53
Вечером позвонила Тереза: «Можете забрать фотоснимки». Я спросил: «Могу ли я
принести обещанную заметку?» «Странные вопросы вы задаете, – сказала она, – редакция принимает любые материалы» Я напомнил:
«Речь идет о результатах авторитетного обещания Председателя Кнессета
господину Новому Репатрианту».
54
Завтра
суббота. В прошлую Лина была у нас, а в эту должна находиться в интернате. Как у нее прошла неделя? Комната оказалась
запертой. Я нашел интернатовцев в подвальном помещении общежития. Там
проводилось что-то типа собрания...
–
Вы к кому? – спросила молодая женщина с ярко накрашенными губами, пытавшаяся
перекричать разноголосицу.
–
К Еркович.
– Да, – сказала она неопределенно, – знаете, мне надо с вами
поговорить. Не здесь, – кивнула в сторону детей, сняла очки и, близоруко
сощурившись, уточнила, – я освобожусь через минут десять, пятнадцать – подождите наверху...
Уже стемнело. Электрическими фонарями освещались деревья, клумбы, газоны,
выложенный голубыми кафельными плитами плавательный бассейн, невзрачное
П-образное здание двухэтажного общежития. Из подвального помещения вышла
Лина. Угловатой походкой направилась ко мне. Позвоночник казался несгибаемым,
будто в него был
вставлен металлический стержень. Двигались только плечи – остроугольно
толчками – вправо-влево и обратно. Я сказал, что жду разговора с мадам,
которая вела собрание.
–
Математику преподает. Второй год в Израиле. Фридой зовут.
Заметив направившуюся ко мне учительницу, отошла в сторону.
–
Должна вас
предупредить, – сказала Фрида, протёрши очки и возвратив их на переносицу, –
что у Лины, как и у остальных новоприбывших девочек, нездоровый интерес к противоположному полу. Я несколько раз заставала Лину с
мальчиками в постели.
–
В голом виде? – спросил я с нескрываемой иронией.
–
В голом или не в голом, а отвечать мне, – ответила она, – забеременеют девчонки, что тогда? Скандалом попахивает. Можно
сказать, международным. Уволят меня и нигде я после этого устроиться на работу не
смогу.
–
Молодость не удержишь, – сказал я. – Единственный выход прочитать курс лекций на тему – гигиена половых
отношений, а с Линой я, конечно же, поговорю.
– Попытайтесь, – сказала она, – буду вам бесконечно благодарна, но если
откровенно, сомневаюсь, что подействует.
На
этом наш разговор закончился, и я позвал Лину.
–
Речь, в основном, шла
о тебе, – сказал я, как и она, глядя куда-то в сторону, – учительница в шоке.
Утверждает, что видела тебя с мальчиками в постели.
Лина выдержала это сообщение спокойно и без смущения.
–
Ну и что! – сказала
она, исподлобья ощупывая своим взглядом мое лицо до тех пор, пока наши глаза
не встретились. – У этой Фриды больное воображение. Да, заходят к нам в комнату мальчики. Так же, как и мы
к ним. Ну, бывает, сидят на наших постелях. Скучают они без родителей, – Лина
вздохнула, – и мы
тоже.
–
Видишь ли, Лина, – сказал я, – Фрида боится, что кто-нибудь из девчонок забеременеет. Если это случится, выгонят ее с
работы. Поэтому она на взводе...
Пообещал Лине, что заберу ее из интерната на следующей неделе в пятницу. По пути решил заглянуть в столовую.
Светлый, просторный, с художественным вкусом оформленный зал. Людей мало.
Интернатовцы уже
поужинали. За одним из столиков, буквально в двух шагах от себя, я увидел
Фриду. Мне думается,
что этическое поведение учениц ее нисколько не интересовало. Ее страх
упирался в одну точку – а вдруг уволят? Закомплексованно-интеллигентно
отщипывала она чайной
ложечкой пирожное, запивала осторожными глотками; и беседовали с брюнетом,
сидящим напротив, по-видимому, тоже преподавателем: её напомаженные губы, выплевывая обиходный уличный
иврит, бубончато выворачивались –
напоминали геморроидальную шишку.
55
В
«Двенадцати коленах» появилось объявление:
Приглашаем людей творчества – композиторов, бардов, поэтов, писателей – вступить в Израильский союз
композиторов, литераторов и музыкальных издателей, созданный для защиты прав
людей творчества в Израиле и во всем мире.
Я
позвонил Ухабу – серьезная организация? Солидная, – сказал он и сообщил, что в доме писателей функционирует клуб
литераторов, – будет выступать Христофор Вакс, можешь и ты почитать свои
стихи, приходи, начало в семь вечера.
