.
лев друскин
бывший ленинградец
.
.
ЛЕВ ДРУСКИН (родился в 1921 году). В Москве и
Ленинграде опубликовал семь сборников стихов. В 1980 году
был исключен из Союза писателей, эмигрировал, живет в Западной Германии.
Публиковался в журналах «Континент», «Грани», «Стрелец», газете «Русская
мысль». В 1984 году в Лондоне вышли в свет его мемуары «Спасенная книга»,
а в
1985 году – сборник стихов «У неба на виду».
.
.
* * *
Никогда не видать тебе, вьюга,
Этих красок цветущего юга.
Из-за правого, что ли, холма
Вырывается к небу дорога...
И доводит до самого Бога,
Если только не сводит с ума.
И в душе моей, как говорится,
На рассвете такое творится,
Будто вправду я в Божьем огне,
Будто впрямь у престола Господня,
Будто что-то случится сегодня –
То, что с детства обещано мне.
* * *
Вот дама с насморком,
вся в черном и шуршащем –
Вдова художника,
который в настоящем
Был знаменит,
а в будущем умрет,
И вновь воскреснет лет через пятьсот,
И выставит
уже бесповоротно
Свои полуистлевшие полотна.
Мы жили рядом –
помню как сейчас.
Он у меня чаевничал не раз.
Нам для труда
погоды было жалко, –
Мы уезжали часто
на рыбалку.
Его жена
была со мной на «ты».
И вот теперь
из страшной темноты
Гляжу
в благоговении великом
На эту даму
с треугольным ликом.
* * *
В пяти телегах ехали цыгане,
Катился чудный гомон над страной,
И тот старик,
что сердце песней ранил,
Все говорил
с цыганочкой одной.
Как будто снова я сидел,
о табор,
У ног твоих –
беспечно, как вчера, –
И шорох трав примешивался слабо
К густому дыму доброго костра.
А память забывала,
забывала
И падала,
запутавшись меж лент,
И всю-то ночь гитара колдовала –
Заслуженный бесовский инструмент.
Скрипя,
вползают в марево телеги.
Прижмись ко мне.
Не думай.
Помолчи
В протяжном небе,
в небе, полном неги
След самолета
еле различим.
* * *
И сказал мне парикмахер слова:
«Очень трудная у вас голова.
Хоть способная у вас голова,
Неудобная у вас голова.
Вы вот пишете, а я вот стригу.
Вы
вот дышите, а я не могу.
Так же пену я взбиваю, как вы, –
Почему же ни трубы, ни молвы?
Гляньте в зеркало – ведь мы мастера.
Разве бритва не острее пера?
Разве меньше я тружусь для семьи?
Где же трубы, где же трубы мои?»
Я подстриженный домой ухожу,
Я пристыженный в постели лежу,
И всю ночь во мне звучит до зари:
«Где же трубы, где же трубы мои?»
* * *
А как вещи мои выносили,
Все-то вещи по мне голосили:
Расстаемся, не спас, не помог!
Шкаф дрожал и в дверях упирался,
Столик в угол забиться старался
И без люстры грустил потолок.
А любимые книги кричали:
«Не дожить бы до этой печали!
Что ж ты нас продаешь за гроши?
Не глядишь, будто слезы скрываешь,
И на лестницу дверь открываешь –
Отрываешь живьем от души».
Книги, книги, меня не кляните,
В равнодушных руках помяните,
Не казните последней виной...
Скоро я эти стены покину
И, как вы, побреду на чужбину.
И скажите – что будет со мной?
* * *
Судите и да будете судимы!
Пути Господни неисповедимы.
Но если Бог послал тебе правеж
И смертная наглажена рубаха,
Не надо душу растлевать от страха,
А лучше сразу кинуться под нож.
Я не борец – прости меня, о Боже!
Я не герой – вы не герои тоже.
Я не искал судьбы с таким концом,
Чужая мука больше мне не впору...
Опять звучат шаги по коридору,
Но лучше рот залить себе свинцом.
И я несу свой крест по Иудее,
И ни о чем на свете не жалею,
И пот слепит, и горло жажда ест,
И жгут мне спину оводы и плети...
Но мученики двух тысячелетий
Плечами подпирают этот крест.
* * *
По отверстию в черепе ученые установили,
что епископ был убит из арбалета,
(Из газет)
Епископ был убит из арбалета,
Мы все давно предчувствовали это.
Когда он шел, молитвенник держа,
Седой и стройный, в огненной сутане,
Мы ясно понимали, прихожане,
Что он идет по лезвию ножа.
Мы ни на миг о том не забывали,
Когда ему мы руки целовали,
Ловили край одежды, а потом
Судачили, в крутой затылок глядя:
«Он с королем норвежским не поладил –
Теперь ему конец...»
Но дело в том,
Что мы его любили, так любили!
Вчера я плакал на его могиле,
Была долина скорбная тиха,
И шмель гудел, как будто плакал тоже,
И в слезах твердил: «Великий Боже!
Он снял с меня проклятый груз греха,
Благословил распутного и злого,
Вернул мне мир прикосновеньем слова,
Он дал мне радость на остаток лет».
Открыл чулан и бросился на ложе...
.............................................................
И на стене качнулся арбалет.
* * *
Здесь жили так же, как во всех больницах:
Слонялись коридором, флиртовали
С медсестрами, стараясь заглянуть
В историю болезни, дулись в карты,
Ругали суп, храбрились на обходах,
Встречали жен, шуршали передачей –
Ведь это были люди, те же люди,
Пока еще живые.
И каждый знал, что у соседа рак,
И вон у тех, да и у всей палаты,
У всей палаты, но не у него.
Меня и ужасало, и смешило
Их бедное, бесстрашное неверье,
Святая их наивность... Я об этом
Часами думал на больничной койке,
Сочувствуя и недоумевая.
Ведь я-то знал, что у соседа рак,
И вон у тех, да и у всей палаты,
У всей палаты, но не у меня.
ЦИРЦЕЯ
О, я тебя боготворю,
Я говорю тебе: «Хрю-хрю!»
Я обожаю всей щетиной,
Молю о взгляде, о пинке,
Смотрю на грудь твою в тоске –
И я когда-то был мужчиной!
И в час, когда свиное стадо
Спешит за легким каблучком,
Я умираю от досады
И рою землю пятачком.
В моей аорте острый стук –
Не молкнет сердце человечье.
Как он хорош, твой новый друг!
Как он берет тебя за плечи!
Красавец наглый с жадным ртом...
Ну что ж, он из того же теста:
Мы с ним похрюкаем потом –
Еще в хлеву довольно места.
* * *
Отчего я так дивно устроен,
Что и зла, и добра удостоен,
Что велик бесконечно и мал?
Кто меня так искусно придумал –
Подержал и с руки своей сдунул,
А потом наступил и сломал?
Но бежит животворный источник
И срастается мой позвоночник, –
И хоть был я полжизни во мгле,
И хоть мне еще трудно на свете,
Мне завидуют море и ветер,
И скала, и сосна на скале.
.
..
Стр. 123–130
.
<...........................>
