы давно прогнали Чичиковых, очистили от их власти нашу землю». Подправим: достигал ли Пал Иваныч ВЛАСТИ или постоянно терпел крах?

Тем временем в буржуазных странах процветают «мошенники, взяточники; спекулянты». Мы же «уничтожили весь проклятый строй жизни, порождающий уродов, подобных персонажам "Ревизора"».

Лжёт Ермилов. Я недавно дочитал роман Михаила Щукина (родича Эллочки-людоедки?), где старушка даёт взятку точно родственнику: «Возьми-ка вот семечек жареных, боле-то у меня ничё нет». Неафишированные советские законы ей хорошо известны: «Как не надо, Пётр Сергеич! За так и чирей не вскочит».

Михаил Щепкин трезво мотивировал возмущение зрителей: как можно лучше принять пьесу, если половина публики БЕРЁТ, а половина ДАЕТ? Странно, что обойдено то большинство, которое и даёт, и берёт.

Тут бы Ермилову и взвесить персональную вину Николая I. Этот монарх мог ухудшить ситуацию, но не породить споконвечное зло. То — привилегия Господа. Тем более, что разрешение именно императором «Ревизора» и даже пропаганда спектакля много о чём говорят.

Только не Ермилову, обходящему подобный анализ: «Маниловы не переносят грубости! Кстати сказать, точно так же не переносил грубости и Николай Палкин. Да-да! Он был не только Собакевичем, не только главным давителем и душителем: нет, в нём была и маниловщина».

Лишь бы не ермиловщина... Лицемер призывает разоблачать врагов народа, выжигать из жизни всё отрицательное, «преследовать его, травить, как учил нас Ленин».

Ермалов называет заграничье Гоголя «по существу политической эмиграцией». Любитель сущностей обязан бы сравнить, что цари не преследовали за рубежами ни Гоголя, ни Ленина, ни Троцкого, не нанимали киллеров, в отличие от планетарного террора скопца народа.

«У Плюшкина гниёт хлеб, пропадает напрасно всё то, что могло бы обеспечить жизнь голодным и нищим крестьянам. Но разве чудовищный капитализм, давно уже превратившийся в прореху на человечестве, не уничтожает миллионы тонн пшеницы, разве не гниёт на плюшкинских складах современных паразитов человечества всё то, что могло бы обеспечить жизнь сотням миллионов людей!»

И гниёт, и уничтожается при перепроизводстве, и — при всём при том — беднякам хватает... Мир несовершенен, но почему-то в этих буржуазных странах спланированных голодоморов не зафиксировано. Безработные полуЧАЮТ на чай определённый минимум, функционируют бесплатные столовые и ночлежки.

«Почему образ Плюшкина, порождённый конкретно-историческими условиями кризиса, близости краха феодально-крепостнического строя, оказывается столь близким и родственным современному, одряхлевшему капиталистическому строю? В обоих случаях речь идёт о паразитическом гниении, о близости конца, могилы».

Самкам бы ты пел о близости вожделенного КОНЦА с большой буквы. После таких прогнозов на наших глазах и концах захоронили социализм. Более того — искусственно реставрируем капитализм. Только после 1917 гада национализировали НАЖИТОЕ не одним поколением господствующих классов добро, а после 1991-го уже ОБЩЕНАРОДНУЮ СОБСТВЕННОСТЬ позволили разграбить перекрасившимся коммунякам.

Но куд-куда там ЕрмОлову до футурологических концепций? Этот пробивной и властный функционер (член КПСС в двадцать три года) нанизывает ляпсус на тяпсус (да простит нас Ляпкин-Тяпкин). Например, ДРАМУ А. Е. Корнийчука «Фронт», в которой не до смеха, так как кровь льётся на нашей территории, заграбастанной немцами, В. В. называет «одной из талантливых и значительных советских комедий». Проконсультировался бы с Чеховым, не считать ли её водевилем с фарсом.

Хотя и КОМИЧНО, однако Ермилов — не ФРОНТальный идиот. Можно согласиться с его утверждением, что ВПЕРЁД было любимейшим словом Гоголя. И поколебаться, достаточно ли у рапповца эрудиции для вывода: «Первый в мировой литературе поднял он юмор до высоты трагедии». Мы тогда пели: Есть одна у мальчика мечта — высота!

Поскольку и мне юмор не противопоказан, воспользуюсь случаем скрестить квадратно-гнездовым способом в соседних главках антонимические взгляды двух Владимиров Владимировичей — без высочайшего патроната самого известного их двойного тёзки, не пьющего тройной одеколон. Казалось бы, элитарный Набоков забьёт, как Моську, тоталитарного Ермилова, но и последний демонстрирует, что СОЦИАЛЬНОЕ у Гоголя — не фантазия коммундяк.