56
В
период Войны в Персидском заливе подобрал осколок ракеты, упавшей неподалеку от Беэр-Якова. Взрывная волна и высокая
температура придала осколку художественную форму. На мусорной свалке нашел
деревянный круг типа подставки. Вырубив стамеской углубление, вставил конец
осколка, смазав стыкуемые участки быстродействующим клеем. Оторвав голову безрукой кукле,
закрепил ее тем же клеем на одном из ответвлений осколка. Черные волосы,
ниспадавшие с головы куклы, сделали похожей ее на фата-моргану, несущуюся куда-то на волне
сокрушительного урагана, а сам осколок напоминал полы широкого плаща,
развивающегося на гибельном ветру. На этом моя фантазия не успокоилась.
Смазал клеем поверхность подставки и сверху волнистым образом приложил куски хлопчатобумажной
ткани. Когда высохло, нанес на ткань кисточкой яичный белок и сверху присыпал
песком, чтобы волнистость напоминала барханы израильских пустынь. И все же
конкретно зримых символов смерти в этом творении не хватало. Облазил всю
свалку, но на глаза ничего подходящего не попадалось. И, вдруг, додумался –
на одном из беэр-яковских пустырей положил возле муравьиной
кучи три индюшачьи головы. Сегодня, во время прогулки, увидел, что они
начисто обглоданы муравьями. Принес домой. Ножовкой отпилил клювы, чтобы не
ассоциировались с карикатурами Кукрыниксов на «израильских агрессоров». Пошла в ход и одежная щетка. Из черной щетины
изготовил брови и усы, приклеил эти атрибуты и затем, все в целом, к основанию
постамента, и назвал эту самоделку «Гитстахус» – именем, составленным из трех
фамилий самых известных диктаторов ХХ-го столетия.
57
Малый зал
дома писателей. Литературный вечер в разгаре. Мельком пробежал взглядом по лицам. Ни одного знакомого,
за исключением Исаака Ухаба и Христофора Вакса. Христофор весь в чтении. Декламирует с галлюцинирующей страстью:
Кленовые листья
сухие,
Колеблясь на стылом ветру,
Слетали на воду и, Вия
Глаза, отражались в пруду.
Следующий я, но вначале антракт и короткое объявление Ухаба – на
следующей неделе
намечена встреча с сотрудниками журнала «11». Наконец-то я увижу выдающихся эмреповцев семидесятых годов
и среди них Мануила Нудмана.
Фойе.
Ухаб
познакомил меня с Северьяном Сусликовым. Я попытался завязать дружеский разговор, но безрезультатно.
На каждую фразу Сусликов отвечал
невнятным бормотанием, похожим на «хрум-хрум». Под его редакцией в газете «Двенадцать колен» появляются стихи и
другие произведения эмреповцев. Рубрика, которую он ведет, называется
«Литературный Олимп». Без буквы «п» реальности здесь было бы гораздо больше. Неожиданно вспомнилась Виолетта Хомяк, сотрудница этой же газеты». Господи, – подумал
я, – одни грызуны!»
Она, по-видимому, показала Сусликову, присланные мною, стихи и письмо.
Представляю себе эту картину. «Да кто такой этот Каркай?! – сказала Виолетта Северьяну, – малоизвестный литератор с
сомнительным дарованием, а гонору не занимать». Тут и позвонил мне Сусликов домой:
«Господин Сибино, – говорит, – редакция стихами завалена, не могли бы вы прислать чего-нибудь из прозы?» «В настоящий момент пишу стихи!» После
непродолжительного молчания Сусликов повесил трубку.
Литературный вечер подошел к концу. И снова фойе. Люди, изголодавшиеся по
творческому общению, но пора ехать домой... Тель-Авив. Ришон ле-Цион. Дальше маршрутным такси почти до апельсинового
сада. Ночь. Деревья. Тропинка... Неожиданный дождь. Проливной – с градом, молниями и раскатистым громом.
58
«Вы
говорили, что засняли момент обращения господина Нового Репатрианта к
Председателю Кнессета», – сказала Тереза, прочитав заметку. Я открыл сумку. «Цветная. Не знаю или годится». «Надо показать
главному редактору», – ушла, рассекая каблучками коридорную тишину. Через несколько минут вернулась:
«Ваша заметка, в
несколько сокращенном виде, пойдет в ближайшем номере». «Так же, как интервью
о Лойфмане, – подумал я, но промолчал – спросил, – а фотография?» «И она тоже, – сказала Тереза и с едва
заметной осторожностью спросила, – у вас сохранился негатив?» «Вам нужны две фотографии?»
«Нет, одной достаточно». «Тогда зачем был задан вопрос?» – подумал я с некоторой долей подозрения
и пристально посмотрел
Терезе в глаза. Она их тут же опустила, но вовсе не от смущения. То, что
раньше в ее облике напоминало мне нечто готическое, ощущалось
теперь, как полнейшее отсутствие объема. Мне вдруг показалось, что Тереза сплющена какой-то неодолимой силой до
толщины картона и видеть ее можно только анфас. Если же смотреть на нее сбоку (этого она,
по-видимому, панически боялась), тут же перестает быть тайной, что в ней нет личности и что она, как
личность, под таким
углом зрения блекнет до такой степени, что практически исчезает.
