.
Андрей Белый

Собрание сочинений. 
Стихотворения и поэмы / – М.: Республика, 1994. – 559 с..

Первое свидание (стр. 447–478)

            Поэма

     2 (стр. 454–464) 

На серой вычищенной двери
Литая, чищеная медь...

Бывало: пламенная вьюга;
И в ней – прослеженная стезь;
Томя предчувствиями юга,
Бывало, всё взревает здесь;
В глазах полутеней и светов,
Мне лепестящих, нежных цветов
Яснеет снежистая смесь;
Следя перемокревшим снегом,
Озябший, заметенный весь,
Бывало, я звонился здесь
Отдаться пиршественным негам.

Михал Сергеич Соловьев,
Дверь отворивши мне без слов,
Худой и бледный, кроя плэдом
Давно простуженную грудь,
Лучистым золотистым следом
Свечи указывал мне путь,
Качаясь мерною походкой,
Золотохохлой головой,
Золотохохлою бородкой, –
Прищурый, слабый, но живой.

Сутуловатый, малорослый
И бледноносый – подойдет,
И я почувствую, что – взрослый,
Что мне идет двадцатый год;
И вот, конфузясь и дичая,
За круглым ласковым столом
Хлебну крепчающего чая
С ароматическим душком;
Михал Сергеич повернется
Ко мне из кресла цвета “бискр”;
Стекло пенснэйное проснется,
Переплеснется блеском искр;
Развеяв веером вопросы,
Он чубуком из янтаря, –
Дымит струями папиросы,
Голубоглазит на меня;
И ароматом странной веры
Окурит каждый мой вопрос;
И, мне навеяв атмосферы,
В дымки просовывает нос,
Переложив на ногу ногу,
Перетрясая пепел свой...

Он – длань, протянутая к Богу
Сквозь нежный ветер пурговой!

Бывало, сбрасывает повязь
С груди – переливной, родной:
Глаза – готическая прорезь;
Рассудок – розблеск искряной!
Он видит в жизни пустоглазой
Рои лелеемых эмблем,
Интересуясь новой фазой
Космологических проблем,
Переплетая теоремы
С ангелологией Фомы;
И – да: его за эти темы
Ужасно уважаем мы;
Он книголюб: любитель фабул,
Знаток, быть может, инкунабул,
Слагатель не случайных слов,
Случайно не вещавших миру,
Которым следовать готов
Один Владимир Соловьев...

Я полюбил укромный кров –
Гостеприимную квартиру...
Зимой, в пурговые раскаты
Звучало здесь: “Навек одно!”
Весною – красные закаты
Пылали в красное окно.
На кружевные занавески
Лия литые янтари;
Любил египетские фрески
На выцветающих драпри,
Седую мебель, тюли, даже
Любил обои цвета “бискр”, –
Рассказы смазанных пейзажей,
Рассказы красочные искр.

Казалось: милая квартира
Таила летописи мира.

О. М., жена его, – мой друг,
Художница –
                     – (в глухую осень
Я с ней... Позвольте – да: лет восемь
По вечерам делил досуг) –

Молилась на Четьи-Минеи,
Переводила де Виньи;
Ее пленяли Пиренеи,
Кармен, Барбье д'0ревильи,
Цветы и тюлевые шали –
Всё переписывалась с “Алей”,
Которой сын писал стихи,
Которого по воле рока
Послал мне жизни бурелом;
Так имя Александра Блока
Произносилось за столом
“Сережей”, сыном их: он – мистик,
Голубоглазый гимназистик:
О Логосе мы спорим с ним,
Не соглашаясь с Трубецким,
Но соглашаясь с новым словом,
Провозглашенным Соловьевым
О “Деве Радужных Ворот” ¹,
О деве, что на нас сойдет,
Овеяв бирюзовым зовом,
Всегда таимая средь нас:
Взирала из любимых глаз.

