.
юрий кашкаров               бывший москвич

.

.

       ЮРИЙ КАШКАРОВ (родятся в 1940 году). Жил в Ташкенте 
и Москве. Закончил филологический факультет МГУ им. 
М. В. Ломоносова. Работал редактором в издательстве «Искусство». Эмигрировал в 1976 году. Живет в Нью-Йорке. Редактирует «Новый журнал», публикуется в русской 
зарубежной периодике.
.
.
* * *

Мне нравится
                         сиротство,
Ничем не омытое
                       никакою слезою,
Глумливый русский смех,
                       смех кикиморы под веником
смех пахнущей тиной русалки,
                        возвращающейся
                                                      с танцплощадки, –
они мне 
               не нравятся...
Как рассказать
                         об этой
тревожной дьяволиаде
                        теплых вечеров;
Кто-то
             болен –
                           неизлечимо. Быть может, 
этот, выходящий из инсулинового шока?
Он брызжет обидной слюной,
а его слабую,
фантазирующую руку
держат санитары
                              подрабатывающие в мертрепкой...
Фисташковые подштанники 
                       в Глищенском переулке (его уже нет)
                       рядом 
с неоклассической синагогой,
Голлербах и
                      рыбки в аквариуме,
собачий гон в припорошенных
                                                      полях –
                        отменены.
Давно немытые ноги
                        пахнут рокфором.
В эту оттепель
                          бутылка водки,
зеленого цвета стекло – последнего
                          сорта сивуха...
Может быть, эти больны,
бельмастые, с культями,
редкие кликуши, икотники, голубоглазые старики,
бросающие крошки голубям
у странствующей могилы
                        несчастных самодержцев
                        и
инокини Ольги,
чей датский жених,
                        принц,
давно уже сгнил
                        без бедного Йорика
где-то в Угличе
под желтым пухом
отцветающих верб
                        на скудельнице,
и только одни лягушки,
живущие здесь издавна,
через сотни поколений и
несмотря
                 на все свои анабиозы,
еще помнят об этой могиле...
Кто-то болен. Может быть,
                                                этот,
сидящий орлом
                           в больничном сортире,
чтобы удобнее было
                                   съесть
                           свою булку.
Может быть, он?
А я вас видел,
                        добрые люди древней Руси...

Карлик Миша
                        с котомочкой за плечами,
казанская сирота,
                              совершенствующая свой дух,
которого покойная
                      графиня безуспешно учила
французскому языку;
Миша, седой и плешивый,
приложился лбом к
                                 холодному полу
моей старинной церкви
                        между двух новых подсвечников
у свежего гроба
                           болярыни Наталии из Ленинграда
с пергаментными руками,
На улице шел
                       январский снег,
Крупный и ненатуральный. Все
уцелевшие переулки вокруг
                                               таяли,
и батюшка, изысканный,
                                           как мэтр с Монмартра,
где я никогда не был,
читал по бумажке
                              на водосвятии
о здравии
непрочного умом Димитрия,
хотящего путешествовать Владимира,
воина Георгия и
убиенного Константина.
А вокруг
                        гроба старой Наталии
                        стояли люди
с очень интеллигентными лицами,
                          какие можно, наверное,
                                                                   встретить
в

русской часовне Сен-Женевьев де Буа,
                        где я никогда
                                               не был.
Я же горько заплакал
                       у гроба новопреставленной Наталии
над новопреставленной
                                         Любовью из «Цирка»
и приснопамятной Агриппиной
                        и еще
надо мне незнакомой прабабкой,
в бозе почившей Анной,
за сто лет перед тем
                                  венчавшейся
в этой церкви, а потом –
                                          погребенной
в Ново-Девичьем, на месте,
                         экспроприированном впоследствии
покойной тещей
                            бывшего члена ЦК,
                       нигде не отпетой.
И ласковые милиционеры,
                       оппозиционно настроенные
по отношению
к советским техническим достижениям,
утешали меня
в предпоследней электричке,
                        предлагая прочесть
журнал «Советский Экран», где
                      была напечатана
очень смелая статья моего
однокашника-таксидермиста,
                      повесившегося на острове Эзель, а перед тем
женившегося на цыганке из Воркуты, чтобы
поселиться в кооперативной квартире, купленной
на деньги его матери, вырученные
от приблизительного издания
                         Тацита
                                     или Иосифа Флавия.

Падал
          крупный январский снег,
                       у меня не было авто-
                                                           мобиля и
желания дочитать современный либеральный
                        американский роман о порочной
и безвыходной жизни
                                      средних слоев буржуазного общества.

А под небом стоял
                                этот
старинный, сиротский воздух,
                         и мерз белый снег,
нестерпимо пах гной на рубищах
юродивых с Варварского крестца.
И мне показалось,
                               что я слышу
чуткие вздохи
                      всех российских времен,
задыхающихся в азоте
                                     нужников.
 

* * *

А в поэтической тетради
Замысловатых перемен
Повыцветали лица, пряди,
Идеи чисел и измен.

Был дождь, и листья опадали,
Не успевая увядать,
Мы все изжили, все сыграли,
Не забывая отстрадать.

И в рукотворной суматохе,
Не помышляя о конце,
Мы замирали в полувздохе
При романтическом лице.

Банки из-под будвейзера
Плавали в жирной луже.
Официантка из тосканских ведьм
Читала «Zoo» товарища господина Шкловского.

Незначительная осень вокруг
Сеяла мелким дождем,
Одаряла вдохновением,
Подведомственным мелочному суду
Уцененных развалов Бук Стрэнда.
 

* * *

Фаустина,
                 Приблизительно точная
В колдовстве и любовных напитках;
Раздраженные вечера,
                        Проигранные Вечности

В болезнях и поисках слов и тел;
Оглушительный предел
Собственной лени и трусости;
Сложение Бесконечности
Под звон гитар на Plaza Mayor,
Чьи камни – как в иллюстрации
К старому изданию Путешествий
                        Гулливера в Страну Лилипутов
                                              и на Лапуту;
Неприязнь к менструации
И рыбьим запахам старого Мадрида,
– О Libertad, divina Libertad!

Где та дискотека для Дон Кихота?
И Луна, глядящая на лисиц,
Прячущихся в оливковых рощах
                       Гвадаррамы?
– О Libertad, divina Libertad.

Веселый кабачок в Толедо.
Санчо пансы бьют в такт в ладоши,
Закусывают грибками, пьют сангрию,
– О Libertad, divina Libertad

Прямая спина синьориты
На Московском вокзале,
Сбиваемая мешочниками из Поваровки,
– Дон Хуан! О, Дон Хуан! –
                       – Австрийский,
Умерший на фламандской голубятне,
Танцевавший гальярду в дыму Лепанто,
Привезенный в трех кожаных мешках,
                       отдельно
Под мраморные своды Эскориала –
Потешить мою угрюмость,
– О Libertad, divina Libertad

Как сладко быть европейцем,
Убегая от Европы
К соседке Кармен,
                       Сломавшей бедро
На углу заплеванной панками Авеню Эй,
Поскользнувшись на чуингаме.

Проиграйте, пожалуйста, поппури
Из православных ораторий
И масонских опер –

– О Libertad, divina Libertad!

.

.
Стр. 140–147
.
<...........................>