Ермудров защищает Гоголя от недоброжелателей, находящих у гения бессмысленные слова. Анализируется предложение о кузнеце Вавкуле, который — без вавки и Вовки в голове и в головке — «в своём запорожском платье мог почесться красавцем, несмотря на смуглое лицо».

Причём здесь с бухты-бардахты НЕСМОТРЯ? Смуглость вполне типична и аппетитна для моего народа — и никогда не ассоциируется с БЕЗОБРАЗНЫМ, чего не скажешь об однозначном восприятии рябого (не обидеть бы известнейшую из курочек; буду на курочеку). Прикольно смугла и идеальная Оксана (не обидеть бы и её, что она после мокрой курицы, а не во главе сухих тёлок).

Но ведь всё это воспринимается Екатериной II и её свитой, чьи вкусы белобрысые, поддельные, немыслимые без напудренности и париков. Повествуя от третьего лица, Гоголь использует приём иронического присоединения к отвращающему его вельможному восприятию красоты.

Многие считают, что повесть о Шпоньке (почему-то вспомнились мне Тарапунька и Штепсель) выпадает из (с)цикла диканьских вечеров. На самом же деле (конечно, Ермулов не согласовывал с Самым — Сталиным) образ Ивана Фёдоровича, чья бессодержательная жизнь бурлескнута под эпическое полотно, ДЕМОНСТРАТИВНО контрастирует с яркими развлечениями простонародья всех вековых и весовых категорий.

Повестуха гавкнулась на словах: «Между тем в голове тётушки созрел совершенно новый замысел, о котором узнаете в следующей главе». Мне, грешному, кажется, что он у неё созрел не между тем, а между ног. Гоголь шутит, будто бы эти важнецкие бумаги (бум!) сложили головы при выпечке пирожков.

Интере-сующимся писатель советует обратиться к Степану Ивановичу, всегда готовому под соточку в сотый раз пересказать бородатый ужастик. Потеря — на втором месте после Москвы, спалённой пожаром. Касательно же Тара-Шпоньки, то количество примитивных событий в его паразитическом существовании никогда не перейдёт в новое качество — даже, если он поцокается с Гегелем. Посему это комическое ничтожество никогда не заслужит оптимистического «продолжение следует».

Фрагмент из «Старосветских помещиков»: «ужасно жрали все во дворе, начиная от ключницы до свиней, которые истребляли страшное множество слив и яблок, и часто собственною мордою толкали дерево, чтобы стряхнуть с него целый дождь фруктов...» И не боятся же твари, что после свиного гриппа — от слив — к ним грядёт ещё и Швыдка Настя!

Всё это противоречит народной мудрости, которая, увязывая жизнь с питанием, недвусмысленно провозглашает приоритет первой. Гоголь словно щадит патриархальную пару, не вспоминая её среди обжор. Но эта вежливость к главам идиллии лукавая: они ответственны за свинский автоматизм — как личный, так и своей челяди.

Белинский трактовал, что эта парочка — пародия на человечество, тогда как повесть о двух ссорящихся Иванах — пасквиль. Интонация восхищения вещами — то весёлое издевательство над запросами богачей.

«Бекеша — это самое лучшее в Иване Ивановиче. Это — душа его. Ничего у него нет за душой, кроме бекеши!» — радуется Ермилов, не бедный, но зараженный классовой ненавистью.

Он добросовестно — не во вред собственным гонорарам — цитирует полстраницы текста Гоголя про общение бекешеносца с нищенкой. «Да, разговор Ивана Ивановича с нищенкой — душу раздирающая драма: ведь тут изображена пытка. Иван Иванович нарочно раздразнивает воображение голодного человека, вызывая образы еды, заставляя голодающую самим продумыванием сравнения хлеба с мясом ещё реальнее представить себе пищу с её запахом, вкусом, просмаковать хлеб и мясо. Нищенка, стремясь прервать мучающий её допрос и надеясь на то, что сердобольный барин подаст милостыню, торопит Ивана Ивановича, как бы отмахиваясь от вызванных им образов пищи, повторяя, что ей всё равно, лишь бы он подал ей милостыню, — но Иван Иванович настойчив в своём мучительстве. И, наконец, помучав вдостаїь жертву (вопросами, не хочет ли она к хлебу и мяса. – В. Н.), он пускает в ход главный козырь: «Ну, ступай же с богом», говорил Иван Иванович. «Чего ж ты стоишь? Ведь я тебя не бью!» Ивану Ивановичу доставляет удовольствие медленность, подробность мучительства (...)».

Можно заподозрить — как и самому Ермилову, поскольку это добавка: он уже без комментариев процитировал целую страницу Гоголя. А мог бы вспомнить и сопоставить шалость нежинского гимназиста, дающему дядьке денежку на свечку.