“Сережа Соловьев” – ребенок,
Живой смышленый ангеленок,
Над детской комнаткой своей
Восставший рано из пеленок, –
Роднёю соловьевской всей
Он встречен был, как Моисей:
Две бабушки, четыре дяди,
И, кажется, шестнадцать теть
Его выращивали пяди,
Но сохранил его Господь;
Трех лет, ну право же-с, ей-богу-с, –
Трех лет (скажу без лишних слов),
Трех лет ему открылся Логос,
Шести – Григорий Богослов,
Семи – словарь французских слов;
Перелагать свои святыни
Уже с четырнадцати лет
Умея в звучные латыни,
Он – вот, провидец и поэт,
Ключарь небес, матерый мистик,
Голубоглазый гимназистик, –
Взирает в очи Сони Н-ой,
Огромный заклокочив клочень;
Мне блещут очи – очень, очень –
Надежды Львовны Зариной.
Так соглашаясь с Соловьевым,
Провидим Тайную весной:
Он – Сонечку, живую зовом;
Я – Заревую: в Зариной...

Она!.. Мы в ней души не чаем...
Но кто она?.. Сидим за чаем:
Под хохот громкий пурговой
Вопрос решаем роковой.
Часы летят... Не замечаем...
– “Скажи, тобой увлечена
Надежда Львовна Зарина?..”
– “Не знаю я...”
                         – “Быть может?”
                                                    – “А?!”

Михал Сергеич повернется
Ко мне из кресла цвета “бискр”;
Стекло пенснэйное проснется,
Переплеснется блеском искр;
Его он сбрасывает кротко
Золотохохлой головой
С золотохохлою бородкой,
Прищурый, слабый, но живой;
И клонит кончик носа снова
В судьбу вопроса рокового;
– “Надежда Львовна Зарина!
Как?!. Воплощение Софии?..”
“В ней мне пророчески ясна
Судьба священная России:
Она есть Львовна дочка Льва;
Лев – символический, Иудин...”

– “Зарин, Лев Львович, – пошлый франт?
Безусый, лысый коммерсант?”
“Вопрос гностически не труден:
Серапис, или Апис, – бык,
Таящий неба громкий зык,
Есть только символ чрезвычайный
Какой-то сокровенной тайны...” 

– “Ну, хорошо, а что есть Лев?”

– “Иудин Лев – веков напев”.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Высокий, бледный и сутулый,
Ты где, Сережа, милый брат;
Глаза – пророческие гулы,
Глаза, вперенные в закат:
Выходишь в Вечность... на Арбат²;
Бывало: бродишь ты без речи;
И мне ясней слышна, видна:
Арбата юная весна,
Твоя сутулая спина,
Твои приподнятые плечи,
Бульваров первая трава.
И вдруг: как на зеркальной зыбке
Пройдут пузыриками рыбки, –
Меж нами умные слова
И вовсе детские улыбки:
И разговор о сем, о том,
О бесконечности, о Браме,
О Вечности, огромной даме,
Перерастают толстый том;
И на Арбате мчатся в Вечность:
Пролеток черных быстротечность,
Рабочий, гимназист, кадет...
Проходят, ветер взвив одежды,
Глупцы, ученые, невежды;
Зарозовеет тихий свет
С зеленой вывески “Надежды” ³
Над далью дней и далью лет...

Смутяся уличною давкой,
Смутясь колониальной лавкой,
Я упраздняю это всё:
“Мир – представление мое!”
Ты – пламенный, в крылатке серой
Средь зданий, каменных пустынь:
Глаза, открытые без меры, –
В междупланетную ледынь,
Свои расширенные сини
Бросают, как немой вопрос,
Под шапкой пепельных волос.

Бывало: за Девичьим Полем
Проходит клиник белый рой;
Мы тайну сладостную водим,
Вздыхаем радостной игрой:
В волнах лучистого эфира
Читаем летописи мира.
Из перегаров красных трав
В золотокарей пыли летней,
Порывом пыли плащ взорвав,
Шуршат мистические сплетни...
Проходит за городом: лес
Качнется в небе бирюзовом;
Проснется зов: “Воанергес!”
Пахнёт: Иоанном Богословом...
И – возникает в небе ширь
Новодевичий монастырь.