59
Апельсиновый сад рассекала песчаная дорожка. Я прогуливался по ней, с наслаждением ощущая дыхание свежего
ночного ветра. Я не могу сказать, что знаю звездное небо достаточно хорошо, но, во всяком
случае, Большой Ковш и Малый нашел без труда и тут же обрадовался. Не столько тому, что нашел, сколько
факту, что над
Беэр-Яковым висят такие же созвездия, как и над Днепропетровском. Луна была полной и на просветленном небесном
фоне четко выделялись контуры многоэтажек, стоящих на возвышенности. Ближайшие стволы излучали
фиолетовое свечение.
Неожиданный крик совы придал взбудораженной тишине зловещее напряжение. В спину ударил порывистый
ветер. Затрепетала листва. Сад зазвенел. В нескольких метрах от меня, меж
вырисовывавшимися стволами, на границе, где блеклая полутьма переходила в непроглядную тьму,
я увидел призрачную
фигуру в хитоне. Я
хотел двинуться навстречу, но она протестующе замахала свободной от посоха рукой, как бы умоляюще отталкивая
меня. Как она догадалась о моем
присутствии и, в частности, о моей намерении подойти к ней? – ведь она была абсолютно слепой. Присмотревшись, я
увидел» что изо рта у нее торчит кляп. «Почему она не вытащит его?» – подумал я и
решительно шагнул к ней. Вернее хотел шагнуть. Шага не получилось. Нога ни с
места – словно проросла кедом в зыбучий песок. Я решил немедленно сбросить обувь, но не
успел. Порывы ветра внезапно усилились до ураганной силы. Острая режущая боль пронзила меня. Одной
рукой я схватился за сердце, второй за подвернувшуюся во время моего падения
ветку, но она
обломилась с треском, подобным выстрелу. Я упал навзничь и потерял сознание,
однако со мной ничего страшного не произошло. Умер не я, а господин N – мой двойник, с которым я изредка в часы
ностальгического настроения беседовал в апельсиновом саду. Осознав это, я
подошел к покойнику поближе. Его лицо было
прикрыто русскоязычной газетой «Двенадцать колен». Сверху на газете лежала
обломившаяся сухая ветка и сквозь нее с первой печатной полосы смотрели на звездное небо, радостно прижимаясь, друг
к другу щека к щеке, министр абсорбции равв Ицхак Перес и только что спустившийся с
трапа самолета на землю своих предков новоиспеченный господин Новый Репатриант. Свободными прямоугольными концами газета трепетала
на ветру, как раненая птица, безрезультатно машущая одним крылом..
Теперь, спокойно глядя со стороны, глядя, можно сказать, чуть ли не на самого себя, я понял, как это произошло. Днем в
одном из беэр-яковских магазинов я купил пятидесятиагородные1 «Двенадцать колен». Принес домой и,
прочитав, бросил на подоконник. Во время моей ночной прогулки по
апельсиновому саду поднялся сильный ветер, подхватил газету и понес-закружил ее над
густыми кронами. Долетев до середины сада и нырнув вниз, она прилипла к лицу несчастного господина N (относящегося по величине
интеллектуального коэффициента ко 2-й группе населения). От панического ужаса, охватившего
беднягу, с ним случился инфаркт. Он умер
с мыслью, что на него напали или арабы или, в лучшем случае, выходцы с того света. Я отвернулся от усопшего без
малейшего родственного сожаления и, забыв о нем навсегда, неторопливо зашагал к
дому.
60
Очевидно, что устремление технического прогресса к полной автоматизации приведет к массовому высвобождению
человека от физического участия в производстве материальных ценностей. Не является ли абсурдным такое
устремление, если
известно, что численность населения увеличивается в геометрической прогрессии и, соответственно, в такой же
прогрессии будет расти армия безработных? Не является ли абсурдным это устремление еще и
потому, что масса народа, высвобожденная от физического участия в производстве материальных ценностей, к творческому труду генетически не
приспособлена и, практически, в случае полной автоматизации производственных
процессов станет балластом эволюции. Да, такое устремление на первый взгляд действительно похоже на абсурдное –
казалось бы, загоняет
человечество в безвыходный экономический тупик. Но единственный выход
из этого тупика – путь абсурда. И выход этот станет возможным только тогда,
когда сообщества перестанут смотреть на абсолютную истину, как на недостижимый идеал и, решившись на абсурд, напоят этим,
казалось бы, смертельным и в то же время целебно действующим ядом рутинную
повседневность. На этом пути развитие генной инженерии сделает возможным
сдвиг кривой нормального распределения вправо (увеличение относительной
численности населения с высокими показателями IQ). Это значительно ускорит темпы технического
прогресса, приведет к
отмиранию государства, как органа гипнотического насилия; также канут в
небытие субъективные этические установки различных сообществ, поскольку
значительно увеличится относительная численность населения, способная
контактировать с реальным
объектом адекватно. Что, в свою очередь, сделает возможным разработку и
социальное проявление новой этики, более тождественной реальному объекту в
сравнении с архаической, уходящей своими корнями в мифологическое прошлое.
________
1цена
«Двенадцати колен» в израильских денежных единицах.
<........................................>