Гоголь остроумно вставляет для контраста: «Иван Иванович очень любит, если ему кто-нибудь сделает подарок или гостинец. Это ему очень нравится»: Ермилов примеряет к себе: «Подумаешь, какой оригинал этот Иван Иванович! А кто же не любит, когда ему делают подарки?»

Разжёвывает нам до последнего: «Суть же дела заключена в противопоставлении нелюбви Ивана Ивановича делать подарки (отказ нищим в милостыне) его любви получать подарки».

Только что же цитировал обратное — правда, с намёком на нагулянное потомство: «Детей у него не было. У Гапки есть дети и бегают часто по двору. Иван Иванович всегда даёт каждому из них или по бублику, или по кусочку дыни, или грушу».

Мне бы хотелось, чтоб исследователь высшей гильдии не просто пересказывал куски чужого текста, но делал сопоставления о подражании, эпигонстве, заимствовании, творческом продолжении, подлинном новаторстве. Ничего на этот счёт не приподнёс нам Ермилов, цитируя ранний рассказ Чехова. Пойду и я его стопами.

К некоему «милостивому государю» (рассказ «Баран и барышня»), на сытой, лоснящейся физиономии которого была написана смертельная послеобеденная скука, пришла бедно одетая барышня. Она робко просит у него билет для бесплатного проезда на родину. Она слышала, что он оказывает такую благотворительную помощь, а у неё заболела на родине мать. «Милостивый государь» рад развлечению. Он расспрашивает девушку, где она служит, сколько получает жалованья, кто её жених. Она доверчиво выкладывает всю свою жизнь, читает письмо, полученное от родителей. Долго длится беседа. Пробило восемь часов. «Милостивый государь» поднимается.

«— В театре уже началось... Прощайте, Марья Ефимовна!

— Так я могу надеяться? — спросила барышня, поднимаясь.

— На что-с?

— На то, что вы дадите мне бесплатный билет...» Посмеиваясь, он объясняет ей, что она ошиблась адресом: железнодорожник, который может помочь ей, живёт в другом подъезде.

Разные версии приводит Ермилов, почему Чехов не переиздавал этот рассказ в собраниях сочинений. Только простейшую упускает: писателю могли напомнить весьма похожий текст Гоголя.

Иногда комические последствия невозможно предвидеть. Когда неожиданно окочурился прокурор в «Мёртвых душах», тогда «только с соболезнованием узнали, что у покойника была, точно, душа, хотя он по скромности своей никогда её не показывал».

То есть вёл себя бездушно — в согласии с названием поэмы. Гоголь вложил эпитафию в уста Чичикова: «если разобрать хорошенько дело, так, на поверку, у тебя всего только и было, что густые брови».

На полутора страницах обсасывает Ермилов эту изюминку, даже называя прокурора «бровеносцем». Он не ведает, что через десять лет оседлает престол Брежнев, которого прозовут бровастым.

Да-да! Сначала будут ждать от нового лидера благодатного ветра перемен, но он даже хрущёвскую оттепель пустит на ветер. За восемнадцать лет правления немало осуществит ЭТОТ Ильич: от чехословацкой авантюры — до афганской. Афигенно! За народную же память зацепились козырные брови.

Словно предчувствуя грядущие персоны, Пушкин писал о встречах «у беспокойного Никиты, у осторожного Ильи». Илья в СССР не правил: хватило двух Ильичей. Никита же был не шибко осторожным. Зато – хитромудрым.

Просто везёт Ермилову, желающему лизать, невольно зацеплять тех, кто вскоре высочайшую власть отхватит: «Со всех сторон наступала на Чехова действительность, стремившаяся сделать из него раба, отовсюду надвигалось на него насилие, как будто многоликий Никита, тупой и исполнительный палач, больничный сторож из «Палаты № 6», шёл на него с поднятыми кулаками».

Какие реверансы случайностей! Насилие, палач, тупой… Неужели никто не донёс? Хрущёв как раз собирался дать бой некоторым штатским — и примкнувшему к ним Шепилову. Выгодно ли в той ситуации примкнул Ермилов?

Не знаю, во многих ли странах СНГ пенно дискутировали о том, можно ли воспринимать родной народ бе БРОМА. В нашей истории не обойдёшь правителей ни лысых, ни усатых, ни бровастых. Светлое будущее оборачивалось тёмным застоем. Чего требовать от Брежнева, если путь к комМУНизму лишь три буквы отделяют от комизма?

Зачем-то реанимирую Ермилова, от которого и бровей не осталось. Вспоминается вызубренное — только автора не помню: «Ленин идёт по планете — час коммунизма грядёт!» Грядиоты. Не уверен насчёт тире и восклицательного знака.

Нынче актуальнее знаки вопросительные. Камо, хамо? Град ещё не раз грядёт до конца света. Коммунизм постоит в очереди — до следующего витка диалектической спирали. А Гоголь по душам ИДЕТ.

<............................>
.

п

__________________________________________________________________________________________________