Огромный розовый собор
Подъемлет купол златозор;
А небо – камень амиант –
Бросает первый бриллиант;
Забирюзевший легкий пруд,
Переливаясь в изумруд,
Дробим зеркальною волной;
И – столб летает искряной...
Там небо бледное, упав,
Перетянулось

в пояс трав;
Там бездна – вверх, и бездна – вниз:
Из бледных воздухов и риз;
Там в берега плеснет волной –
Молниеносною блесной...

Из мира, суетной тюрьмы, –
В ограду молча входим мы...

Крестов протянутая тень
В густую душную сирень,
Где ходит в зелени сырой
Монашек рясофорный рой,
Где облак розовый сквозит,
Где нежный воздух бирюзит;
Здесь, сердце вещее, – измлей
В печаль белеющих лилей;
В лилово-розовый левкой
Усопших, Боже, упокой...

Присел захожий старичок,
Склонясь на палку... В ветерок –
Слетают скорбные листы;
Подъемлют сохлые кресты
Плач переблеклых огоньков
И клянч фарфоровых венков.
Ты, сердце, – неумолчный стриж –
Кого зовешь, о чем визжишь?

Кроваво-красная луна
Уже печальна и бледна...
Из церкви в зелени сырой
Проходит в кельи черный рой:
Рукопростертые кресты
Столпились в ночь... Приди же. Ты, –
Из прежних дней, из прежних лет!..
В часовне – цветоблеклый свет:
В часовне житель гробовой
К стеклу прижался головой;
И в стекла красные глядит,
И в стекла красные стучит.
Чуть фософреющий из трав,
Сквозною головою встав, –
Подъемлет инок неживой
Над аналоем куколь свой...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

О, незабвенные прогулки,
О, незабвенные мечты,
Москвы кривые переулки...
Промчалось всё: где, юность, ты!..
Перемелькали наши взлеты
На крыльях дружбы и вражды
В неотрывные миголеты,
В неотразимые судьбы,
Чтоб из сумятицы несвязной,
И из невнятиц бытия
В тиски подагры неотвязной
Склонился лысиною я.
Зальются слабнущие светы
Под мараморохом⁴ зимы
Переливной струею Леты,
Незаливной струею тьмы...
Рассудку, рухнувшему, больно, –
Рассудку, тухнущему в ночь...
И возникают сны невольно,
Которых мне не превозмочь...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Да, – и опора в детской вере,
И Провидения рука –
На этой вычищенной двери
Литая, медная доска:
Михал Сергеич Соловьев
(С таких-то до таких часов).
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Здесь возникал салон московский,
Где – из далекой мне земли, –
Ключевский, Брюсов, Мережковский
Впервые предо мной прошли.
Бывало: –
              – снеговая стая –
Сплошное белое пятно –
Бросает крик, слетая, тая –
В запорошенное окно;
Поет под небо белый гейзер:
Так заливается свирель;
Так на эстраде Гольденвейзер⁵
Берет уверенную трель.
Бывало: в вой седоволосый
Пройдет из Вечности самой
Снегами строящий вопросы
Черноволосою космой, –
Захохотавший в вой софистик,
Восставший шубой в вечный зов, –
Пройдет “Володя”, вечный мистик,
Или – Владимир Соловьев...
Я не люблю характеристик,
Но все-таки...–
                       – Сквозной фантом,
Как бы согнувшийся с ходулей,
Войдет, и – вспыхнувшим зрачком
В сердца ударится, как пулей;
Трясем рукопожатьем мы
Его беспомощные кисти,
Как ветром неживой зимы
Когда-то свеянные листья;
Над чернокосмой бородой,
Клокоча виснущие космы
И желчно дующей губой
Раздувши к чаю макрокосмы,
С подпотолочной вышины
Сквозь мараморохи и сны
Он рухнет в эмпирию кресла, –
Над чайной чашкою склонен,
Сердит, убит и возмущен
Тем, что природа не воскресла,
Что сеют те же господа
Атомистические бредни,
Что декаденты – да, да, да! –
Свершают черные обедни
(Они – пустое решето:
Козлят не с Музой – с сатирессой,
И увенчает их за то
Патриотическая пресса),
Что над Россией – тайный враг
(Чума, монголы, эфиопы),
Что земли портящий овраг
Грызет юго-восток Европы;
Стащивши пару крендельков
С вопросом: “Ну и что ж в итоге?”
Свои переплетает ноги –
Грохочет парой каблуков.

Судьба трагическая дышит
Атмосферическим дымком,
И в “Новом времени” о том
Демчинский знает, но не пишет:
– “В сознанье нашем кавардак:
Атмосферических явлений
Свечении зорь нельзя никак
Понять с научной точки зрении”.
Он – угрожает нам бедой,
Подбросит огненные очи;
И – запророчит к полуночи,
Тряхнув священной бородой!..

Так в ночи вспыхивает магний;
Бьет электрический магнит;
И над поклонниками Атни,
Взлетев, из джунглей заогнит;
Так погромыхивает в туче
Толпа прохожих громарей;
Так плещут в зыбине летучей,
Сребрея, сети рыбарей.

За ним вдогонку – следом, следом,
Михал Сергеич делит путь,
Безмолвный, ровный, кроя плэдом
Давно простуженную грудь,
Потея в вязаной рубашке,
Со столика приняв поднос,
На столике расставив шашки,
Над столиком поставив нос;
И скажет в пепел папирос
В ответ на новости такие:
– “Под дымкой – всё; и всюду – тень...
Но не скудеет Мирликия⁶...
Однако ж... будет: Духов день!”

Свой мякиш разжевавши хлеба,
Сережа Соловьев под небо
Воскликнет – твердый, как кремень:
– “Не оскудела Мирликия!..
А ну-ка все, кому не лень,
В ответ на дерзости такие, –
В Москве устроим Духов день!”
Но Соловьев, не отвечая,
Снедаем мировой борьбой,
Проглотит молча чашку чая,
Рукой бросаясь, как на бой,
На доску: он уткнется в шашки;
И поражают худобой
Его обтянутые ляжки;
Бывало, он пройдет к шинели:
В меха шинели кроет взор;
И – удаляется в метели:
Седою головой в бобер;
А вихри свистами софистик
Всклокочут бледный кругозор!
Привзвизгнут: “Вот великий мистик!”
И – пересвищут за забор!

А мы молчим, одним объяты;
В веках – одно: навек одно...
А перезвоны, перекаты
Снежат, как призраки, в окно;
А лампа бросит в занавески
Свои литые янтари;
Молчат египетские фрески
На выцветающих драпри.
Михал Сергеич повернется
Ко мне из кресла цвета “бискр”;
Стекло пенснэйное проснется,
Переплеснется блеском искр...

Он – канул в Вечность: без возврата;
Прошел в восторг нездешних мест:
В монастыре, в волнах заката, –
Рукопростертый, белый крест
Стоит, как память дорогая;
Бывало, он, – оснежен весь,
Светлеет, огоньком мигая;
Бывало, всё взревает здесь:
Играет скатерть парчевая,
Снегами воздухи взвивая;
И в ней – прослеженная стезь;
Хрустя перемокревшим снегом,
Бегу сюда отдаться негам,
Озябший, заметенный весь.

Так всякий: поживет, и – помер,
И – принят под такой-то номер.
__________
¹Гностический термин Софии, Премудрости, встречаемый 
в стихотворении Вл. Соловьева: “Не Изида Трехвенечная
ту весну им принесет, а не тронутая, 
вечная, “Дева Радужных Ворот”...”
² Улица в Москве.
³ Писчебумажный магазин на Арбате.
⁴ Мараморохи – народное выражение в значении “мороки”.
⁵ Известный московский пьянист.
⁶ Родина Николая Чудотворца, 
аллегорически – “Страна Чудес”.